— Сестра? Та, что приехала на похороны?
— Да. Но я с ней еще не встречался.
— С чего ей стукнуло в голову бросаться деньгами?
— Понятия не имею.
Уэлмо кинул в его сторону скептический взгляд.
— Вы сказали: если что-то обнаружите (надеюсь, все же этого не случится), то сразу сообщите мне. А вы способны разбираться в юридических свойствах доказательств, улик?
Станиэл обдал Уэлмо таким холодным взглядом, что шериф немедленно пересмотрел предполагаемый возраст посетителя, набросив еще пять-шесть годков.
— Я окончил факультет права, шериф, и шесть лет был на службе в качестве профессионального представителя закона.
— А почему оставили службу?
— Это имеет значение?
— Чисто дружеский вопрос.
— Дело было в крупном городе севера, где на высшие должности насажали людей из ФБР. Тогда избиратели сменили городские власти, а потом политики вытолкали профессиональных полицейских с руководящих постов, а их места заняли судейские чиновники, так что не прошло и года, как все развалилось. Частным сыском занимаюсь два года. Четыре месяца назад меня перевели в Майами. Конечно, я с большим удовольствием предъявлял бы полицейский значок, но, уверяю вас, хорошо знаю правила получения доказательств, разбираюсь в действиях полиции, а из газетных сообщений мне известно, что та женщина утонула без свидетелей.
— Я задал чисто дружеский вопрос, — повторил Уэлмо. Станиэл улыбнулся, и эта улыбка показалась Уэлмо исключительно теплой для парня, от которого всего лишь минуту назад несло ледяным холодом.
— Если все это просто истерия, постараюсь скорей закруглиться, чтобы зря не тратилась. Но для начала, шериф, назовите, пожалуйста, трех самых близких для миссис Хансон людей.
— Трех? Ее муж. Доктор Нил, у которого она работала. И еще — некий Сэм Кимбер… хороший приятель.
— Если у вас сейчас нет времени, я могу подойти попозже. Но мне хотелось бы узнать что-нибудь об этой троице. Уэлмо навалился на стол.
— Есть время, парень. Столько, сколько вам требуется.
* * *
Барбара Лоример с облегчением вздохнула, возвратившись в мотель после заключительной части похорон — короткой церемонии у могилы. Отпевание в церкви началось в два часа, а в половине четвертого она была уже в своем номере. Быстро сбросив траурную, пропотевшую одежду, направила к постели струю от вентилятора и, раздевшись донага, с наслаждением вытянулась на простыне.
Надеюсь, Джейсон и Бонни Вейтс не обидятся. Так настаивали, чтобы она переехала в их дом на берегу озера, говорили, что в ее распоряжении будет целое крыло для гостей. Келси Хансон тоже поддержал эту идею. “Дорогая, я помогу уложить вещи, а Джейс отвезет вас”, — уговаривала светловолосая Бонни. Пришлось быть просто невежливой, чтобы они наконец отступились и оставили ее в покое.
Вспомнилась язвительная характеристика друзей Келси, которую Луэлл дала в письме к сестре после ухода от мужа.
“Это очень милые люди, исключительно доброжелательные, щедрые, хорошо воспитанные. Страшно мило встречают, и тебе кажется, что эти мужчины, женщины изо всех сил стараются, чтобы ты им понравилась, а они — тебе. У всех есть приличный доход и то, что, наверное, ты назвала бы ароматом беспечной жизни. Мужья немного работают, не слишком утруждаясь, ровно настолько, чтобы показать, что ходят в офисы, чем-то занимаются. Знают множество старых анекдотов и острот, неприличных шуток и рассказывают их с большим искусством. И когда ты уже готова подумать, что это лучшие люди на свете, они начинают меняться. Или это ты сама замечаешь их подлинную суть. Кто знает. За красивыми лицами скрываются ограниченные, вульгарные интересы: кто, как, когда и где напился. Возможно, это просто от скуки, пожирающей людей примитивных, но, по-моему, они все порченые. И Келси один из них, плоть от плоти. Слово “порченый” слишком старомодное, библейское, правда, Барб? Никакая я не привереда. Моя забота — сохранить чувство собственного достоинства. Стараюсь запоминать, что и кому говорила, и кто мне что-нибудь сделал. Как всюду, здесь есть и милые люди, и, может, несколько вроде них живут в Хартворде или Плетсбурге. Но таков образ жизни Келси вовсе не мой, и наш разъезд, думаю, явился следствием его абсолютной уверенности, что со временем я к нему привыкла бы. Сейчас, всего через несколько недель после отъезда, все прошлое кажется мне каким-то нереальным”.
* * *
Отличное слово, подумала Барбара. Нереальным — потому что она увидела, не услышала ни малейшего намека на то, что Луэлл и Келси уже почти год не жили вместе. Все вели себя так, словно Лу умерла в результате несчастного случая на прогулке, когда рядом не оказалось любящего молодого мужа. И было немыслимо предположить, чтобы ее похоронили где-нибудь еще, кроме семейного участка Хансонов. Она оставалась женой Хансона. Скорбь Келси не назовешь наигранной: был мрачен, со страдальческим лицом, неуверенными движениями. Действительно, производил впечатление безутешного мужа.
Другой нереальностью было отсутствие самой близкой родни. На похороны явилась толпа дальних родственников и знакомых. Судя по многословной радиограмме с соболезнованиями, полученной от родителей Келси, их судно находилось недалеко от Бомбея. Братьев и сестер у Келси не было. Какие-то кузены проживали в Калифорнии, вот и все. И для Лоримеров тоже расстояние слишком велико, подумала она.
Прохлада и удобная поза придали ей сил для неизбежного телефонного разговора. Соединили немедленно, и трубку взяла тетя Джейн.
— Как прошли похороны, детка?
— Мама спит?
В трубке раздался слабый голос:
— Я услышала звонок и сразу подумала, что это ты, доченька, так что подошла к аппарату в спальне.
— Как ты себя чувствуешь, мамочка?
— Думаю, в общем, терпимо. Относительно. Как прошло отпевание?
— Очень торжественно и трогательно. Огромная церковь, груды цветов и масса народу.
— Луэлл всегда все очень любили, — встряла тетя Джейн.
— Как выглядела моя бедняжка? — спросила миссис Лоример. — У тебя была возможность ее увидеть?
— Сегодня утром, мамочка, сразу же, как прилетела. Выглядит очень спокойной.
— Эти служащие из похоронного бюро вечно кладут слишком много грима.
— С Лу ничего такого не делали, в самом деле.
— А кладбище красивое, детка?
— В таком холмистом месте, очень ухоженное. Участок Хансонов весь в тени от огромного, ветвистого дуба и покрыт испанским мхом. Раздались надрывные всхлипывания и голос тети Джейн:
— Не клади трубку, Барби.
Минут через пять тетя сказала:
— Я уговорила ее прекратить разговор. Сегодня она очень слаба и больше не выдержала бы. Но хочет знать, кто именно там был, сколько машин, какие цветы, какой гроб и все остальное, где похоронили Лу, что будет с вещами и так далее. Но сейчас я тебя не задерживаю, нужно пойти к ней. Ты все напиши и письмо отправь сегодня же, хорошо? И поторопись домой.
— Тетя Джейн, возможно, мне придется остаться на пару дней.
— Почему, детка?
— Некоторые юридические формальности.
— Разве их нельзя поручить какому-нибудь местному адвокату?
— Мне ведь нужно знать, какие они, прежде чем поручать кому-то, не так ли?
— Может, ты предоставила бы такие заботы мне и маме?
— Тетя, я не ребенок и не идиотка. Мне двадцать пять лет, и, надеюсь, у меня есть чувство ответственности.
— Я не хотела тебя обидеть.
— Возможно, все-таки придется задержаться. Тогда я сообщу вам и, конечно, приеду, как только смогу. И знаешь… мне ведь нелегко здесь.
— Понимаю, детка. Не сердись за мое ворчанье.
Положив трубку, Барбара вытянулась на постели, зная, что через минуту снова придется сделать усилие, чтобы принять душ. Надеялась, что по телефону ее голос звучал увереннее, чем она чувствовала себя в действительности. Выдумку насчет юридических формальностей надежной не назовешь. Интересно, как вели бы себя тетя Джейн и мама, узнав настоящую причину, из-за которой она хочет остаться. Но им говорить нельзя, может, все еще и неправда. Утрата сестры ужасна сама по себе, а тут еще приходится думать, не была ли она убита. Но если подозрения подтвердятся, конечно, им придется сказать.
Барбара сознавала, что мысли об убийстве, как бы отвратительны они ни были, помогли ей выдержать этот немыслимый день похорон, полный праведных, набожных слов. Если Лу погибла по чистой случайности, на свете нет справедливости. Луэлл заслуживала гораздо большего. И, судя по ее письмам, именно сейчас начинала обретать это новое счастье.
Действительно, нереальный день: ехать на заднем сиденье лимузина рядом с Келси, с шофером за рулем, первыми за катафалком, потом шествовать за гробом Луэлл рука об руку с ее подавленным, страдающим мужем. Снова проплывать в машине сквозь жаркое сиянье дня. Несколько прохожих, остановившись, смотрели им вслед. Ошеломительную тяжесть утраты притупил и стремительный бросок через континент. Ее выдернули из удручающе серого, будничного майского дня в Бостоне, затем она парила над пастельными красками земли в тихом, мерно скользящем самолете, и, наконец, столкнули вниз, в сумасшедший, воняющий, душный город, где милые люди упрятали под пальмовые листья венков из фольги ее единственную сестру, глядя на нее без стеснения, словно говоря: “Видишь, как красиво мы все устроили”.
