— У тебя свой счет к нему.
— У меня даже гнева не осталось. Раньше я просто бесился от ярости, но затем выплеснул весь свой гнев на одного оболтуса в парке. Это было помимо моей воли, Микки. Я чуть было не убил его.
— Невелика потеря.
— Но для меня это было бы большой потерей. Так или иначе, гнев мой куда-то улетучился. Я должен был бы быть переполнен яростью, но я поклялся перед Господом, что больше никогда не испытаю ничего подобного; я должен был бы ненавидеть мерзавца, но не чувствую ненависти. Я вообще ничего не чувствую — кроме...
— Кроме чего?
— Силы, готовности к действию.
— Г-м-м-м...
— Это моя проблема, и разрешить ее должен я сам. Возможно, это связано с тем, что я упрятал его за решетку на двенадцать лет — действовал-то я вопреки закону, и ответственность за все, что случилось впоследствии, должна быть возложена на меня. А может, все еще проще — дело в особенностях психики Мотли. В любом случае теперь придется что-то делать — он встал у меня на пути, и с этим ничего не поделаешь. Кому-то из нас придется уступить другому тропинку. — Я допил остатки кофе — гуща на дне показалась мне похожей на тину. — Проблема лишь в том, что он почти что невидимый противник. Единственное его изображение, которое есть у меня, сделано никогда не видевшим его художником по рассказам двух людей, которые последний раз видели его двенадцать лет назад. К тому же один из них — я — так ни разу и не имел возможности его как следует рассмотреть.
— А в последний раз? Там, на пустыре?
— На пустыре? Во-первых, он почти все время был у меня за спиной, а самое главное — там было темно, как ночью в угольной шахте, и я при всем желании мог увидеть разве что силуэт. Один раз я извернулся, чтобы взглянуть на него, но он тут же ткнул меня лицом в грязь, а потом я потерял сознание от боли — у меня до сих пор кровь в моче.
Он кивнул и задумчиво коснулся пальцами правой руки шрама на левой.
— Бывает, что боль доставляет истинное наслаждение, — задумчиво произнес он.
— К счастью, я нахожусь в лучшем положении, чем любой полицейский, — я частный гражданин, так что никакие постановления Верховного Суда, никакие процессуальные нормы на меня не распространяются. Я не должен подыскивать основания, чтобы провести обыск в его жилище: я могу забраться к нему нелегально, не поставив под удар все улики, добытые таким путем. Я не обязан зачитывать ему его права. Если мне удастся выбить из него признание, судьи не смогут отвергнуть его на том лишь основании, что он перед этим не имел возможности проконсультироваться у адвоката. Я могу записывать все его слова, не испрашивая на это разрешения у суда. Я даже не обязан уведомлять его об этом.
Официантка принесла мне еще одну чашечку кофе.
— Хочу увидеть его в кандалах и наручниках. Микки, — признался я. — Отправить его туда, откуда он уже никогда не вернется в этот мир. И я думаю, что ты прав. Я должен добыть его сам.
— Это тебе может не удаться, — ответил Микки. — Возможно, тебе придется воспользоваться револьвером.
— Если понадобится, я так и сделаю.
— С него и надо начинать. Я бы просто выстрелил ему в спину...
Конечно, и я мог бы так поступить, но пока еще не представлял, что буду делать и где. Если раньше охота на Мотли напоминала мне блуждание в тумане, то теперь солнце взошло. Все, что я сумел узнать, — это адрес; но я не знал даже, живет ли он там на самом деле.
* * *
В прежние годы, когда я еще работал в полиции, в некоторых ресторанах денег с меня вообще не брали. Владельцы их были только рады, если кто-то из полицейских все время находился поблизости, ценя наше присутствие дороже, чем стоимость съеденной пищи. По всей видимости, не меньше они уважали и элиту преступного мира, поскольку с нас с Микки за обед денег не взяли. Мы с ним оставили по пять долларов официантке, а затем Микки Баллу подошел к кассе, чтобы взять пару картонных упаковок с кофе.
На лобовом стекле «кадиллака» уже появилась штрафная квитанция. Микки сложил ее вдвое и засунул в карман, не удостоив никаких комментариев... Вдоль берега мы поехали мимо моста имени Джорджа Вашингтона, в сторону Джерси, затем на север, на Палисэйдс Парквэй, и умудрились заехать так далеко, что оказались выше устья Гудзона. Микки припарковался, поставив огромную машину прямо у перил; мы уселись и стали смотреть, как над городом встает заря нового дня. С тех пор как мы вышли из ресторана, мы не перекинулись и десятком слов, но говорить по-прежнему не хотелось.
Через некоторое время Микки достал из бумажного пакета упаковки с кофе и протянул мне одну из них, затем извлек из машины серебристую фляжку в полпинты и добавил в свой кофе виски. Должно быть, моя реакция была столь непосредственной, что он повернулся ко мне и удивленно поднял брови.
— Я всегда пью кофе именно так, — пояснил он.
— С ирландским виски? Двенадцатилетней выдержки?
— Да нет, с любым виски, какой под руку подвернется.
Он завинтил крышку фляги и сделал большой глоток своего ароматизированного кофе.
— Иногда, — признался он, — я прошу Бога, чтобы ты начал пить.
— Спасибо!
— Но если бы ты протянулся к фляге сейчас, — добавил он, — я бы скорее сломал твою руку.
— Что, виски пожалел?
— Пожалел; я бы для тебя даже чужой виски пожалел... Тебе случалось бывать здесь прежде?
— Когда-то очень давно; и никогда — на рассвете.
— Это лучшее время. Скоро мы отправимся на мессу.
— О!..
— К восьми часам, в костел Святого Бернарда. На мессу мясников. Мы там были с тобой как-то раз — что ты нашел в этом смешного?
— Я полжизни провожу в церковных подземельях, а ты единственный известный мне человек, который ходит в церковь.
— Что, твои друзья по несчастью все как один — атеисты?
— Большая часть, вероятно, — да, хотя мне не случалось обсуждать с ними эту тему. С чего ты решил затащить меня на мессу? Я ведь даже не католик.
— Разве ты рос не в католической семье? — удивился Баллу.
— Нет, в наполовину протестантской. Но никто у нас в семье церковь регулярно не посещал.
— А... ну да что это, собственно, меняет? Тебе совершенно необязательно быть католиком, чтобы попасть на эту мессу.
— Ну, я даже не знаю.
— Я ведь иду туда не ради Бога. И не ради церкви. Я иду туда только потому, что для моего отца каждое утро начиналось с посещения церкви. — Он сделал глоток прямо из фляги. — Господи, как хорошо! Этот божественный напиток нельзя тратить всуе, разбавляя им кофе. Не знаю, почему он ходил туда, не знаю, почему хожу я; иногда после долгой ночи мне хочется туда попасть, а сегодня мы с тобой провели прекрасную ночь. Ну что, пойдешь?
— Да.
Микки повел машину обратно в город, остановив ее у Западной Четырнадцатой улицы, прямо перед залом ритуальных услуг Туми. Восьмичасовая месса проходила в маленьком приделе, в стороне от главного алтаря. Присутствовало на ней десятка два человек, не больше, и примерно половина из них, как и Микки, была в белых фартуках мясников. По окончании мессы им предстояло идти на работу на мясные рынки, расположенные южнее и западнее старинного храма.
Я старался ничем не выделяться среди присутствующих и преклонял колени, вставал и садился вместе со всеми, но когда вынесли святое причастие, остался сидеть на месте — как и Микки, а также еще несколько человек.
— Ну, куда теперь? — спросил он меня, когда мы забрались в машину. — К себе в отель?
— Да, — кивнул я, — нужно немного выспаться.
— Может, лучше тебе поехать в другое место, неизвестное этому Мотли? У меня есть для тебя квартира.
— Возможно, позднее, — сказал я. — Пока я в безопасности. Он решил оставить меня напоследок.
Микки остановил машину у самого отеля, но глушить двигатель не стал.
— Ну, оружие у тебя теперь есть, — сказал он.
— Да, в кармане.
— Если будут нужны еще патроны...
— Если мне этих не хватит — значит, пиши пропало.
— Или понадобится что-нибудь еще...
— Спасибо, Микки!
— Иногда мне хочется, чтобы ты пил, — повторил он, — но потом радуюсь, что это не так. — Он посмотрел мне в глаза. — Почему это?
— Не знаю, — ответил я, — но, как мне кажется, понимаю. Иногда мне хочется, чтобы ты не пил, но потом я радуюсь, что это не так.
— Прекрасную мы ночь провели! — сказал Микки. — И все — благодаря тебе. Ни с кем другим не получилось бы ничего подобного.
— То же самое могу сказать и я.
— Месса была прекрасная, не так ли?
— Просто замечательная!..
Микки вновь пристально посмотрел мне в глаза.
— Ты когда-нибудь молишься? — спросил он.
— Иногда, про себя.
— Понимаю.
— Может, это вообще не молитва, не знаю. А может, я произношу ее в надежде, что кто-то меня услышит.
— Ага.
— Недавно я услышал новую молитву. Один парень рассказал, что она самая нужная из всех, какие ему известны: «Благодарю тебя за то, что все идет своим чередом».
