– Но я бы не сказала, что он выглядел оскорбленным, когда я разговаривала с ним.
– Я не говорила, что ОН был оскорблен до глубины души. Оскорблена была Иоланда. Это не женщина, это настоящий паук, я не советую никому оказаться у нее во врагах.
– Я вас слушаю, продолжайте.
– Вы же с ней встречались. Сами видели все.
– Да, она мне не понравилась как личность. За те полчаса, пока я была у них в доме, я не слышала от нее ничего, кроме насмешек над мужем. Мне показалось, что он полностью у нее под каблуком. Но, по крайней мере, она этого ни от кого не скрывает. Мне она показалась... не знаю, как сказать... коварной, что ли.
– Вот именно, – усмехнулась Симона. – Она очень коварная женщина. Иоланда горло перегрызет, если речь зайдет о ее интересах. Присмотритесь к ней повнимательней. Я думаю, ей место в числе подозреваемых.
– Да, но ей лет шестьдесят пять, не меньше! С трудом верится, что она способна на убийство.
– Вы плохо знаете Иоланду. Удивляюсь, как она не убила Изу раньше. А что касается возраста, то она держится будь здоров, лучше меня, пожалуй. – Симона отвернулась и сделала нетерпеливый жест рукой. – Мне надо ехать. Извините, я, кажется, была с вами не очень вежлива. – Она дала задний ход и выехала со стоянки. Я посмотрела ей вслед: у меня появилась новая пища для размышлений.
Я вернулась к часовне. Генри уже направлялся к своей машине. Большинство участников траурной церемонии разъехались, из часовни выходили те, кто задержался у гроба. В дверях появился Уильям, вид у него был странный – озадаченный и оскорбленный одновременно. Он напялил на голову фетровую шляпу, которую до того держал в руках.
– Я так и не понял, по какому обряду его отпевали.
– По-моему, тут всех отпевают одинаково, – предположила я.
Уильям с недовольным видом покосился на фасад часовни.
– Больше похоже на ресторан, – буркнул он.
– В наше время поглощение пищи часто путают с отправлением религиозных обрядов, – с грустью констатировала я. – Церковь теряет популярность, видно, потребности желудка сильнее духовной жажды.
– Такие похороны никуда не годятся. У нас в Мичигане чтят традиции и не отступают от них ни на шаг. Насколько я понял, у самой могилы здесь никакой церемонии не предусмотрено. Очень неуважительно по отношению к покойнику, скажу я вам.
– Что есть, то есть, – вздохнула я. – Правда, Морли, по моим сведениям, никогда не был ревностным прихожанином и вряд ли желал, чтобы вокруг его гроба было много суеты. Да и его больной жене вряд ли по силам длительное прощание. – Я, конечно, не стала упоминать, что после отпевания гроб с телом скорее всего отправится не на кладбище, а в бюро судебно-медицинской экспертизы.
– Где Генри? – спросил Уильям.
– Наверное, хочет подогнать машину поближе.
– Как вы смотрите на то, чтобы заехать к нам домой? Мы собирались устроить легкий второй завтрак и приглашаем вас присоединиться. Кстати, будет и Роза, надо же отблагодарить ее за оказанную любезность.
– Спасибо за приглашение. Закончу одно совсем небольшое дело и с удовольствием присоединюсь к вам.
Подкатил Генри в своем лимузине. Лимузином я называю его "шевроле" 1932 года выпуска. Генри ездит на нем с тех самых пор, как купил. Лимузин в великолепном состоянии, блестит, как новенький. Что интересно – сядь за руль Уильям, машина наверняка потеряет львиную долю своей привлекательности. Другое дело – Генри. С таким водителем, как он, лимузин выглядит роскошно, я бы даже сказала, сексуально. На Генри до сих пор засматриваются бабенки всех возрастов, включая и меня. Я много раз видела, как люди провожают взглядом его машину и наверняка потом бросаются проверять, кому она принадлежит. От Санта Терезы до Голливуда два часа езды, поэтому у нас живет немало кинозвезд. Все об этом знают, но никак не могут привыкнуть, что элегантный мужчина за рулем, на редкость напоминающий Джона Траволту[2], оказывается самим Джоном Траволтой. Однажды я чуть не врезалась в дерево, когда хотела повнимательней разглядеть Стива Мартина, едущего мне навстречу в Монтебелло. Если вам интересно, то могу честно сказать, что в жизни он еще лучше, чем в своих фильмах.
Уильям сел в машину к Генри, и они поехали. Пока он не догадывался о ловушке, которую поставила ему Рози. Уж не знаю, что она задумала, но, похоже, игра только начиналась. Однако результат налицо – сегодня Уильям уделял меньше внимания собственной персоне. Мы проговорили с ним минуты три, и он ни словом не обмолвился о своих болячках.
Я направилась обратно в город по 101-й автостраде. Свернула на развязке с Миссайл и поехала на запад до Стейт-стрит. Здесь я повернула направо. Галерея "Эксминстер", где сегодня вечером ожидалась презентация выставки Ре Парсонс, располагалась в одном комплексе зданий с одноименным театром и несколькими офисами. Поскольку галерея находилась во втором ряду зданий, я оставила машину в переулке и прошла наискосок ко входу с вывеской из металлических букв ручной ковки. У входа стоял грузовик, и двое молодых парней выгружали из него запеленутые скульптуры. Я вошла вместе с ними вовнутрь.
Узенький коридорчик вел в зал с высоченным потолком. По белоснежным стенам струился свет из приоткрытых верхних окон. Под потолком были развешаны светильники и экраны из материи, видимо, для того, чтобы регулировать освещение. На цементном полу лежали красочные восточные ковры, на стенах висели работы в технике батика и акварели – цветные пятна в абстрактном стиле.
Ре Парсонс разговаривала с женщиной в халате, судя по всему, они обсуждали, куда поставить две последние скульптуры, которые только что внесли рабочие. Я решила прогуляться по залу. Типпи, взгромоздившись на высокий табурет у задней стены, делала замечания по расстановке экспонатов, у нее в самом деле была выгодная точка для обзора. Выставка Ре состояла из шестнадцати скульптур, установленных на подставках разной высоты. Ре работала в современном материале – полимерной смоле. Довольно большие куски этой смолы – дюймов по восемнадцать с каждой стороны – на первый взгляд казались одинаковыми. Только присмотревшись, я поняла, что почти прозрачный материал имел сложную слоистую структуру и почти в каждом куске были свои вкрапления: в одном – насекомое, в другом – булавка, в третьем – кольцо с ключами. Все это было как бы вморожено в кусок навеки застывшего льда, искрящегося на солнце. Вероятно, эти тотемы так и переселятся в будущее, и когда-нибудь наши потомки обнаружат их при раскопках как свидетельства странной цивилизации.
Не исключено, что Ре заметила мое присутствие. На этот раз на ней были джинсы и мохеровый свитер в крупные палево-голубые и сиреневые полоски. Волосы она заплела в косу, спускавшуюся почти до пояса. Типпи была в спортивном костюме. Тайком от матери она помахала мне рукой. Приятно, что ни говори, когда человек, которому ты едва не разрушила жизнь, не ударяется в панику, а продолжает нормально жить, да еще здоровается с тобой.
Ре прошептала что-то на ухо женщине, с которой разговаривала. Та повернулась и уставилась на меня. Затем отправилась восвояси, звонко постукивая каблучками по цементному полу.
– Привет, Ре.
– Какого черта вам здесь нужно?
– По-моему, нам надо поговорить. Я вовсе не хотела причинять вам какие бы то ни было хлопоты.
– Великолепно! Отлично сказано! Я передам ваши слова своему адвокату.
Уголком глаза я увидела, что Типпи сошла со своего табурета и направляется к нам. Ре сделала рукой нервный жест, словно хозяин своей собаке. Она растопырила пальцы и вытянула ладонь на уровне пояса. Видимо, такой жест обозначал "стоять" или "лежать".
Типпи, видимо, не очень понимала подобные жесты. Она сказала "Ма-а-м..." тоном, в котором обида была смешана с негодованием.
– Этот разговор тебя не касается!
– Нет, касается!
– Подожди меня в машине, детка. Мы быстро закончим.
– Я что, даже не могу послушать, о чем вы говорите?
– Делай то, что тебе велят!
– О Господи! – воскликнула Типпи. Она закатила глаза и тяжело вздохнула, однако послушно исполнила то, о чем ее просили.
Как только она покинула зал, Ре повернулась и бросила на меня ненавидящий взгляд.
– Вы хоть понимаете, что наделали?
– Я как раз и пришла, чтобы прояснить с вами ситуацию. Вместо этого выслушиваю оскорбления. Так что, по-вашему, я наделала?
– Типпи ТОЛЬКО ЧТО выбралась из полосы неудач. Она только-только начинает жить нормальной жизнью, и тут являетесь вы с вашими надуманными обвинениями.
– Я бы не стала называть их надуманными...
– Не придирайтесь к словам. Дело не в них, а в том, что даже если все – правда, в чем я очень сомневаюсь, то вам не следовало поднимать такой шум...
– Какой шум?
– Не говоря уже о том, что любой человек, обвиняемый в преступлении, имеет право на адвоката. Вы не имели никакого права встречаться с дочерью в мое отсутствие.
