— Ты облажался, парень. Надо было уехать, пока была такая возможность. А теперь пошел вон.
Айк взялся за ручку, но дверь не открыл. Он чувствовал, что снова допустил какую-то ошибку, снова чего-то не понял.
— Я сказал, пошел. Катись, пока можно.
Айк повернулся, открыл дверь и спустился с крыльца.
Сон все не шел. Он думал о том, что сказал Престон, о том, что он облажался. Возможно, это началось не здесь и не сейчас, а еще тогда, в солончаках, когда он был нужен Эллен, но позволил своему желанию встать между ними.
Теперь слова, сказанные Престоном на ранчо, приобрели для него больший смысл. Жива его сестра или умерла, он мало что мог сделать для нее. Он думал тогда, что в долгу перед ней, но каков был его долг? За этот долг уже заплачена слишком высокая цена, и слишком многие пострадали. Один умер, другой — калека. И еще Мишель.
Наверное, она и впрямь сошлась с Хаундом Адамсом; в конце концов, она знала его еще до того, как они познакомились. Это Айка не касалось. Но что бы ни говорил Престон, факт оставался фактом: были еще поездки в Мексику, были и другие девушки, которые не вернулись. Поэтому обещание, данное им самому себе, оставалось в силе. Он не будет сидеть и ждать, пока то же самое случится с Мишель. Трудность была в том, как вернуть ее или по крайней мере отвадить от Хаунда. Ничто другое больше не имело значения. Все прочее осталось в прошлом, он не в силах изменить его. Только Мишель была настоящим, и только ее можно было попытаться спасти. Может быть, в этом и состоит его долг перед сестрой: не допустить, чтоб подобное повторилось.
Весь следующий день он искал ее, бродил по улицам, словно призрак, измученный и больной. Поиски ни к чему не привели. Вечером Айк постучался к ней в дверь, и Джил с глупой ухмылкой, которую так и хотелось стереть тыльной стороной ладони, объявила, что Мишель теперь живет у Хаунда. Он надеялся услышать что-нибудь другое. Немного передохнув, он снова пошел в город и купил себе пару футболок с длинными рукавами. Они лучше скрывали его глупую татуировку.
Проснулся он рано и еще во сне почувствовал неладное. Первое, что увидел Айк, открыв глаза, была его доска.
— Доска — это подарок, — произнес Хаунд Адамс, когда их взгляды встретились, — подарок друга.
Айк спал не раздеваясь, в шортах и купленной накануне футболке. Ничего не ответив, он сел и принялся натягивать джинсы.
Хаунд сидел на полу, скрестив ноги и прислонившись к стене, и смотрел на него.
Айк потер кулаками глаза. Присутствие Хаунда тяготило его. Предстоял очередной идиотский разговор.
— Зачем ты пришел? — спросил Айк.
— Принес твою доску, брат. Я соскучился по тебе.
— Я же вернул ее. Помнишь?
Хаунд пожал плечами.
— Ты запутался. Слишком много вещей, которых ты не понимаешь.
Айк потряс головой:
— Да ладно!
— И вел ты себя как полный придурок. Это хоть до тебя дошло?
— Зачем ты рассказал ей о своих тусовках?
— Нет, брат, так не пойдет. Не перекладывай свою вину на меня. Почему ты ей не рассказал? Мне казалось, в этом нет ничего особенного.
Айк не ответил. Он был не настроен выслушивать очередную лекцию. Все же что-то в реплике Хаунда задело его.
— Молчишь? Тогда я сам за тебя отвечу. Ты думал, что происходящее в моем доме — нехорошо и Мишель не должна об этом знать. А теперь вдруг решил, что все против тебя и я украл у тебя девушку.
— А разве нет?
— Я не знал, что она твоя собственность. Может, это ты хотел оказаться умнее всех?
Айк отвернулся, кровь ударила ему в лицо.
— Мишель молода, парень, нельзя накладывать на нее лапу. Ну да ладно. Вот еще о чем я хотел с тобой поговорить, и это намного серьезнее. Ты решил, что она не должна знать о моих вечеринках, что в этом есть что-то постыдное. Я хотел бы знать, когда ты пришел к этому выводу.
Айк пожал плечами. Он уже достаточно узнал Хаунда, чтобы понять, как тот многолик. Сегодня он был гуру. У Айка не было и тени сомнения, что сейчас последует рассуждение о ценностях, о различных взглядах на мир, которое неизбежно закончится предложением мира и дружбы. Таков намеченный на сегодня сценарий.
— Молчишь? Так послушай: тебе всю жизнь забивали голову всякой чепухой и ты даже не подозревал об этом. Как насчет твоей семьи? Вы ладите друг с другом? У вас все благополучно?
Айк не ответил. Он думал о пустыне, о старухе, которая никогда не выходила из дома, о Гордоне в своем магазине, о своей матери и отце, которого никогда не видел.
— Все они придурки, ведь верно? И при этом все-таки знают, что такое добро и что — зло? И наверное, не упускали случая растолковать все это тебе? У меня была такая семья — никому нет дела друг до друга, даже не общаются и при этом точно знают, что добро, что зло и что такое «приличное» поведение. Чушь собачья. Не сразу, но я начал понимать, что у них все перевернуто с ног на голову. Почти все, что они считали плохим, оказывалось нормальным, а то, что называли «правильным», вдруг оборачивалось злом, да таким, которое высасывает жизнь из человека, а он даже этого не замечает и становится пустой раковиной, оболочкой, зомби.
До сих пор Айк не отрывал глаз от пола, но тут взглянул на Хаунда: что-то в его голосе заставило Айка это сделать. Свет от окна бил Хаунду прямо в лицо, и он хорошо видел «гусиные лапки» вокруг его глаз и выжженную солнцем и соленой водой кожу.
— Я не знаю, как ты, брат, — продолжал Хаунд, — а я не видел в наших тусовках ничего дурного. Никто никогда не ушел от меня обиженным, люди просто расслаблялись, выпускали пар, может, избавлялись от некоторых своих комплексов. Почему ты воспринял это по-другому? Решил, что ты виноват? Но откуда пришло это чувство вины? Не от тех ли людей, что ты оставил дома, похожих на тех, что, как зомби, разгуливают по выходным по прибрежному шоссе и орут на детей? Понимаешь, к чему я? Может быть, ты позволил другим людям управлять твоим сознанием, привить тебе свою систему ценностей? И ты не один такой. Так происходит с большинством из живущих. Я хочу, чтоб ты начал смотреть на вещи так, как это нужно тебе, я хочу… — Хаунд вдруг резко, прямо на полуслове, прервал себя, поднялся и отряхнул брюки. — Хочешь что-то сказать?
И снова Айк промолчал, но был сильно удивлен, что лекция закончилась так быстро. Обычно Хаунд говорил очень долго и ему было все равно, слушают его или нет.
Хаунд шагнул к нему и протянул руку.
— Делай что хочешь, — сказал он, — но не стоит таить зла. Эрманос дель мар, так ведь?
Айк пожал сухую сильную руку.
— Послушай, — продолжал Хаунд, — мы с Мишель завтра идем под парусом. Пойдешь с нами? Думаю, она тоже будет тебе рада. И там будет один человек, с которым я хочу тебя познакомить, мой старый друг. Ну, как?
— Во сколько?
— Рано. В шесть. Мы за тобой заедем.
Хаунд повернулся, словно собираясь уходить, но потом оглянулся.
— Есть еще кое-что, о чем я хотел с тобой поговорить, — сказал он. — Я ведь знаю, что это не идет у тебя из головы. Фрэнк рассказал, что вы видели Престона возле магазина. Ты думаешь, что я причастен к тому, что с ним случилось… — он сделал паузу, — но ты ошибаешься. Я знал, что рано или поздно с ним произойдет нечто подобное, но мне не доставляло никакого удовольствия об этом думать. Виноват не я, а он сам. Престон сам подписал себе приговор. Это его карма, неужели ты этого не видишь? Я бы спас его, если бы только мог.
— Спас? — Айк взглянул Хаунду в глаза. Его выбила из колеи резко оборвавшаяся лекция, но он все же не собирался позволять вешать себе лапшу на уши.
— Разреши задать тебе один вопрос, — проговорил Хаунд. — Кто, как ты думаешь, открыл ему ворота, когда вы удирали с ранчо?
Айк собирался еще что-то сказать, но при этом вопросе его словно окатило холодной водой. Он внезапно вспомнил, как Престон спросил, сумеет ли Айк сам найти грузовик, и удивленный свист, когда ворота оказались открытыми.
— Да, я спас его той ночью. Да и тебя тоже, верно? У охранников было оружие. Некоторые из них знали Престона. А этот чертов засранец не у всех вызывает такое восхищение, как у нас с тобой.
Айк хотел было что-то сказать, но Хаунд жестом приказал ему молчать.
— То, что случилось здесь, — это его личные счеты с самоанцами. Я надеялся, у него хватит ума вовремя смыться. Но на это и надеяться не стоило. Правду говоря, я думаю, что он сам всего этого хотел. Единственное, конечно, он хотел, чтобы уж до конца.
Он замолчал и воззрился на Айка, его темные глаза излучали странный свет. Айк смотрел на него. Что-то знакомое было сейчас в выражении этого лица. Не просто обычная отрешенность и не навеянный кокаином экстаз, а нечто диковатое, может быть, даже отчаянное. Внезапно он вспомнил, где уже видел это раньше. Такое было лицо у Престона, когда тот сидел у костра и, прищурившись, смотрел на огонь. Тогда Айк принял это выражение за страх. А Хаунд все продолжал говорить, что он видел, как к этому идет, и что это не доставляло ему никакого удовольствия.
