– Дерьмо! – произнесла она протяжно жалобным голосом.
Он услышал, как она выходит из ванной. Он подошел поближе. И вновь замер. Когда он осмелился выглянуть в коридор, ему стало видно, что телефонный аппарат, стоявший перед тем на столике в холле, отсутствует, а шнур тянется в комнату Крисси.
Вот и хорошо, подумал он, засучив брючину и прикрепив 38-й калибр на прежнее место. Как только она примется болтать по телефону, он сможет прокрасться вниз и выйти из дому через кухню – тем же маршрутом, которым сюда попал.
Осторожно ступая, он вышел в коридор и двинулся по нему, стараясь побыстрее миновать дверь в комнату Крисси. Он с облегчением обнаружил, что девочка закрылась у себя. Он рванулся было вниз, но, переступая через телефонный шнур, услышал, что Крисси плачет. Он осторожно прислонился к стене и на мгновение прислушался.
– Нет, – плача, причитала Крисси. – Ничего, я только что проверила... Они и так дуются на меня уже целую неделю. Нет, не с утра. Всегда перед обедом. Они еще не догадываются, что я блюю каждый день, но рано или поздно сообразят, можешь не сомневаться. И что мне тогда делать?
Ее причитания были душераздирающими. Тоцци, застыв на месте, прислушивался.
– Нет, так нельзя... Как ты можешь говорить об этом, Дженни? Он ведь не нарочно... Я не могу сказать ему, ты что, спятила? Я не хочу, чтобы кто-нибудь об этом узнал. Как думаешь, твоя сестра одолжит мне свои водительские права?.. Чтобы я смогла сделать аборт, не извещая родителей, вот зачем! Как ты все-таки бываешь тупа!
Тоцци начал спускаться по лестнице. Он узнал достаточно, чтобы самому досказать историю до конца. Единственное, что смущало его, – стоит ли говорить об этом Гиббонсу? Конечно, Кинни сойдет с ума, услышав из уст Гиббонса о том, что его дочь беременна, но Тоцци находил такой поворот событий несколько недостойным. Бесчестно извлекать преимущество из ситуации, в которую попала несчастная девчонка. У нее и без того неприятностей хватает. Ему предстояло продумать все это более тщательно.
Он спустился по лестнице и пошел в сторону кухни. Кухня была такого типа, какие показывают в рекламных роликах, – пол блестит, все кругом сверкает. Утварь здесь была сравнительно новой, и хотя на полках кое-где виднелись царапины, а дверца холодильника была облеплена цветными рисунками, прикрепленными магнитными прижимами в виде домашних животных, здесь совершенно не чувствовалось того беспорядка, который должна создавать в доме семья из восьми человек. Тоцци возненавидел эту кухню за безупречный порядок, здесь поддерживаемый. Это совершенство было сплошным лицемерием. Жена Ландо тоже поддерживала в кухне образцовый порядок, но ее муж того заслуживал. А любой, кто совершил такое злодеяние, как убийство Ландо, Блэни и Новика, и совершил его таким жутким способом, заслуживает того, чтобы его кормили прямо на бойне.
И вдруг он услышал, как открылась парадная дверь. Громкие голоса; вернулись мальчики. Тоцци поспешно огляделся по сторонам в поисках чего-нибудь, что он мог бы украсть, чего-нибудь, что он мог бы отобрать у Кинни. Ему хотелось причинить боль этому чудовищу, заставить его испытать чувство утраты.
На кухонном столе лежала утренняя почта. Несколько счетов, письмо, журнал, реклама. Тоцци схватил все конверты и шмыгнул в боковую дверь. У него бешено стучало в висках, пока он прятался под козырьком дома, дожидаясь, пока сыновья Кинни не пройдут внутрь и не закроют за собой парадную дверь. Вот уже и школьный автобус отъехал! Да, конечно, вернулись из скаутского дневного лагеря. Когда дети прошли в дом, а автобус скрылся вдали, Тоцци быстро перемахнул через газон и устремился к своему «бьюику». В руке он крепко сжимал конверты. Он был в бешенстве. Этот ублюдок Кинни просто не заслуживает всего этого. Просто не заслуживает. Это нечестно.
Гиббонсу многое надо было обдумать. Идя по Сентр-стрит, он еще раз бросил взгляд на часы. Было начало одиннадцатого. Кинни задержится. У него сегодня дела в офисе федерального прокурора. Вот и ладно.
Жара чуть спала, но Гиббонс не обратил на это никакого внимания. Он не обратил внимания и на то, что машин в городе чуть поубавилось, что пешеходы идут по тротуару с определенной ленцой. Конец августа на Манхэттене всегда такой – медлительный и ленивый.
Но Гиббонс не позволял себе расслабиться. Слишком уж многое ему надо было обдумать. Имена детей Кинни ворочались у него в мозгу ледяными глыбами, да и вся остальная информация, которую удалось наскрести Тоцци о семействе Кинни, никуда от него не девалась. Он представлял себе всех восьмерых, представлял себе, как каждый из них живет, врозь и вкупе, и ему казалось, будто его голова превратилась в этот большой викторианский дом. Он думал о них. Он думал о том, догадывается ли Элен Кинни, хотя бы смутно, хотя бы время от времени, о том, что живет с убийцей. Он думал о том, как искалечит судьбы детей страшная правда об их отце, когда она выплывет наружу. Он думал о том, кто из них поспешит обвинить и проклясть этого негодяя, а кто примется защищать, руководствуясь слепой верностью. Он думал о том, не лучше ли было бы для них, если бы в Нью-Йорке не отменили смертную казнь – и Кинни казнили бы, истребив если не память о нем, то хотя бы его физическое присутствие. Он думал о Крисси и о том, следует ли ему использовать то, что он знает о ее беременности. Он думал о Тоцци, о том, удастся ли ему найти ключ. Он думал о том, как это Тоцци удалось все запомнить. Он думал о тысяче самых различных вещей, важных и не очень важных или даже совсем неважных, лишь бы не начать думать о самом себе. Потому что стоило бы ему задуматься о себе, и он сразу же осознал бы, что является не охотником, а добычей. Вернее, даже не так – приманкой.
Он дошел до того места, где Сентр-стрит, расширяясь, переходит в Фолей-сквер. Над площадью доминировало здание суда с его внушительными древнегреческими колоннами, и Гиббонс внезапно вспомнил о том, что когда-то сказала ему одна адвокатесса. Поднимаясь по ступеням суда, каждый волей-неволей трясется от страха, сказала она. Вид этих колонн способен убить в каждом любую надежду, потому что они глаголют о будущем. Обвиняемым эти колонны кажутся тюремной решеткой. Они видят здесь полицейских, видят судебных приставов, видят их служебное оружие. Те из обвиняемых, кому уже довелось побывать за решеткой, видя эти могучие каменные х..., вспоминают тюрьму – и мысль о том, что они вернутся туда, повергает их в ужас. Оказавшись здесь, Гиббонс каждый раз вспоминал эти слова. И еще он вспоминал о том, что эта адвокатесса была первой женщиной, не постеснявшейся произнести слово «х...» в его присутствии. Сейчас она судья.
Он вошел в небольшой сквер через дорогу от здания суда. Кинни стоял, водрузив одну ногу на садовую скамью, в точности там, где ему велел находиться Гиббонс. Как всегда, вид у Кинни был одновременно энергичный и расслабленный, вид, свидетельствующий о самообладании и о самоуверенности. Кинни выглядел манекенщиком, демонстрирующим безупречный черный в полоску костюм. И уж ни в коем случае не выглядел он человеком, на четверть часа опоздавшим на важное свидание.
– Почему такая срочность, Берт?
В голосе Кинни слышались отзвуки того тона, которым не желающие выставлять напоказ свое превосходство истинные богачи разговаривают с рабочим людом, – ложное дружелюбие, призванное подчеркнуть притворное равенство. Гиббонс подумал, уж не разговаривает ли таким тоном с самим Кинни Варга, а тот сейчас отыгрывается на ком-то третьем. То есть на самом Гиббонсе.
Гиббонс посмотрел на здание суда.
– "Додж-караван" 85-го года, цвет металлик синий, номер ATJ-79 штата Нью-Джерси.
Ухмылку с лица Кинни как ветром сдуло.
– Маунт-Холли-авеню, дом 68. Викторианский дом желтого цвета с синим бордюром.
– Ерунда, вовсе не желтый, – сказал Кинни.
Гиббонс уставился на колонну справа от главного входа.
– Спальня хозяев, – продолжил он, – темно-синие стены со светло-коричневым бордюром. Вы спите в кровати на четырех ножках с резьбой в форме ананаса. Стены в вашей ванной покрашены в крапинку. Кроссовки у вас фирмы «Нью бэланс». Грязно-серое борцовское трико и синие нейлоновые боксерские трусы висят за дверью. Вы пользуетесь зубной пастой «Эйм» и дезодорантом «Мичум». Ваша жена когда-то, надев сомбреро, каталась на ослике...
– Если, друг мой, вам больше нечем меня шантажировать, то...
Гиббонс не дал ему закончить фразу.
– Грегори и Билл-младший живут в одной комнате. Оба ходят во Фрелингсхейзенскую среднюю школу. Крисси ходит в колледж в Монтклере. Младшие девочки – в начальную школу Гровера – Кливленда. Вашего младшего сына зовут Син, а на обоях у него в комнате наклеены бумажные клоуны.
– Очень глупо, Берт. Зачем было сообщать мне о том, что Тоцци вломился ко мне в дом? Теперь, зная об этом, неужели я допущу повторения чего-нибудь подобного, как вы думаете? Лучший выстрел истрачен понапрасну.
