Как выяснилось, я напрасно считал, что уже могу спокойно отвечать на этот вопрос. Мой голос предательски дрогнул, когда я сказал: «Женщина, которая носила это, умерла».
Любой нормальный человек автоматически извинился бы или пробормотал что–нибудь соболезнующее, но она как ни в чем не бывало произнесла:
— Выглядит подходяще. И ванная у вас такая потрясающая, что я никак не могла понять, на каком я свете. Может быть, все–таки угодила на тот? Надеюсь, завтра утром я приду к какому–нибудь выводу.
— Завтра утром, — подал голос Мейер, — вы, наверно, захотите обратиться в полицию?
И вновь я увидел в ее глазах черную пустоту.
— Зачем мне полиция? — усмехнулась она. — Полицию не интересуют неудавшиеся самоубийцы.
— Так вы хотели покончить с собой? — переспросил я.
Она кивнула.
— Вы привязали к себе цементный блок и перелезли через перила?
— Это было нелегко. Вы что–то говорили насчет гоголь–моголя?
Ей ответил Мейер. Совершенно безразличным тоном он произнес какую–то длинную фразу, состоящую из одних гласных, изредка перемежаемых звуком «л».
— О, нет! Я… — тут же воскликнула она и осеклась. Уставившись на Мейера сузившимися глазами, она прошипела: «Чертов пройдоха!»
Мейер довольно улыбался.
— Прощу прощения, я хотел проверить свою догадку, дорогая Одри Хепберн из Гонолулу. В вашем акценте слышно дыхание Островов. — Мейер повернулся ко мне. — Достаточно взять макронезийскую основу плюс понемногу ирландской, французской и японской крови, выдержать эту смесь в течение нескольких поколений в тропическом климате — и мы получаем результат, повергающий во прах всех ревнителей чистоты расы, крови и тому подобных предрассудков. — Он вновь обратился к девушке. — Не удивляйтесь, что я легко раскусил вас, дорогая. Я служил на Островах несколько лет.
Мейер обладает удивительным даром воздействия на людей. Вы можете часами наблюдать за ним, но вы не поймете, как он это делает. Он огромный и косматый, как гигантский черный медведь, но это ему не мешает. Он гуляет по пляжу, заходит в бары, на игровые площадки и везде знакомится с людьми так же легко, как выпивает глоток бренди, причем через пять минут его новые друзья готовы поклясться, что знали его всю жизнь. Он умеет слушать и умеет внушить вам, что дни его были бы пусты и бессмысленны, не встреться ему на счастье вы. Он задаст вам именно те вопросы, на какие вы хотите ответить и, разговаривая с ним, вы лучше узнаете сами себя. Это вовсе не преувеличение. Он мог бы стать величайшим артистом. Или величайшим психиатром. Или основать новую религию. Мейеризм.
Однажды на пляже я увидел его в окружении группы подростков. Думаю, когда вам встречается на улице такая банда, вы переходите на другую сторону. Сорок неофитов смирно сидели на песочке и смотрели в рот Мейеру. Время от времени раздавались взрывы хохота. Я подошел к ним, но сорок пар глаз обдали меня таким холодом, что я поспешил удалиться. Потом я спросил Мейера, что все это означало, но он только отшутился.
В другой раз я наблюдал, как почтенная матрона (абсолютно трезвая!) после трехминутного разговора с Мейером уткнулась ему в плечо и разрыдалась, как малое дитя. В этом случае Мейер тоже не стал мне ничего объяснять: у него есть незыблемый кодекс чести, и, возможно, именно поэтому люди открывают ему души.
Где бы он ни был, вокруг него всегда собирается толпа поклонников, и среди нее обязательно находятся два–три прелестных юных создания в возрасте от шестнадцати до двадцати лет, вид которых способен растопить сердце любого мужчины. Однако их сердца всецело принадлежат Мейеру и только Мейеру, и если бы он только захотел… Но, к их жестокому разочарованию, у папаши Мейера твердые моральные принципы и несколько экстравагантные пристрастия.
Периодически, примерно три раза в год, у него появляются подруги, которых он ласково именует «мои железные девственницы». Все они будто сошли с одного конвейера: суровые, властные, умные, не очень молодые. Они отличаются крепко сжатыми губами, строгими глазами и избытком самостоятельности, что позволяет им добиться профессионального успеха: среди них бывают артистки, художницы, пианистки, владелицы домов моделей, редакторши, администраторши и так далее. Случаются даже политические деятельницы и члены правительства. Мейер обращается с ними очень нежно, как с маленькими глупенькими девочками. Он исчезает с каждой из них на несколько недель, и когда они возвращаются, вы с удивлением обнаруживаете рядом с ним очаровательную даму с мягкой улыбкой, сияющими глазами и нежным голосом, из которого начисто исчезли командные нотки. Такие глаза и такая улыбка бывают только у очень счастливых женщин. По поводу этого феномена Мейер все–таки соблаговолил дать некоторые разъяснения: «Все они втайне мечтают, чтобы им снова вплели ленточки в косы», после чего объяснил то же самое с научной точки зрения: «У них создается комплекс доминирования, который они стремятся компенсировать, почувствовать себя вновь маленькими и беззащитными существами, о которых кто–то заботится».
Вот и теперь он наклонился и отечески похлопал Одри по руке.
— Детка, у вас есть шанс отлично выспаться. Только не засыпайте, пока не отведаете знаменитого гоголь–моголя Мак–Ги.
Ее улыбка была почти благодарной.
Через несколько минут, отставив пустой стакан, она посмотрела на меня сонными глазами и спросила:
— Может быть, я все–таки… Может, мне это снится?
— Но ведь мы–то настоящие.
— Вы — да, а вот насчет Мейера я не уверена.
Я выключил свет и, стоя в дверях, пожелал ей спокойной ночи, но она уже спала.
Мейер, успевший переодеться в пижаму, сидел в гостевой каюте, где он ночевал накануне.
— Заснула?
— Как только допила последний глоток.
— Послушай, капитан, я могу поспать и в кресле.
— И попрекать меня этим всю жизнь? Нет уж, спасибо!
— На такую реакцию я и рассчитывал. Господи, уже почти три часа! Пока ты поил ее с ложечки гоголь–моголем, я разделал рыбу. Филе — в большом холодильнике на второй полке, позади бифштексов.
— Спасибо, а то я вообще забыл о ней.
— Я тоже почти забыл. Эта девушка умеет привлечь к себе внимание. Что ты думаешь обо всем этом, кроме того, что она чертовски лакомый кусочек?
— Пока не разобрался. Но, знаешь, она вызывает у меня какое–то чувство опасности. Как говорят охотники на пантер, неизвестно, кто к кому подкрадывается. Слишком много вопросов без ответов. Кто это сделал, почему? Похоже на нормальное профессиональное убийство и вовсе не похоже на попытку мужа отделаться от жены. Наверно, у тех, кто это сделал, были веские причины: профессионалы обычно ценят живой товар такого качества. Мне кажется, что случившееся в какой–то мере было для нее неожиданностью. В том смысле, что ее не били, не мучили, а просто р–раз — и сбросили с моста. Несмотря на шок, она не дает себе воли. У нее, видно, железные нервы. Нервы игрока. Она поставила на что–то — думаю, здесь пахнет большими деньгами — и проиграла. И приняла свое поражение с фатализмом игрока, хотя понимала, что оно означает.
— Может быть, она кое–что сама расскажет, если сочтет, что мы можем ей быть полезны, — отозвался Мейер. — Но не все, конечно. Например, от нее мы никогда не узнаем, кто были эти двое на мосту.
— Двое?
— По крайней мере, двое. Один не успел бы управиться так быстро. К тому же, если ты помнишь, мотор взревел раньше, чем она скрылась под водой. То есть один из них сидел за рулем, и у него с трудом хватило сил дождаться конца процедуры. Итак, некто нервный за рулем и некто очень сильный и проворный на заднем сиденье, рядом с ней. Он выскочил из машины, сгреб в охапку ее вместе с блоком — а это фунтов двести, не меньше, — одним рывком перенес через парапет и разжал руки. Еще одна догадка: перед тем, как приступить к делу, они выждали где–нибудь поблизости, чтобы убедиться, что навстречу им никто не едет. Если она знала, что должно произойти, можно представить, каково ей было в эти минуты.
— Но можешь быть уверен, она не расхныкалась. Мне кажется, профессор, вы избрали для себя не тот род деятельности.
— А ты думаешь, бизнес — это не то же самое? Да любой контракт между солидными фирмами содержит больше сюрпризов и ловушек, чем самый запутанный детектив. Если человек не умеет читать между строк, то ему нечего делать в бизнесе. — Маленькие хитрые глазки Мейера лукаво блеснули. — Не преувеличивай мои заслуги, малыш. Ты блестяще действуешь в случаях, когда я беспомощен, как дитя. Например, когда надо заставить себя две минуты сидеть под водой.
— Мак–Ги, клубок мышц и рефлексов.
— И иллюзий, мой друг. Последний романтик, ты только прикидываешься циничным флоридским суперменом. Ты позволяешь себе роскошь руководствоваться принципами морали в этом гнусном мире. Мире, где человек — всего лишь продукт воспитания и окружающей среды. А ты хочешь играть только по правилам. Ты не понимаешь, что тебя могут не только согнуть, но и сломать. Уничтожить раньше, чем ты поймешь, что происходит. В этой непреклонности — и слабость, и сила.
