— Это что же получается, Бунк? Ты не просто воспользовался деньгами своего шефа, ты к тому же сделал это от его имени…
Если бы он мог умертвить меня взглядом, то сделал бы это не колеблясь. У него уже затеплилась было надежда, но это мое замечание стало для него равносильно нескольким выстрелам в грудь из револьвера.
Кармони прищурился: это еще не приходило ему в голову.
— Бертран нанял меня для убийства Кармони, — пояснил я Бунку. — А значит, думал, что имеет дело именно с ним… Вывод напрашивается сам собой: ты позволил бессовестно надуть себя под именем Кармони!
Бунк уже не пытался отрицать. Кармони сделал сдержанный знак телохранителю, и меченый робот опять куда-то исчез.
— Ты уверен, что эти двести миллионов не у тебя?
Бунк стал сама искренность; было ясно, что на этот раз он не врет.
— Конечно, патрон! Конечно!
Продолжение нетрудно было угадать. Продолжение — а заодно и начало. Если Бунк решился на подобный фокус, то, скорее всего, намеревался навострить лыжи, получив свою долю. Наверное, мечтал об аккуратненьком домике с зелеными ставенками в тихом лесном уголке, где можно будет отдохнуть от грязных дел… Кармони улыбнулся.
— Видишь ли, Бунк, — проговорил он, — так уж устроена жизнь: одним суждено руководить, другим — подчиняться…
— Да, да… — прохныкал поганец.
— Напрасно ты решил поиграть в босса, дружок. Простой шестерке, да еще в твоем возрасте, это не дано.
— Да, да…
— Все, что из тебя еще может получиться — это приличный покойник…
Бунк едва не лишился чувств. Он, конечно, ожидал подобного вывода, но все же зашатался, услышав этот приговор, потому что это был именно приговор.
В этот момент вернулся Меченый… Он держал в руке шпагу. У меня перехватило дыхание. На кой черт ему понадобилась эта железяка?
Но очень скоро я понял. Кармони взял шпагу за рукоять и крепко сжал ее своими мальчишескими ручонками.
У него, похоже, был комплекс мушкетера. Малый воображал себя д'Артаньяном, не иначе!
Меченый из любопытства подошел поближе. Ему не хотелось пропустить такое интересное зрелище. В прачечной назревало представление времен старого доброго театра-гиньоля — с кровопусканием после каждой реплики и прочими удовольствиями…
Кармони направил шпагу в живот Бунка. Бунк испустил вопль и ухватился за лезвие; итальянец ударил его ногой по руке, пальцы разжались, и неумолимое острие шпаги снова нацелилось толстяку в пузо. Тот опять сцапал лезвие, но уже не пытался его отвести просто силился удержать на месте.
— Послушайте, патрон, я сделаю все, что вы захотите… Я больше не буду… Я найду деньги старика и…
Кармони надавил на эфес, и клинок разом вошел во внутренности Бунка. Его ладонь разделила тонкая красная полоска… Эта рука, которая цеплялась за торчащее из брюха лезвие, выглядела очень диковинно и очень страшно. Я даже скорчил гримасу…
Кармони радовался, как ребенок. Для этого садиста настал долгожданный авторский вечер… Он готов был бросить вызов самому Карлу Пятому, если бы тот вдруг воскрес…
Бунк слабым голосом пробормотал:
— Не надо, патрон, не надо…
Кармони выпустил шпагу; она торчала в животе толстяка строго вертикально. Итальянец слегка стукнул по рукояти; лезвие закачалось, исторгнув у мученика дикий крик.
— Ты больше ничего не хочешь нам рассказать? — спросил Кармони.
Бунк был уже не в состоянии отвечать. Он пребывал в весьма меланхоличном настроении…
Итальянец вытащил шпагу. Лезвие было покрыто липкой коричневатой жидкостью и сильно воняло.
Кармони поморщился.
— Да он внутри весь гнилой! — проворчал он, приставляя острее шпаги к горлу Бунка. — Пусть это послужит тебе уроком…
И он коротким резким толчком избавил толстяка от страданий. Залитое кровью тело несколько раз дернулось и затихло.
— А без отходной молитвы ты уж как-нибудь обойдешься, — добавил я.
Доблестный рыцарь Кармони отдал шпагу своему верному оруженосцу; тот вытер ее тряпкой и вложил в ножны.
Итальяшка вышел, не сказав телохранителю ни слова, но тот прекрасно знал, что ему положено навести в комнате порядок. Я все больше подозревал, что подобные забавы здесь устраивали и раньше.
Я прошел следом за Кармони в его спальню. Девчонка под названием Сказка по-прежнему валялась на кровати. Ее формы просвечивались сквозь дымчатую ткань рубашки, и после подвальной церемонии это действовало на меня как лекарство. Я то и дело косился на нее. Кармони это заметил, но нисколько не рассердился. Напротив, мой жадный взгляд его, кажется, даже возбуждал. Теперь, зная, что он садист, я не удивился бы, если бы он оказался еще и вуайером. Может, ему приятно было бы посмотреть, как я запрыгну на его нимфу? Может, ему хотелось поиграть в дружеские домашние подглядки?
Я сделал над собой усилие и прекратил осмотр экспонатов. Такой сеанс мне вовсе не улыбался. Для меня постельные игры — это как проявление фотопленки: ими лучше заниматься в темноте и без зрителей.
— Итак? — спросил я, глядя боссу прямо в глаза.
Он даже заморгал — до того пристально я на него уставился.
— Действительно, вы оказались правы…
Он пододвинул мне свою шкатулку с сигаретами, и я выудил оттуда роскошную пыхтелку с золотым ободком, чтобы его не обидеть. Правда, я тут же об этом пожалел. Вкус у нее был ужасный: создавалось впечатление, что куришь букет цветов.
— Насколько я понимаю, определенного места жительства у вас нет?
— Нет. Если не считать тюрьмы Санте…
— Я распоряжусь, чтобы вам дали здесь комнату…
— Спасибо. Следует ли мне понимать, что вы одобрили мою кандидатуру?
— Не делайте слишком поспешных выводов.
— Но могу ли я, по крайней мере, на это надеяться?
Этот словесный поединок смешил меня. Мне казалось, что мы оба просто ломаем комедию.
— Надейтесь, человек только надеждой и живет!
Тут он уже съезжал на дешевую болтовню: наверное, сказалась усталость.
Идите спать, — добавил он. — Поговорим завтра.
В мою комнату меня отвел не Меченый, а другой тип, которого я еще не видел и который напоминал собой траурное уведомление. Худой, темнолицый, он был одет во все белое, как официант из бистро. Кармони предупредил его по телефону, и он ждал меня в коридоре, у выхода из комнаты с декорациями к «Тысяче и одной ночи»
Он без единого слова привел меня в самое дальнее крыло дома, открыл дверь и посторонился. Я недоверчиво заглянул за порог, но сразу понял, что напрасно строю из себя индейца-сиу на тропе войны. Комната была, конечно, не такой роскошной, как у шефа, но имела более чем достаточные удобства. Отличная кровать, впечатляющая мебель, мягкие ковры, отдельная ванная…
Я закрыл дверь и задвинул засов. Жизнь становилась более-менее съедобной. Я устроил себе скоростное раздевание… Постель показалась мне мягкой, как девичьи щечки… Я с блаженным вздохом распластался на ней. Так было уже намного лучше!
* * *
Когда я открыл свои форточки, стоявшие на комоде мраморные часы показывали девять. Я подскочил к окну и отдернул шторы, но тут же скис: окно выходило в вентиляционную трубу. Для утренней гимнастики моя спальня была не лучшим местом…
Я принял хороший душ, побрился электробритвой, которую нашел на полочке над умывальником, и после всех этих процедур почувствовал себя молодцом. Я оделся. Мне здорово хотелось есть…
Я открыл дверь. В коридоре было пусто. Я начал двигаться в направлении лестницы, и когда уже почти добрался до площадки, откуда-то появился вчерашний темнолицый. Он сменил свой белый костюм на полосатый жилет и теперь был вылитый лакей из комедийного спектакля. Правда, рекомендательные письма ему, похоже, карманы не оттягивали: такого слугу нанимали явно не по объявлению.
— Мсье ждет вас у себя в кабинете! — объявил он. — Будьте любезны следовать за мной…
У него был ярко выраженный иностранный акцент: греческий или что-то в этом роде.
Я вошел в кабинет, и у меня закружилась голова. Комната занимала почти весь первый этаж. Она была огромна и в роскоши не уступала спальне. Кармони сидел в сером твидовом костюме за столом, спроектированным чуть ли не самим Ле Корбюзье, и писал. Мелким, убористым почерком он заполнял страницу какого-то гроссбуха.
При моем появлении он поднял голову.
— О, салют! Хорошо спали?
— Еще бы! В первый раз за несколько месяцев храпел без всякой опаски…
— Правда?
— Да. Может быть, зря?
— А вы как думаете? — ответил он вопросом на вопрос.
— Я думаю, что не зря. Я вам доверяю, вот и все.
Он казался в превосходном расположении духа.
— Я вот все размышляю о вашем случае… Даже попросил принести газеты, в которых о вас писали.
