— Можно я сделаю это за вас? — сказал я.
— Сидите на месте.
— “Ночь, яркий факел и открыта окошка створка для тепла любви”.
— Что это, черт возьми?
— Китс. Я испытываю слабость к нему и некоторым другим. А когда я в замешательстве, я всегда опираюсь на поэзию.
— Обопритесь на свою подушку и не шевелитесь.
Я повиновался, закурил и бросил зажигалку и сигарету ей.
Даже просто смотреть на нее было удовольствием. В ней все еще присутствовало то, что нокаутировало меня в моей конторе, и я понимал, что бороться с этим бесполезно. По сравнению с большинством девушек, которых я знал, она, несомненно, принадлежала к классу “люкс”. Те заслуживали лишь поездок по окольным дорогам, с этой же, если бы у меня нашлись силы, можно смело отправляться в первоклассный круиз. Когда она зажгла сигарету, я спросил:
— Зачем этот таинственный ночной визит?
— Вы не знаете этот дом. Это — тюрьма. Ультрасовременная. Оснащенная всеми средствами защиты. Идешь по коридору и за тобой следит телеглаз или что-нибудь еще. Открываешь дверь и в подвальном помещении загорается красная лампочка. Ночью никто не может подняться выше первого этажа без специального ключа для лифта.
— У миллионеров — привычки феодалов. Но вы ведь не бедная девушка, попавшая в беду, правда?
— Я хочу поговорить с вами... серьезно.
— Начинайте.
— Почему вы спросили меня, за что я не люблю своего неродного папу?
— Просто так, чтобы завязать разговор.
— Врун.
— А что вы имеете против него?
— Ничего. Он великодушен и добр.
— Ну и хорошо. Могу я вернуться ко сну?
Она подошла к трюмо, взяла для себя пепельницу и затем снова устроилась на конце кровати, поджав под себя ноги.
— Почему, — спросила она, — он так хочет вернуть свой “Мерседес”? Он застрахован, и видит бог, у нас хватает машин.
— Он хочет вернуть его. И пока он платит за эту работу деньги, мне этого достаточно.
Она вытянула ногу в нейлоновом чулке и поиграла пальцами.
— Хотите сказать, что не намерены обсуждать детали этого дела?
— Да.
— Потому что он просил вас об этом?
Чтобы переменить тему и все еще не понимая цели ее визита, я сказал:
— Расскажите мне о Зелии.
— Зачем?
— Я собираюсь встретиться с ней. Я собираюсь выяснить подробности того, как, где и, возможно, почему она потеряла машину. Пока, как мне сказали, она рассказала не слишком много. Потеря памяти, как она говорит.
— Да, правильно. Ее пытались лечить, но это не помогло.
— Это никогда не помогает, когда люди не хотят вспоминать.
— Почему, черт побери, вы так говорите? — В ее глазах промелькнула высоковольтная вспышка гнева.
— Просто общее наблюдение. Она младше вас?
— Почти на два года.
— А что ваша мать... разве она не может узнать у нее что-нибудь?
— Мама умерла несколько лет назад.
— Понимаю. Вы ведь любите Зелию, правда?
— Конечно, люблю. Она — моя сестра. — Ее искренность не подлежала сомнению. С другой стороны, не подлежало сомнению сильное, почти страстное, защитное чувство, которое исходило от нее, когда она говорила о своей сестре.
Я сказал:
— Прежде чем мы перейдем к истинной причине вашего визита, как вы думаете, сможете вы ответить на несколько вопросов, касающихся Зелии, не пытаясь откусить мне голову, если я задену вас за живое?
В ее глазах на секунду показалось упрямство, затем взгляд смягчился и она сказала:
— Я попробую.
— Отлично. Вы хорошо знаете Зелию, у вас с ней близкие отношения?
— Да.
— Она потеряла эту машину и свою память. Как вы думаете, она действительно знает, что произошло, но не говорит, чтобы досадить О'Дауде... скажем, в отместку за что-либо?
Я не попал, но был близок к этому. Я понял это по движению ее тела и вздернутому подбородку, пока она обдумывала мой вопрос.
— У нас обеих не очень хорошие отношения с отчимом, но я уверена, что причина не в этом. Она действительно потеряла память и... Хорошо, я согласна. Я думаю, она не хочет вспоминать.
Я мог бы решительно продолжить движение в этом направлении, но мне это показалось неразумным, потому что я почувствовал, что если я это сделаю, мне, возможно, больше ничего не удастся узнать у нее, а мне было нужно еще много чего, если я собирался в итоге получить тысячефунтовую премию О'Дауды. Корыстно, но что поделаешь. Я работаю за деньги.
— Сколько раз О'Дауда был женат? — спросил я.
— Два. Со своей первой женой он расписался в одна тысяча девятьсот двадцать шестом году. У них был сын. Она умерла через десять лет.
— Сын — это тот, которого убили на глазах Миггза?
Она кивнула.
— Ему было девятнадцать. Он рано ушел в армию, скрыв свой настоящий возраст. Я думаю, он был единственным человеком, которого О'Дауда действительно любил.
Я не стал комментировать вслух, что она так же, как и я, называла его О'Дауда.
— А потом?
— В пятьдесят пятом он женился на моей маме. Она была вдовой. Зелии тогда было двенадцать, мне — четырнадцать.
Она посмотрела на меня, ожидая моего следующего вопроса. Я не задал его. Я сосредоточился на созерцании. Вот она сидит передо мной — ее волосы слегка растрепаны, цыганские глаза огромны и бездонны, а ее поза вызвала бы у Гойи страстное желание раздеть ее и нарисовать. Я понимал, что ей очень не хочется переходить к главному пункту ее визита.
Я спросил:
— А в социальном плане какую жизнь ведет Зелия? Я имею в виду: она дружелюбна, общительна? У нее хорошие отношения с мужчинами? Много друзей?
Она покачала головой.
— Она вся в себе. Она очень красива, но мужчины ее не интересуют.
— Тогда в чем проблема? — сказал я. — Что вы тогда здесь делаете?
Она нахмурилась.
— Я вас не понимаю.
— Нет, вы понимаете. Вы уже давно подаете мне сигналы. Может быть вы не хотите выразить это словами. Вы бы хотели, наверное, чтобы я сказал об этом. Хорошо, она потеряла машину. Возможно, у нее ее украли. Возможно, она продала ее. Да мало ли что могло случиться. Но ничто подобное не заставило бы ее скрывать это от О'Дауды... кроме одного. И это одно — что-то, связанное непосредственно с Зелией, что-то, что случилось лично с ней и что она не хочет никому рассказывать. Даже вам... хотя, мне думается, вы догадываетесь, что это могло быть. Правильно?
— Откуда вы можете это знать?
Я пожал плечами.
— По работе мне приходится уже довольно длительное время копаться в грязи. Я знаю расклад. Дочки миллионеров ни о чем не беспокоятся. Деньги могут поправить все. Кроме одного — их оскорбленного достоинства, позора, страданий и тому подобного. Так о чем вы хотите попросить меня?
Какое-то время она молчала, затем сказала:
— Я думаю, что я, возможно, ошибалась, оценивая вас. Я не знаю, откуда вы могли все это узнать, но вы все знаете. Да, я хочу, чтобы вы сделали одну вещь. Именно поэтому я здесь и пришла сюда таким странным способом. Я не хочу, чтобы он узнал. Ради Зелии, я просто хочу, чтобы вы сказали, что вы не можете взяться за эту работу. Я просто хочу, чтобы ее оставили в покое. Эта работа ничего для вас не значит. Вы найдете себе другую. Но я не хочу, чтобы Зелии причинили боль.
— И в частности вы не хотите, чтобы я выяснил, что произошло, и передал эту информацию О'Дауде.
— Конечно, не хочу. Это бы погубило Зелию.
Я зажег вторую сигарету.
— Вы даже готовы заплатить мне, чтобы я отказался от этой работы?
— Конечно. Ведь вас интересует именно это? Деньги.
— Покажите мне человека, которого они не интересуют. Но меня еще интересует логика.
— Что вы имеете в виду?
— Если я отбрыкнусь от этой работы, то О'Дауда наймет кого-нибудь другого. Ведь когда ему что-то нужно, он это получает, не так ли?
— Если бы деньги могли помочь, он бы изменил погоду на свой лад, и к черту все урожаи.
Сердитым движением она соскользнула с кровати и стала искать свои туфли.
— Тогда вам придется иметь дело с кем-то другим. О'Дауде нужна эта машина. И может так случиться, что перед вами появится кто-то, кто, в отличие от меня, не будет благоразумно осмотрителен. Кто-то, кому будет наплевать на Зелию. Возможно, он даже найдет это очень смешным.
— Вы просто хотите сказать, что не собираетесь отказываться от хорошей работы.
— Возможно. И плохо, что вас это так возмущает. Я собираюсь найти ему машину. Это означает, что мне, возможно, придется выяснить, что произошло с Зелией в те сорок восемь часов. Но это не означает, что я должен буду кому-либо рассказать об этом. Ни вам, ни О'Дауде. Моя задача — найти машину. Маленькое печатное примечание в самом низу бланка договора гласит, что я не обязан сообщать детали всех моих операций или разглашать конфиденциальную информацию и ее источники. Это вам подходит?
Она посмотрела на меня сверху вниз, решая, видимо, оставить ли ей все как есть и перестать обращать на меня внимание или устроить мне разгон. Не потому, что у нее накипело против меня, а потому, что она беспокоилась за Зелию, как она, возможно, всегда беспокоилась за нее; потому, что она защищала ее, как она, возможно, всегда защищала ее, и просто потому, что она хотела скинуть с себя весь груз эмоций, устроив кому-либо первоклассный скандал, чтобы потом чувствовать себя лучше.
