— Прежде вы все, а также десятки тех людей, которых нет сегодня с нами, были разъединены. Все вы — верные и влиятельные члены нашей партии. Не только немцы, но и представители других стран. Когда наступит решающий момент, ваша поддержка будет неоценимой. Вы — те, кто в прошлом, наблюдая за происходящими переменами, знали, как нужно изменять себя и свои интересы в соответствии с этими переменами. — Он прервал свою речь, повторил это на других языках, а затем продолжил:
— На определенной стадии развития партии не следует говорить напрямую, так, чтобы умные люди могли читать между строк. Но сегодня должно быть наконец сделано прямое и открытое заявление.
У него был сильный голос и хорошее произношение, и, стоя там, он — молодой человек с блестящими светлыми волосами и голубоватыми отблесками на черной рубашке, похожими на капли жидкого металла, — выглядел весьма впечатляюще.
— "Suhne Partei" пока — я говорю это откровенно — ничто.
Это слишком слабая организация, не способная принести пользу.
На свете полно таких же точно организаций. Но у нашей партии особые задачи. Настал тот день, когда она обретет истинное рождение, истинную силу, которая поднимет людей в Европе, а затем и во всем мире. Никакая даже самая великая партия не сможет устоять на одной только логике. В ее основе должна лежать великая мечта, и людей должна ожидать прекрасная награда, и справиться с трудностями поможет дух и вера в мечту.
Он был умелый оратор, и слушатели впитывали каждое его слово.
— Вы все — представители разных стран, люди, которые имеют влияние в экономике, торговле, в индустрии, в правовых органах. Давайте будем честны, вы — те, кто управляет политиками, людьми, чья деятельность лишь на бумаге имеет отношение к государству, потому что вы и есть государство.
Когда вы покинете это место, вы унесете с собой тайное знание факта неизбежного развития. И вы, и я — мы все поклялись идти до конца к новой Европе. Мы редко собираемся на съезд, но с этого момента пути назад нет. У меня лишь одна мечта: чтобы моя страна заново воссоединилась, чтобы это было окончательное, свободное воссоединение. Скоро эта рука поднесет спичку к пороховой бочке, и с того момента вся моя жизнь будет посвящена только одному. — Он замолчал, подняв одну руку вверх.
— О чем это он? — прошептала Кэтрин у меня за спиной.
Я приложил губы к ее уху, поцеловал и так же шепотом ответил:
— Может, он хочет взорвать Берлинскую стену.
— А-а...
Я улыбнулся сам себе. Хорошенькое объяснение.
Алоис опустил руку, и заговорил Мэнстон:
— Никто из присутствующих, а я в этом уверен, не станет оспаривать то, что вы сказали. Но все мы видим и понимаем трудности дела. Поэтому считаю, что для более четкой организации нам нужны факты, которые мы примем без всяких сомнений. Хотя не исключаю, что и в этом случае будут предприняты попытки поставить их под сомнение.
Алоис резко ответил:
— Эти факты неоспоримы. Когда они будут представлены съезду, никто в Германии не усомнится в них.
— Так, может быть, вы их представите?
Не думаю, что Алоису понравилось подобное вмешательство. Ведь именно он был главным действующим лицом этого потрясающего спектакля. Он нахмурился. Затем, не произнеся ни слова, поднялся на ступеньку мраморной платформы.
Спрятавшийся неизвестно где режиссер понял его сигнал.
Черная мраморная плита, прикрывающая платформу, сдвинулась в сторону, и наверх поднялся задрапированный бархатом саркофаг. Я услышал, как Кэтрин удивленно вздохнула.
Спокойным, бесстрастным голосом Алоис произнес:
— Я должен сообщить вам, что я — сын Адольфа Гитлера.
Это совершенно потрясло Кэтрин. Она вцепилась мне в руку и изо всех сил сжала пальцы.
Остальные и глазом не моргнули. Много бы я дал за то, чтобы узнать, о чем сейчас думал Мэнстон. Его единственной реакцией было то, что он снял монокль и принялся неторопливо протирать его шелковым платком.
— Чей сын?
Это было сказано по-немецки, но не нуждалось в переводе, а голос пожилого человека, который задал его, был полностью лишен эмоций, как будто он задавал самый обычный вопрос. Эти люди, как и следовало ожидать, оказались большими упрямцами. Ведь каждый из них содержал конюшню, набитую скакунами промышленности или политики, и каждый прекрасно знал, на какую лошадь поставить, чтобы выиграть скачки.
— Мою мать звали Ева Браун. Прежде чем вы покинете это место, каждый получит отчет, составленный профессором Вадарчи, в котором будут изложены все факты и все фотокопии соответствующих документов и свидетельств, включая документ, написанный моим отцом и подписанный Евой Браун в присутствии двух свидетелей, которые оба сейчас живы, чьи показания также прилагаются. После того как мы разъедемся, эти документы будут опубликованы.
Плешивый мужчина с черным галстуком с приколотой к нему булавкой с крупным жемчугом спросил:
— Когда и где вы родились?
— Бергхов, Оберзальцберг, шестнадцатого июня сорок второго года. Факт рождения держался в тайне. Меня назвали В честь моего деда, Алоиса Гитлера. Я был единственным ребенком, и мое рождение было узаконено браком моего отца с Евой Браун в сорок пятом году. По некоторым причинам государственного порядка, а также по политическим и прочим причинам, приведшим в итоге к падению Третьего рейха, что явно предвидел мой отец, о факте моего рождения и существования не было объявлено публично. Я находился под опекой профессора Вадарчи и воспитывался в его семье как его сын. Все неопровержимые доказательства изложены в документах. Если кто-то вздумает оспаривать их, то люди, чьи имена перечислены в документах и которые еще живы, готовы подтвердить этот факт.
Не будем забывать о том, что в сердцах наших людей жила и будет жить преданность Третьему рейху и к моему отцу, человеку, который стоял во главе его и который после своей смерти передал свою власть мне.
Мэнстон закинул ногу за ногу и тихо произнес:
— А он точно умер?
— Да.
— А Мартин Борман?
— Я не вправе отвечать на подобные вопросы. — Алоис заговорил неторопливо, осторожно. — К делу имеют отношение лишь два факта. Я сын моего отца, а мой отец — мертв. Что касается его смерти, то вам также будут предъявлены все соответствующие документы. Я не собираюсь в данный момент излагать их или обсуждать вескость свидетельств таких людей, как Генше, Линге, Роттенберг, Бауер или Менгершаузен, чьи имена знакомы вам, если вы, конечно, проявляли хоть какой-то интерес к последним дням бункера канцелярии рейха. Вы можете проверить все факты. Наибольшую важность представляют вопросы об идентификации и местонахождении тела моего отца. Единственными людьми, которые находились там в мае и июне сорок пятого года и могли установить эти факты, были русские. Позвольте напомнить вам, что в начале июня они первые заявили о том, что тело найдено и с точностью идентифицировано. Через несколько дней маршал Жуков напечатал в прессе описание последних дней канцелярии рейха, но на главный вопрос относительно тела и его местонахождения ответил:
"Обстоятельства представляются весьма загадочными. Мы не установили, что тело принадлежало именно Адольфу Гитлеру.
Я не могу сказать о его судьбе ничего определенного". Потом, в сентябре, русские открыто обвинили британцев в сокрытии моих родителей на территории их оккупационной зоны в Германии. А Сталин на Потсдамской конференции заявил, в частности американскому госсекретарю, о своей уверенности в том, что Гитлер жив и скрывается где-то в Испании или Аргентине.
С тех пор правительства и частные лица исследуют эту тайну.
Их цели просты и понятны. Ни одно государство не нашло тело Гитлера. Но все страны, которые сражались против Третьего рейха, хотели удостовериться в том, что он мертв. Они хотели, чтобы не осталось того, на основании чего можно было бы построить миф или легенду — ни реликвий, ничего, что доказывало бы, что он умер смертью солдата, от собственной руки, державшей оружие, а не просто сдался. Именно поэтому было заявлено, что он отравил себя как последний трус. Но я говорю — мой отец застрелился. — Алоис замолчал, тяжело переводя дыхание. И понятно почему — подобное представление нелегко дается. Внезапно он поднял руку, держащую хлыст, и продолжил:
— Поймите правильно — мой отец умер смертью солдата. Но он был тираном. Мы хотим, чтобы восстал не Третий рейх, а новая Германия, новая Европа. Со смертью моего отца кончилась тирания. Но после тирании идет искупление.
Искупление всех людей. У них появляется потребность воссоединиться, обрести свой истинный удел, свое истинное величие, независимо от теперешнего их положения. Вот почему им и нужен миф, святая реликвия, которая бы напоминала о величии, предмет поклонения, в котором сосредоточены воспоминания о темном прошлом и из которого они будут черпать силы для построения прекрасного будущего. Заверяю вас, что я, воскресший сын Адольфа Гитлера, дам людям Германии предмет поклонения, который так им нужен, мертвого солдата тирании, и огонь угнетения обернется пеплом искупления. Я обещаю сделать это. И я это сделаю, потому что святые мощи здесь. Да, здесь находится тело моего отца! — Он сделал шаг в сторону и повернулся к саркофагу.
