— Что вам от нас нужно?
— Знаешь, что? — сказал я. — Теперь, когда ты спрашиваешь, я не совсем уверен. Наверное, я думал, что смогу кое-что прояснить, но теперь вдруг не могу вспомнить, что именно.
— У тебя был очень сердитый голос, когда ты звонил.
— Это потому, что так оно и было. Я и сейчас такой.
Её губы дрогнули в подобии улыбки:
— Ты этого не показываешь.
— Этому учат в школе детективов. Кажется, это называется «маскировка эмоций». У тебя и самой неплохо получается.
— Не хочешь сказать мне, из-за чего ты сердишься?
Я рассмеялся, или, во всяком случае, издал смешок, и покачал головой.
— Ах, милая, — сказал я, — с чего бы мне начать?
Слева от меня раздался какой-то звук, что-то вроде сдавленного бульканья, и когда я повернулся, чтобы посмотреть, откуда он доносится, то с удивлением увидел Ричарда Кавендиша, развалившегося на диване, спящего или отключившегося, я не мог сказать точно. Как же я не заметил его, когда вошёл в комнату? Тело на диване — это то, что я не должен был пропустить. Он лежал на спине, раскинув руки в стороны и широко расставив ноги. На нем были джинсы, блестящие ковбойские сапоги и клетчатая рубашка. Лицо его было серо-бледным, рот приоткрыт.
— Он явился сюда какое-то время тому назад, очень пьяный, — сказала Клэр. — Проспит несколько часов, а утром ничего и не вспомнит. Так часто случается. Я думаю, его привлекают звуки пианино, хотя музыка отталкивает его, так, по крайней мере, он любит мне говорить.
Она снова натянуто улыбнулась:
— Думаю, это как мотылёк и пламя.
— Не возражаешь, если я присяду? — спросил я. — Я немного устал.
Она указала на богато украшенный стул со спинкой в форме лиры, обитый жёлтым шёлком. Он выглядел слишком хрупким, чтобы выдержать мой вес, но я все равно сел на него. Клэр вернулась к музыкальному табурету и устроилась на нём, положив под платьем одно колено на другое, а руку, поместив на крышку пианино. Она сидела, выпрямив спину. Почему-то раньше я не замечал, какая у неё длинная и тонкая шея. Бриллианты на её шее сверкали, напоминая мне огни города, которые я до этого наблюдал из окна своего офиса, ожидая её звонка.
— Я видел Питерсона, — сказал я.
Это заставило её отреагировать. Она быстро подалась вперед словно собиралась вскочить на ноги, и я увидел, как напряглись костяшки её левой руки, лежавшей на крышке рояля. Её чёрные глаза широко раскрылись, и в них появился почти лихорадочный свет. Когда она заговорила, голос её прозвучал сдавленно.
— Почему ты мне не сказал?
— Я только что это сделал, — сказал я.
— Я имею в виду, до сих пор. Когда ты его видел?
— Сегодня, около полудня.
— Где?
— Не имеет значения, где. Он позвонил мне, сказал, что хочет встретиться.
— Но… — Она быстро заморгала и позволила лёгкой дрожи сбежать вниз, до кончика туфельки, выглядывавшей из-под подола голубого платья. — Что он сказал? Он… он объяснил, почему притворился мертвым? Не мог же он появиться вот так, просто позвонив и попросив о встрече. Расскажи мне. Расскажи мне.
Я достал портсигар. Я не стал спрашивать, не возражает ли она, если я закурю; мне не хотелось быть настолько вежливым.
— Он никогда не был твоим любовником, не так ли? — сказал я. — Это было всего лишь то, что ты мне скормила, чтобы у тебя была причина нанять меня, чтобы я отправился на его поиски. — Она начала она что-то говорить, но я перебил её. — Не утруждай себя ложью, — сказал я. — Послушай, дело в том, что мне всё равно. В любом случае, я никогда не покупался на это «пожалуйста, найди моего потерявшегося парня» — просто по твоему описанию Питерсона я понял, что он из тех парней, которому бы ты не уделила время.
— Тогда почему ты притворился, что веришь мне?
— Мне было любопытно. К тому же, если честно, мне не нравилась перспектива, что ты выйдешь из моего офиса и я никогда больше тебя не увижу. Жалко, правда?
Она покраснела. Это сбило меня с толку и заставило задуматься, стоит ли мне пересмотреть, хотя бы немного, все неприятные выводы о ней и её характере, к которым я пришёл с того момента, как утром поговорил с Питерсоном. Может быть, она была из тех женщин, которые легко обвиваются вокруг мужских мизинцев. Кто я такой, чтобы судить её? Но потом я вспомнил о той лжи, которую она мне наговорила, хотя бы по недомолвке, подумал обо всех способах, которыми она обманывала меня с самого начала, и во мне снова вскипел гнев.
Теперь она сидела, повернув лицо налево, показывая мне свой идеальный профиль. Можно ненавидеть женщину и при этом знать, что стоит ей только поманить, и ты бросишься к её ногам и осыплешь поцелуями её туфли.
— Пожалуйста, — сказала она, — расскажи мне, что произошло, когда вы с ним встретились.
— У него был с собой чемодан. Он хотел, чтобы я передал его человеку по имени Лу Хендрикс. Знакомо это имя?
Она пренебрежительно пожала плечами.
— Полагаю, что слышала.
— Ты чертовски права. Это тот самый парень, которому Питерсон должен был доставить наркотики.
— Какие наркотики?
Я усмехнулся. Она по-прежнему смотрела куда-то в сторону, демонстрируя мне классический профиль, который был намного лучше, чем у Клеопатры.
— Давай, — сказал я. — Теперь ты можешь перестать притворяться — фарс закончился. Ты ничего не потеряешь, если будешь честна — или ты забыла, как это?
— Не надо меня оскорблять.
— Согласен, но это довольно приятно.
Я стряхивал пепел с сигареты в сложенную чашечкой ладонь, и Клэр встала, взяла с крышки пианино большую стеклянную пепельницу, подошла и протянула её мне, а я высыпал в неё пепел и поставил на пол рядом со стулом. Она повернулась, ещё раз прошуршав шёлком, вернулась и снова уселась на табурет у рояля. Несмотря на то, что я злился на нее, злился как чёрт, во мне заболело осознание того, что я навсегда потерял тот её маленький кусочек, который она ненадолго позволила мне считать своим.
— Скажи мне кое-что, — попросил я. — Неужели всё это было только притворством?
Я заметил, что занавески на окне слева слегка шевелятся, хотя не чувствовал ни малейшего сквозняка.
— Что значит «всё»?
— Ты знаешь, что я имею в виду.
Она посмотрела на свои руки, сложенные на коленях. Я думал о лампе у кровати с нарисованными на ней кроваво-красными розами, о том, как она стонет в моих объятиях, как её веки трепещут, как её ногти впиваются мне в плечо.
— Нет, — сказала она таким тихим-тихим голосом, что я едва расслышал. — Нет, не всё.
Она подняла на меня глаза и с умоляющим видом приложила палец к губам и слегка покачала головой. Я ответил ей пустым взглядом. Ей не стоило волноваться; я не собирался говорить вслух то, о чём она молча просила не говорить. Какой в этом смысл? Зачем причинять ещё больше вреда в добавление к тому, что уже был причинён? Кроме того, мне отчаянно хотелось верить, что она легла со мной в постель, потому что хотела этого, что это не было ещё одним из того, что она сделала для человека, которого действительно любила.
Шторы снова зашевелились.
— Вы просите слишком многого, миссис Кавендиш, — сказала я достаточно громко, чтобы все в комнате услышали. Клэр кивнула и снова опустила голову. Я затушил сигарету в пепельнице на полу и встал.
— Всё в порядке, Терри, — сказал я. — Можешь выходить. Мы закончили играть.
* * *
Сначала ничего не произошло, кроме того, что Клэр Кавендиш издала смешной сдавленный писк, как будто её что-то ужалило, и закрыла рот рукой. Затем эти таинственно движущиеся шторы раздвинулись, и в комнате появился человек, которого я знал как Терри Леннокса, с той самой улыбкой, которую я так хорошо помнил: мальчишеской, смущенной, немного печальной. На нём был двубортный тёмный костюм и синий галстук-бабочка. Он был высок, худощав и элегантен, и эта элегантность ещё больше подчеркивалась его кажущейся неосведомлённостью. У него были тёмные волосы и аккуратные усы.
