Зато очень по нраву маленькой девочке была звучная поэма «Мороз-Красный нос» и картина «Опять двойка», которое как напоминание о неотвратимости возмездия одиноко украшала вестибюль школы-восьмилетки. Мальчика на картине было совсем не жалко. Он вызывал отвращение всем своим видом. И Лида в своих фантазиях всегда видела, как ситуация на картине повторяется изо дня в день. И снова, понурив голову, стоит маленький, но скорее всего тупой и вредный мальчишка в ожидании неизбежного наказания. И всегда, проходя мимо репродукции, она с удовольствием повторяла про себя:
«Ну что, засранец? Опять двойка?»
Хотя сама Лида очень любила тепло, но тепло это обязательно должно было исходить от жарко натопленных печурок или тёплых мягких одеял. На солнце Лидочка Афанасьева быстро утомлялась и всегда сидела где-нибудь в теньке, пока её подруги-однокласницы весело прыгали через резиночку.
А ещё Лида очень любила сладкое. Годы её детства пришлись на сложные сороковые, когда люди, оглушённые войной и голодом, успели позабыть различные вкусные вещи.
Послевоенные прилавки как оспой были поражены карточной системой. Сахар был строго нормирован. О простых шоколадных конфетах и думать было нечего. Но был у Лидочки один секрет. После эвакуации у неё с мамой уцелела лишь одна книжка. Но что это была за книжка! Изданная ещё до революции, тяжёлая и дорогая «Поваренная книга». На её страницах Лида находила воплощение всех своих детских мечтаний. Огромные торты, украшенные марципанами и цукатами. Мороженное причудливой формы двадцати оттенков с различной начинкой. Пирожные всевозможных сортов от которых невозможно было оторвать глаз. И всё это исполнено в красках на вощёной бумаге с прозрачными шелестящими прокладками между каждой иллюстрацией. Лидочка могла часами листать волшебную книгу, забыв обо всём на свете. Но жизнь, как известно, далека от рецептов кулинарии.
И то ли от вечной тяги к сладкому теплу, то ли от странной неприязни к птичкам и весеннему переполоху, Афанасьева Лидия Петровна, двадцати двух лет от роду, холодным зимним днём выслушала свой первый приговор, вынесенный народным судом Серпуховского района московской области. Срок — четыре года с отбыванием в колонии общего режима. Статья — мошенничество.
Эти простые слова, произнесённые пожилым народным судьёй, вырвали у Лидочки кусок молодости и навсегда уничтожили все её детские иллюзии.
Только любовь к сладкому осталась на всю жизнь.
* * *
…Быстро темнело. Трасса, намокшая под мелким дождиком, переливалась серебром в дальнем свете фар.
Владимир Павлович Костров, он же Толстый, на своей машине снова возвращался домой.
Но совсем нерадостны были мысли его. Гадко было на душе, и чертовски хотелось спать.
«Чёрт бы с этими кассетами, — горестно размышлял Костров, массируя левой рукой болевший висок, — вот пятьдесят баксов отрулили ни за что…» Но самое неприятное было то, что все невероятные события последних часов произошли как бы на ровном месте. Словно в нелепом сне. Менты на какой-то левой иномарке. Дурь какая-то, оглушившая его на полдня. Обвинения в несуществующих грехах. И самое противное — ухмыляющаяся рожа следователя, которому он на штрафплощадке в ДАИ смущённо сунул последний полтинник долларов, оставшийся от закупки. Этот хреновый вратарь из далёкого детства, нисколько не смущаясь, сунул володькин кровный полтишок в задний карман и вкрадчиво посоветовал напоследок:
— Поосторожнее в следующий раз, Владимир Павлович, с выбором видеопродукции для продажи…
«Да уж… Поосторожнее. С чем поосторожнее? — думал Володя, тупо глядя на спидометр. Всю жизнь теперь, что ли, ездить под девяносто, и с мультиками «Ну, погоди!» в багажнике?»
Машину немного тряхнуло.
«А шаровая стучит уже и на ровной дороге, твою мать…Надо, коль успею, на СТО заглянуть. Может, подтянут её как-нибудь… Всё равно день пропал».
На перекрёстке перед въездом в Евпаторию, Толстый свернул на просёлочную дорогу и медленно поехал навстречу тускло светящемуся в осенней сумеречной хляби щиту с надписью: «СТО. Покраска, рихтовка. Все виды ремонта».
Местная станция технического обслуживания представляла собой два гаража, в одном из которых был установлен пневматический подъёмник. Рядом с боксами была огромная смотровая эстакада для замены масла. Вокруг неё повсюду виднелись тёмные лужицы старого масла, и валялись использованные масляные фильтры.
Другой гараж предназначался для регулировки развала-схождения. Он неплохо отапливался, и в нём обычно ночевал сторож. Все мастера Володе были хорошо знакомы. Не одну сотню гривен оставил он здесь за последние два года. «Чем старее становится твоя машина — тем быстрее мы побелим свой гараж», — шутил старший мастер, по кличке Билли-Бонс. «И не только гараж, — любил добавлять Володя, отсчитывая очередной гонорар ремонтникам, — и не просто побелим, а и красочкой импортной задуем…»
Костров, подъехав к боксам, два раза нажал на сигнал. Из гаража высунулась косматая рыжая голова.
— Извини Вован — на сегодня всё! Шабаш! — сверкнув щербатым ртом, крикнул ему сварщик Шура. — У тебя что-нибудь серьёзное?
И, не дождавшись ответа, скрылся в утробе гаража.
Толстый вылез из машины, размял затёкшие плечи и неторопливо зашёл внутрь бокса, где Шурик, присев на корточках, мыл руки в ржавом железном ведре. Рядом валялась куча ветоши. Костров почесал подбородок и без азарта сообщил:
— Да не так чтобы очень… Просто шаровая, по-моему, отваливается наглушняк. И в мусарню сегодня замели, пропарился там пять часов. И бабки последние отрулили… А так вроде всё в порядке.
— Да ты чо? — Шурик выкатил глаза и сочувственно покачал вихрастой головой — Ну дела!
Володя горестно кивнул и продолжил:
— Может, глянете на подъёмнике по-быстрому? А то вдруг, в натуре, развалюсь по дороге.
— Да я бы с радостью — тока подъёмник до завтра занят. Там твой братан висит. Вернее, не братан — сынок. Или внучек, — Сашка тщательно вытер руки, которые и после мытья не потеряли своего чёрного налёта, достал из пачки сигарету без фильтра и пояснил: — Этот родственничек твой себе от большой прыти правую рулевую тягу о бордюр размазал в гавно.
Володя, плохо соображая после тяжёлого дня, удивлённо поднял вверх брови:
— Что ты городишь, Шурыч, какой братан?
— Ну, в смысле, тоже «фолькс». Только помоложе. И пошустрее. «Бэ шестой» нулячий! И прикинь — так бедолага разогнался, что в Ореховке на отбойник возле остановки налетел.
Теперь запчасти нужные будет ждать минимум до завтра. Должны из Симфа передать.
Баксов на двести влетел чувак. Так что ты, брат, не один сегодня в попадосе.
Костров дал сварщику прикурить, закурил сам и, пару раз затянувшись, промычал в раздумье:
— Да…Уж… Это очень, наверное, больно — новую машину зацепить по глупости, — Володя покачал головой и уходя, предложил:
— Пойдём, Саня — глянем что ли, что там за натюрморт?
В ответ Шурик показал свои прокопчённые чёрные руки и тряхнул связкой ключей:
— Та не…Я уже с обеда нагляделся. Отмыться никак не могу! Ща буду закрывать здесь всё потихоньку. А ты хочешь — иди, смотри.
Володя подумал «Может это утренний красавец здесь завис? Который гнал как на пожар, когда меня вязали? Хотя… столько времени прошло…» Он немного постоял, размышляя над всем этим, затем бросил окурок в ведро с водой и пошёл в соседний гараж.
Там стоял Билли Бонс, и, видно, уже не в первый раз объяснял какому-то пижонистому малому в яркой куртке проблемы ремонта висевшего на подъёмнике серебряного «фольксвагена».
— Вишь — и саленблоки повылазили! Хули менять одну тягу — смыслу никакого нету! Эти резинки у тебя и месяца не проходят, — Билли Бонс хмыкнул и с каким-то садистским наслаждением заключил: — Да, мужик… Базару нет — упорол ты свою тачку на совесть!
— Да воткни ж ты, мужчина — дело, бля, не в деньгах!.. — горячился не по-осеннему загорелый пижон в яркой молодёжной куртке и навороченных кроссовках на толстой подошве, — всё дело во времени! Никак нельзя мне здесь до завтра торчать!
— Да по мне — хоть сейчас отваливай, — от такого непонимания Билли Бонс начал горячиться. — Из-за твоего рыдвана мне ещё и сторожа сёдни оставлять здесь придётся!
Пижон, резко замолчав, видимо начал догонять что к чему. И кто здесь главный. Он взял себя в руки и широко по-доброму улыбнулся:
— Извини, мужик. Просто я в таком движении. Тут надо как-то ускорить всё! Туда-сюда!
Тыры-пыры! Джики-пуки! — он даже подпрыгнул от возбуждения. — Сечёшь, старина?! За бабками дело не станет — бабасы имеются!
Володя с интересом прислушивался к разговору. Владелец нового «фолькса» по разговору был прикольный малый. Он так эмоционально жестикулировал и каждую минуту подсмеивался, как-будто над собой, что казалось он совершенно не удручён серьёзной поломкой.
