Когда Лотти ушла, спеша к утреннему обходу в «Бет Изрейэль», я направилась на Южную сторону, чтобы не откладывая встретиться с Луизой. Как всегда, она обрадовалась, увидев меня, но выглядела более усталой, чем в прежние мои приезды. Я начала расспрашивать ее, насколько могла мягко и не напрямую, о том, как началась ее болезнь, когда она впервые почувствовала себя плохо.
— Ты помнишь эти анализы крови, которые у вас обычно брали регулярно… старый Чигуэлл… как там его — Чиггер?
Она вдруг засмеялась:
— О, моя дорогая! Я видела, где старый кровопийца пытался покончить с собой. Это передавали по всем телевизионным каналам на прошлой неделе. Он всегда был слабым, незаметным мужчиной и боялся даже собственной тени. Меня не удивляет, что он не был женат. Не найдется женщины, которая захотела бы жить бок о бок с таким жалким ничтожеством, которое и за себя-то не может постоять.
— Что он говорил, когда брал у вас кровь?
— Что это одно из наших преимуществ, как они называли, — ведь фактически каждый год проводились подобные проверки крови и всего остального. Я над этим не задумывалась. Не встречала я таких, которые раздумывали бы над этими вещами. Все было согласовано с профсоюзным начальством, а значит, это было не нашего ума дело. Нас сгоняли в лабораторию раз в год да еще оплачивали нам наши простои, оформляя это как утреннюю смену.
— Они никогда не давали вам на руки никаких результатов? И не пересылали их врачам, к которым вы потом обращались бы?
— Какое там, девочка! — Луиза махнула рукой и закашлялась. — Если бы нам и дали эти результаты, мы никогда не поняли бы, что они значат. Доктор Чигуэлл однажды показал мне какую-то таблицу, и… скажу тебе, эти значки походили на арабские крючочки, для меня это то же самое, что арабская грамота, понимаешь, все эти извивающиеся линии, которые они заносили в мою карту, и… так далее. Это я о том, что значили для меня эти медицинские проверки.
Я заставила себя смеяться вместе с ней и еще немного посидела у ее постели, болтая о разных глупостях. Она, однако, быстро утомилась и заснула на середине фразы. Я сидела подле, пока она спала, и меня терзали упреки Габриелы, являвшейся в моих снах. Какая ужасная жизнь! Вырасти в этой губящей душу семье, быть изнасилованной собственным дядей, отравленной своим работодателем, а потом умирать медленной и мучительной смертью. И тем не менее она не считала себя несчастной. Когда ее выгнали из дома, она была напугана, но не озлоблена. Кэролайн она растила с радостью и даже находила удовольствие в своей свободе, избавившись от опеки родителей. А посему моя жалость к ней была не только неуместной, но и высокомерной.
Наблюдая, как вздымается и опадает чахлая грудь Луизы, слыша ее затрудненное дыхание, я думала над тем, что скажу Кэролайн о ее отце. Не сказать будет сродни пренебрежению к ее личности: я обрету над ней некую власть, на что я не имела права. А если сказать, что казалось мне чересчур жестоким. Заслуживала ли она такого нелегкого знания?
Эти мысли все вертелись в моем мозгу, когда в полдень примчалась Кэролайн, чтобы приготовить перекус для Луизы: чуть-чуть легкой питательной еды и абсолютно без соли. Кэролайн была рада повидаться со мной, но она спешила, вырвавшись в перерыв между двумя заседаниями.
— Ты нашла листки? Я оставила их под кофейником. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что тебя так взволновало. Если это касается мамы, я должна знать это прямо сейчас.
— Если бы я точно знала, в каком плане это касается ее, то сказала бы тебе тут же. Но в данный момент я продираюсь через густые заросли.
Я нашла листки и принялась изучать их, пока Кэролайн кормила Луизу. Бумаги эти еще больше сбили меня с толку; все виды услуг, которые регулярно предоставлялись Луизе, а именно: амбулаторное обслуживание, диализ, кислородные маски на дому — не были внесены в список, хотя Луиза получала помощь регулярно. Когда Кэролайн вошла ко мне на кухню, я поинтересовалась, кто оплачивает все это, выразив сомнение, что им вряд ли удастся наскрести столько денег и оплатить задним числом.
— На «Ксерксесе» на самом деле были добры к маме. Они оплачивают все эти счета без разговоров. Если ты не можешь сказать мне, что происходит с мамой, я ухожу. Мне надо в офис. И может быть, я смогу найти кого-нибудь, кто растолкует мне. Возможно, я найму собственного следователя. — И она показала мне язык.
— Попробуй, сестренка. Все частные следователи в городе уже проинформированы, что общение с тобой очень рискованно.
Она посмеялась и ушла. Я оставалась до тех пор, пока Луиза не доела свой скромный ленч и не заснула опять. Приглушив звук у телевизора, я на цыпочках вышла из дома и спрятала запасной ключ под карнизом над задним крыльцом.
Хотела бы я понять смысл проводившихся годами всех этих проверок, причем еще до того, как кто-то окажется заинтересован в возбуждении дела против компании. Скорей всего это связано с махинациями по страхованию, но я не могла уловить прямой связи. Я никого не знала на «Ксерксесе» из тех, кто мог бы дать мне разъяснение. Мисс Чигуэлл могла бы, но мое общение с ней было не слишком тесным и не вполне дружеским. Хотя она сделала для меня все, что могла, поэтому я снова проделала долгий путь до Хинсдейла.
Мисс Чигуэлл находилась в гараже и красила свою шлюпку. Она приветствовала меня в своей обычной отрывистой, резкой манере, но поскольку она пригласила меня на чай, я поняла, что она рада вновь увидеть меня.
Она не имела представления о том, почему на «Ксерксесе» начали делать анализы крови.
— Я только помню, что Куртис волновался на этот счет, поскольку они обязаны были посылать результаты всех этих проверок в какую-то лабораторию, а все отчеты по ним хранили отдельно, присвоив каждому служащему свой номер, и так далее… Именно поэтому он имел собственные записи, по которым расписывал все данные по именам, не утруждая себя запоминанием схемы и нумерации.
Я просидела в обитом ситцем кресле больше часа, съела при этом гору булочек, а она обсуждала со мной, что сделала бы, если бы не смогла найти своего брата.
— Я всегда мечтала поехать во Флоренцию, — призналась она. — Но теперь я слишком стара, как я полагаю. Я никогда не могла убедить Куртиса выехать за пределы страны. Он вечно боялся, что заразится какой-нибудь ужасной болезнью, отравившись водой или едой. Он боялся, что иностранцы обманут его.
— Я тоже всегда хотела побывать во Флоренции. Моя мать родом из маленького городка на юго-востоке страны. Меня оправдывает лишь то, что я никогда не имею на руках достаточной суммы, чтобы заплатить за авиабилет. — Я подалась вперед и убеждающим тоном добавила: — Вы посвятили своему брату большую часть жизни и не обязаны провести ее остаток, ожидая у окна с зажженной свечой. Если бы мне было семьдесят девять, плюс хорошее здоровье и деньги, я уже была бы в аэропорту с чемоданом и паспортом, готовая улететь первым же ночным рейсом.
— Вероятно, вы могли бы, — согласилась она. — Вы храбрая девушка.
Через некоторое время я покинула ее и направилась в Чикаго. Плечи мои снова болели. Беседа с мисс Чигуэлл заняла немало времени. Я могла бы поговорить с ней по телефону, если бы не испытывала удовольствия от встречи с ней, но моя бесплодная поездка в конце длинной недели совсем измучила меня. Может, пора предоставить полиции все, что имею? Я попыталась представить, что я рассказываю Бобби свою историю.
— Понимаете, они делали анализы крови своим служащим, а теперь боятся, что кто-то найдет их и возбудит против них судебное дело за сокрытие того факта, что ксерсин токсичен, да еще настолько…
А Бобби снисходительно улыбается и говорит:
— Я знаю, что ты расположена к старой даме, но, возможно, все эти годы она была недовольна своим братом. Я бы не рассматривал эти записи как нечто очень значительное. Как ты вообще узнала, что это его записные книжки? У нее тоже есть кое-какая медицинская практика. Она могла подделать их, лишь бы досадить ему. Потом он исчезает, и она пытается придать их огласке. Черт возьми…
Да нет, Бобби не захочет пользоваться скверными выражениями, говоря со мной…
— Черт возьми, Вики, может, они слишком сильно поссорились и она стукнула его по голове, а потом запаниковала и сбросила его тело в Солт-Крик. Потом она звонит тебе и сообщает, что он исчез. А ты, как порядочная леди, поверишь в эту историю, причем именно так, как ей надо.
Кто может утверждать, что дело было не так? В любом случае я была совершенно уверена, что Бобби посмотрел бы на это именно так, прежде чем предпринять шаги в отношении такой важной в Чикаго персоны, как Густав Гумбольдт. Я могла бы все рассказать Мюррею, кроме нежелания Бобби пойти по следу Гумбольдта. Мюррей камня на камне не оставил бы от этих людей, возбудив общественность. Но я просто не хотела давать ему факты, которые могли бы вывести его на Луизу.
