Пока он стоял на четвереньках немного оглушенный, я собрался и врезал ему в челюсть. Справа, слева, снова справа. Три раза, три резких удара — по крайней мере настолько резких, насколько в тот момент я был в силе. Но он не упал, и я вспомнил того мастодонта в коридоре больницы «Медигеник», как будто отлитого из резины и прыгающего как мяч несмотря на сотню с лишним килограммов.
Он быстро потряс головой, взмахнул правой рукой и достал меня в висок как раз в тот момент, когда я сделал «нырок», пытаясь увернуться от удара. Это был скользящий удар, и все-таки его хватило, чтобы я откатился метра на два в сторону, и у меня в голове начал беззвучно и мерно звонить большой колокол. В комнате на секунду стало темно, потом снова посветлело. Я опять оказался почти у самой двери, ведущей в патио, совсем-совсем близко и увидел надвигающегося на меня Чимаррона, который заслонялся руками от возможных ударов, а его толстая круглая физиономия представляла собой трясущуюся маску ярости.
Это была хорошая, просто идеальная мишень. Я успел прижать колени к груди, затем выбросить их со всей силой, которая во мне оставалась, и обе ноги прорвались сквозь его ладони, как летящий крикетный шар пробивает стекло, и впечатались в его подбородок. Отдача от этого удара, усиленная падавшей на меня чудовищной массой Чимаррона, тугими волнами прошла от коленей через бедра к самой макушке головы. Она на некоторое время оглушила меня и выбила из моих мозгов все, оставив только плавающую серую пустоту. Никаких мыслей, никаких чувств, никаких ощущений… Это продолжалось, может быть, секунду или две — я этого так и не узнал.
Но я знал, что все еще лежу на спине, что Чимаррон распластался лицом вниз, затем медленно подсунул под себя свои огромные руки и приподнял свое тело от пола. Я понял, что должен встать. Встать любой ценой. Но я устал смертельно, я совершенно выдохся. По правде говоря, я был выпотрошен почти окончательно.
Во всяком случае, Чимаррон тоже не легко и не быстро поднимался на ноги. Он стоял на полу на четвереньках, и его голова безвольно свисала с толстенной шеи. Я заставил себя пошевелиться, повернуться, уцепиться руками за дверную раму, затем выпрямить ноги и, напрягая дрожащие мышцы икр и бедер, начал подтягиваться все выше. Разумеется, в этом не было ни стремительности, ни грациозности, ни динамики, ни… эффективности. Все движения были неторопливыми, уверенными, функциональными и сопровождались ругательствами и стонами.
Когда я оказался на ногах, когда вся комната и все, что в ней было, начали кружиться и волнами вздыматься вокруг меня, Чимаррон все еще оставался на четвереньках. Он только повернул массивную голову, приподнял шею и посмотрел вверх; его лицо по-прежнему выражало ярость, ненависть, жажду убийства и множество других не менее пакостных чувств и еще раз показалось мне идеальной мишенью.
Я исполнил это совсем неплохо для человека, который близок к обмороку. Я сумел не опрокинуться навзничь, твердо поставил на пол левую ногу, взмахнул правой, и носок моего тяжелого башмака из кордовской кожи угодил ему прямо в одну сторону мясистого носа.
Думаю, это не столько оглушило его, сколько вывело из равновесия, но в результате он все равно распластался на полу. Распластался, но еще шевелился: скреб ногтями пол, поджимал под себя руки, пытаясь приподнять свою тушу. Второй раз я ударил его в висок. В некотором смысле это была более удобная мишень, так как занимала больше места в пространстве. И я хорошо примочил его на этот раз. За вторым ударом последовал третий и, может быть, четвертый. Я не помню, сколько их было. Знаю только одно: я отделал его здорово, как следует, так, что этот подонок вообще перестал шевелиться.
Потом я стоял над ним, непроизвольно подрагивая всеми мышцами, и чувствовал себя так, будто весил полтонны. Мне хотелось лечь, забыться, уснуть. Все, что угодно, только не двигаться. Но у меня было еще одно дело. Я еще не все закончил. Еще не все. Не совсем.
И я пошел, спотыкаясь и пошатываясь, пошел вдоль стены в другой конец комнаты. Я знал: то, что мне нужно, находится там. Хотя я все еще не мог вспомнить, что это было. Но это находилось там. И я двигался к нему. Я должен был дойти до него во что бы то ни стало и не упасть раньше.
Приблизившись к столу, я увидел вокруг себя людей. Услышал голоса. Кто-то обращался ко мне. «Шелл!» — это сказала женщина. Я ее не видел, но знал, что это… «Щелк!»… Я знал, что это та самая женщина, чей голос я уже слышал. Я узнал ее по интонации.
Но что-то меня беспокоило. Ясно было одно: я должен узнать, кто она, узнать ее имя. Я, конечно, знал его. Знал, когда вошел сюда. Просто теперь никак не мог вытащить его из своей памяти. У меня было ощущение, что я хорошо ее знаю и что я сделал что-то ужасное и постыдное, что имеет к ней отношение. Все имело к ней отношение. И я перестал об этом думать, не захотел об этом думать.
Потом послышался мужской голос: «Я все еще никак не могу поверить в это». Это был Романель. Добрый старина Клод. Затем на какое-то время в поле моего зрения показался Уортингтон X. Бент… нет, Бентли, Бентли X. Уортингтон смотрел на мое, очевидно, изуродованное лицо, качал головой и говорил: «Потрясающе! Я ни разу в жизни не видел ничего подобного… Это какой-то кошмар. Это просто невероятно!»
— Спасибо, Бент, — сказал я.
Потом женщина подошла ближе, совсем близко, я уловил ее нежный запах, ее пальцы коснулись моего лица. Она сказала: «О, Шелл, ты ранен. Ты весь в крови».
— Да ну, — махнул я рукой. — Это только так кажется. — Я стал поворачивать голову, пытаясь увидеть ее. — Подождите минутку, я сейчас вас найду.
— Шелл, милый, тебе надо к врачу. Тебе надо к врачу немедленно!
Теперь это сработало. Я вдруг вспомнил, что мне надо делать. Последнее, что надо сделать, может быть, самое важное и нужное.
— Спасибо, мэм, — сказал я, улыбаясь, и это была одна из самых мрачных улыбок. — Вот это как раз мне и нужно. Теперь я знаю, кто мне нужен. Теперь я научился произносить его имя.
И я пошел искать его. Долго идти не пришлось: он был там же, за стулом, куда, пригнувшись, нырнул, увидев меня. Он лежал на ковре позади большого кресла, обитого золотистой блестящей тканью, прикрывая голову руками.
— Эй, доктор Блисс, привет, — мягко произнес я. Потом ударил его ногой. Не так сильно, как бил Чимаррона. Это был просто пинок, хотя не такой безобидный, чтобы его можно было проигнорировать. Он посмотрел на меня снизу вверх широко раскрытыми испуганными глазами.
— Вставай, дерьмо вонючее, — негромко прибавил я. — Вставай сейчас же, или я вытащу из тебя все потроха.
Он поднялся. Не спеша, но тем не менее он уже стоял и смотрел на меня так, будто перед ним сумасшедший, который собирается сожрать его живьем. Тихий доктор, любивший заниматься с электричеством, отступал от меня все дальше и дальше, пока не уперся спиной в стену и не раскинул руки в стороны.
— Блисс, — сказал я, шагнув к нему. — Сейчас я буду тебя бить и бить долго и больно. Поэтому не стой как истукан. Заедь мне «крюком» что ли, сделай хоть что-нибудь толковое.
Он молчал. Его колени очень заметно тряслись. А я не испытывал к нему ровным счетом ничего, похожего на сочувствие. Потому что в моих глазах стояли его пальцы, которые поворачивали маленький черный циферблат и подносили к моей голове уродливые пластины.
— Последний шанс, док, — продолжал я. — Теперь ты видишь, что я не стою на ногах. Я дважды умер и дважды воскрес за последние полчаса. Кто знает, может, я вырублюсь, как только ты врежешь мне как следует. Вдруг тебе повезет. Ну как?
Он по-прежнему молчал. Просто стоял и дрожал всеми членами.
И я его ударил.
Не знаю, каким образом, превозмогая все боли, стоны, скрипы и растяжения в своих трех тысячах девяноста шести мышцах, я сумел так свободно размахнуться и нанести такой мощный удар. Но я это сделал. И угодил прямо в рот, который недавно произносил «приступаем, ребята», когда его мягкие успокаивающие пальцы врача крутили маленький циферблат; я получил неслыханное удовольствие даже от вспышки невыносимой боли, которая метнулась от моего кулака по всей руке к вероятно вывихнутому плечу, потому что уши мои наслаждались характерным смачным звуком попавшего в цель удара, потому что костяшки моих сжатых пальцев почувствовали, как разорвались и превратились в месиво губы доктора Блисса, а зубы разлетелись вдребезги.
Он отлетел к стене, его голова шлепнулась о деревянную панель и снова отскочила мне навстречу в самый нужный момент, и это было прекрасно, потому что, хотя он опускался на пол, а опускался он медленно, съезжая, соскальзывая по стене, отделанной темным деревом, его голова качнулась вперед вместе с его лицом, на котором красовалось разорванное, окровавленное, просто дымившееся от крови розовое отверстие, то самое, что он с такой непринужденностью использовал для своих шуточек типа «мы с ним покончили, не так ли?». Так вот, когда это непонятное месиво, бывшее только секунду назад человеческим ртом, оказалось чуть ниже уровня моего плеча, продолжая приближаться ко мне и в то же время опускаться, я ударил его еще раз. И снова в то же место.
