— Итак, вы частный детектив из Сан-Франциско?
— Да. — Кто вас интересует?
— Лайонел Грантхем.
— Не может быть!
— Тем не менее это так.
— Но он же… — Дипломат понял, что смотрит мне прямо в глаза, и быстро перевел взгляд на мои волосы, забыв, о чем начал говорить.
— Так что он? — напомнил я ему.
— О!.. — Поверенный едва заметно склонил голову и нахмурился. — Он не из таких…
— Сколько времени он тут?
— Уже два месяца. А может, три или три с половиной.
— Вы хорошо его знаете?
— Да нет… Мы, конечно, здороваемся, разговариваем. Мы с ним здесь единственные американцы, поэтому познакомились довольно быстро.
— Вы знаете, что он тут делает?
— Нет, не знаю. Думаю, просто прервал на какое-то время свои путешествия. Конечно, если у него нет на это какой-то особой причины. Несомненно, не обошлось и без девушки — дочери генерала Радняка. Хотя я в этом не уверен.
— Как он проводит время?
— Я в самом деле не имею об этом представления. Он остановился в отеле «Республика», довольно популярен среди членов здешней иностранной колонии, немного ездит верхом, живет обыкновенной жизнью молодого человека из приличной состоятельной семьи.
— Общается ли с кем-нибудь, кто на самом деле не тот, за кого себя выдает?
— Об этом мне неизвестно. Правда, я видел его в обществе Махмуда и Эйнарссона. Они, по-моему, негодяи. Хотя, может, и нет.
— Кто они?
— Нумар Махмуд — личный секретарь доктора Семича, президента. Полковник Эйнарссон — исландец, теперь, по сути, командует армией. Больше ничего о них я не знаю.
— Кроме того, что они негодяи?
Поверенный в делах с обидой сморщил пухлое лицо и бросил на меня укоризненный взгляд.
— Не совсем, — буркнул он. — А теперь позвольте спросить, в чем подозревают Грантхема?
— Ни в чем.
— В таком случае…
— Семь месяцев тому назад, в тот день, когда этому Лайонелу Грантхему исполнился двадцать один год, он получил деньги, которые ему завещал отец. Лакомый кусок. Перед этим парень пережил тяжелые времена. У его матери было, да и по сей день сохраняется весьма развитое представление среднего класса об изысканности. А отец у него был настоящий аристократ старой школы — с твердым характером и мягкой речью. Все, что ему хотелось, он просто брал. Любил вино и молодых женщин, к тому же и то и другое в больших количествах. Играл в карты, в кости и на бегах. А еще любил драки — безразлично, оказывался он наблюдателем или участником.
Пока отец был жив, сын получал мужское воспитание. Госпожа Грантхем считала вкусы своего мужа плебейскими, но он относился к тем, кто с другими людьми не считается. Кроме того, род Грантхема можно было причислить к лучшим в Америке, а ее саму — к тем женщинам, на которых это производит впечатление. Но одиннадцать лет тому назад — Лайонелу тогда исполнилось десять — старик умер. Госпожа Грантхем сменила колесо семейной рулетки на коробку домино и занялась превращением своего сына в патентованного джентльмена.
Я никогда его не видел, но мне говорили, что ее усилия оказались напрасными. Однако она держала парня на привязи целых одиннадцать лет, даже не дала ему убежать в колледж. Так продолжалось до тех пор, пока он не достиг совершеннолетия и не получил право на свою часть отцовского наследства. В то утро он поцеловал мамочку и мимоходом сообщил, что отправляется в небольшую прогулку вокруг света — один. Мамочка сказала и сделала все, что от нее можно было ожидать, но это не помогло. Кровь Грантхема взяла верх. Лайонел пообещал матери присылать время от времени почтовые открытки и уехал.
Во время своих путешествий он вел себя, кажется, довольно прилично. Думаю, именно ощущение свободы давало ему положительные эмоции. Но несколько недель тому назад адвокатская компания, ведущая его дела, получила от Лайонела распоряжение продать акции железнодорожной компании, которые принадлежали ему, а наличные деньги перевести в один белградский банк. Сумма была большая — свыше трех миллионов долларов, поэтому контора сообщила об этом госпоже Грантхем. Женщина была поражена. Она получала письма от сына из Парижа, и в них ни слова не говорилось о Белграде.
Мамочка сразу решила поехать в Европу. Однако брат госпожи Грантхем, сенатор Уолборн, отговорил ее от этого. Он послал несколько телеграмм и выяснил, что Лайонела нет ни в Париже, ни в Белграде, если только он не скрывается. Тогда миссис Грантхем упаковала чемоданы и заказала билеты. Сенатор снова уговорил ее не ехать, сказав, что парню не понравится такое вмешательство в его дела и лучше будет провести расследование тайно. Он поручил это дело нашему агентству. Я приехал в Париж и узнал, что один из друзей Лайонела пересылает ему почту, а сам Лайонел теперь в Стефании. По пути я остановился в Белграде и узнал, что деньги — большую часть денег — ему перевели сюда. Поэтому я тут.
Скенлен с облегчением усмехнулся.
— Ничем не могу вам помочь, — проговорил он. — Грантхем совершеннолетний, и это его деньги.
— Хорошо, — согласился я. — Нет возражений. Я придерживаюсь такого же мнения. Мне остается одно: пошарить вокруг, выяснить, что он тут делает, и, если парня обманывают, попытаться спасти его деньги. Не могли бы вы мне хотя бы намекнуть? Куда он вложил или собирается вложить три миллиона долларов?
— Не знаю. — Поверенный в делах смущенно заерзал в кресле. — Тут нет никакого серьезного бизнеса. Это чисто аграрная страна, поделенная между мелкими землевладельцами — фермы на десять, пятнадцать, двадцать акров. Хотя есть еще его связь с Эйнарссоном и Махмудом. Эти двое, безусловно, оберут его, если подвернется случай. Но не думаю, что они сделают это. Возможно, он с ними едва знаком. Наверное, тут замешана какая-то женщина.
— Хорошо, а с кем мне стоит встретиться? Я не знаю страны и языка, и это создает много трудностей. Кому я могу рассказать свою историю, чтобы получить помощь?
— Не знаю, — угрюмо ответил Скенлен. Потом его лицо просветлело. — Идите к Василие Дюдаковичу — министру полиции. Это именно тот человек, который вам нужен! Он может помочь вам. Вместо мозгов у него работает пищеварение. Он ничего не поймет из того, что вы ему расскажете. Да, Дюдакович — это ваш человек!
— Благодарю, — сказал я и вышел на грязную улицу.
Канцелярию министра полиции я нашел в правительственном здании, угрюмой бетонной башне невдалеке от резиденции президента, при выходе с площади. Худой седой служащий, похожий на чахоточного Санта-Клауса, на плохом французском языке — даже более чудовищном, чем мой немецкий, — сказал, что его превосходительства нет. И, понизив голос, я с серьезным видом повторил, что пришел от поверенного в делах Соединенных Штатов. Кажется, данный фокус-покус произвел впечатление на этого «святого Николая». Он понимающе кивнул и поплелся из комнаты. Вскоре он возвратился и, поклонившись возле двери, попросил меня следовать за ним.
Я отправился вслед за ним по тускло освещенному коридору к широкой двери с номером 15. Служащий открыл ее, снова поклонился и произнес:
— Asseyez-vos'il vous plait[15]. — Потом закрыл дверь и оставил меня одного.
Я стоял в просторном прямоугольном кабинете. Все в нем было большое. Четыре широченных окна, стулья, походившие скорее на большие скамьи, а также огромное кожаное кресло у письменного стола, напоминавшее заднее сиденье в лимузине. На письменном столе могли бы спать два человека, а за вторым столом могли бы человек двадцать обедать.
Дверь напротив той, через которую я попал сюда, открылась, и вошла девушка. Закрыв за собой дверь, она прервала прерывистое урчание, похожее на работу какой-то мощной машины, доносившееся из соседней комнаты.
— Меня зовут Ромен Франкл, — сказала она по-английски. — Я секретарь его превосходительства. Не скажете ли вы, что привело вас сюда?
Ей могло быть от двадцати до тридцати лет, роста невысокого — футов пять, а то и меньше, хрупкая, но не худая, волосы темные, почти черные, волнистые, глаза зеленые, с черной окантовкой и черными ресницами. Черты лица мелкие, голос очень мягкий и тихий, но достаточно ясный. На девушке было красное шерстяное платье; само по себе бесформенное, оно обрисовывало все линии тела. Когда девушка двигалась — шла или поднимала руку, — то казалось, что это не стоит ей никаких усилий, будто ею двигал кто-то посторонний.
— Мне хотелось бы увидеться с ним, — сказал я, одновременно запоминая все увиденное.
— Непременно, но немного погодя, — пообещала она. — Сейчас это невозможно.
Девушка с непринужденной грацией повернулась к двери и открыла ее настолько, что снова стали слышны раскатистые рулады.
— Слышите? — спросила она. — Его превосходительство дремлет.
Прикрыв дверь и приглушив таким образом храп его превосходительства, она проплыла через комнату и забралась в огромное кресло возле стола.
