В конверт были вложены две страницы, на которых уже знакомым шрифтом был неумело напечатан текст. Мы с Гилдом принялись читать вместе:
Дорогой Гилберт!
Если на протяжении всех этих лет я не делал попыток вступить с тобой в контакт, то только потому, что так пожелала твоя мать; теперь же я нарушаю молчание и обращаюсь к тебе за помощью, поскольку большая нужда заставляет меня пойти против желаний твоей матери. Кроме того, теперь ты уже взрослый мужчина, и мне кажется, что лишь ты один можешь решить, следует ли нам по-прежнему оставаться чужими друг другу или же мы должны действовать, руководствуясь теми родственными узами, которые нас объединяют. Полагаю, тебе известно то двусмысленное положение, в котором я нахожусь сейчас в связи с так называемым убийством Джулии Вулф, и надеюсь, ты сохранил еще хотя бы отчасти доброе расположение ко мне, позволяющее тебе, по крайней мере, верить в то, что я совершенно невиновен в этом преступлении и никак не замешан (и это действительно правда) в данном деле. Я обращаюсь к тебе за помощью, тем самым раз и навсегда демонстрируя полиции и всем другим свою невиновность, и я уверен, что даже если бы не мог рассчитывать на твое доброе расположение, то мог бы все же рассчитывать на твое желание сделать все возможное, дабы сохранить незапятнанным имя, принадлежащее в равной степени тебе, твоей сестре и вашему отцу. Я обращаюсь к тебе также и потому, что, пользуясь услугами компетентного адвоката, верящего в мою невиновность, предпринимающего все возможное, чтобы доказать ее, и питающего надежды на помощь со стороны мистера Ника Чарльза, я тем не менее не могу просить их пойти на то, что в принципе является незаконным актом, и кроме тебя у меня нет никого, кому бы я осмелился довериться. Я хочу, чтобы ты сделал следующее: необходимо завтра пойти в квартиру Джулии Вулф, находящуюся на Пятьдесят четвертой восточной улице, 411, войти в нее, воспользовавшись ключом, который я вкладываю в этот конверт, отыскать между страницами книги «Хорошие манеры» некий документ (или заявление), прочесть его и немедленно уничтожить. Ты должен убедиться, что документ полностью уничтожен, и от него ничего не осталось кроме разве что пепла, а прочитав его, ты поймешь, почему это необходимо сделать, и почему я доверяю тебе выполнение этой задачи. В случае, если в силу каких-то причин нам потребуется изменить наши планы, я позвоню тебе по телефону сегодня ночью. Если же я не позвоню сегодня, то позвоню завтра вечером, чтобы узнать, удалось ли тебе выполнить мои инструкции, а также чтобы договориться о встрече. Я нисколько не сомневаюсь, что ты осознаешь ту огромную ответственность, которую я возлагаю на твои плечи, и что мое доверие будет полностью оправдано.
С любовью,
Твой отец.
Размашистая, сделанная чернилами подпись Уайнанта находилась под словами «твой отец».
Гилд ждал, пока я скажу что-нибудь. Я ждал, пока что-нибудь скажет он. Через несколько минут такого молчания лейтенант спросил Гилберта:
— А он звонил?
— Нет, сэр.
— Откуда ты знаешь, — спросил я. — Разве ты не велел телефонистке ни с кем ваш номер не соединять?
— Я… да, велел. Поскольку вы были там, я боялся, что, если он позвонит, вы узнаете, кто это; отец же, как мне подумалось, мог просто передать мне что-нибудь через телефонистку, однако, он так и не позвонил.
— Значит, ты не виделся с ним?
— Нет.
— И он не сообщал тебе, кто убил Джулию Вулф?
— Нет.
— И ты солгал Дороти?
Он опустил голову, уставился в пол и кивнул головой.
— Я… Это… Наверное, я на самом деле сказал так из ревности. — Он посмотрел на меня; теперь лицо его было пунцовым. — Понимаете, раньше Дороти, глядя на меня, полагала, будто практически обо всем я знаю больше, нежели все остальные, и она, видите ли, обращалась ко мне, если хотела узнать что-либо, и всегда поступала так, как я ей говорил, а потом, когда она стала часто видеться с вами, все изменилось. Она уже смотрела снизу вверх на вас и уважала вас больше… то есть, это вполне естественно, и было бы глупо с ее стороны так не делать, поскольку здесь никакого сравнения и быть не может, но я… я, наверное, ревновал и осуждал… ну, не то чтобы осуждал — ведь я и сам смотрел на вас снизу вверх, — однако, мне хотелось как-нибудь вновь произвести на нее впечатление — вы, пожалуй, назовете это бравадой, — и, получив письмо отца, я соврал, будто регулярно встречаюсь с ним, и будто он рассказал мне о том, кто совершил эти убийства, так как я надеялся, что она подумает, будто мне известно то, чего не знаете даже вы. — Гилберт, словно выбившись из сил, остановился и вытер лицо носовым платком.
Мне снова удалось одержать верх в молчаливом поединке с Гилдом, и он, наконец, произнес:
— Ну что ж, по-моему, ничего такого страшного ты не натворил, сынок, если только ты уверен, что не утаиваешь какие-нибудь факты, о которых нам следует знать.
Мальчик покачал головой.
— Нет, сэр, я ничего не утаиваю.
— А тебе ничего не известно о цепочке и ножике, которые твоя мать передала нам?
— Нет, сэр, я и узнал-то о них только после того, как мама вам их отдала.
— Как она себя чувствует? — спросил я.
— О, с ней все в порядке, по-моему, правда, она сказала, что сегодня не будет вставать с постели.
Глаза Гилда сузились.
— А что с ней случилось?
— Истерика, — сказал я ему. — Они вчера поссорились с дочерью, и Мими сорвалась.
— Поссорились на почве чего?
— Кто их знает — обычная ссора между женщинами из-за сущих пустяков.
— Хм-м-м, — протянул Гилд и почесал подбородок.
— Флинт сказал правду о том, что у тебя не было возможности отыскать тот документ? — спросил я у Гилберта.
— Да. Я не успел даже дверь закрыть, как он на меня набросился.
— Гениальные детективы со мной работают, — проворчал Гилд. — А он не кричал: «Ату его!», когда на тебя бросился? Ну да ладно. Что ж, сынок, я могу сделать две вещи, и на которой из них остановлюсь, зависит только от тебя. Я могу задержать тебя на некоторое время, а могу и отпустить в обмен на обещание, что, если отец с тобой свяжется, ты тут же дашь мне знать, и расскажешь, о чем он будет с тобой говорить и где назначит встречу.
Я заговорил прежде, чем Гилберт успел открыть рот:
— Вы не можете этого от него требовать, Гилд. Речь ведь идет о его родном отце.
— Не могу, вот как? — Нахмурившись, он посмотрел на меня. — А разве это не в интересах его отца, если он действительно невиновен?
Я ничего не ответил.
Постепенно лицо Гилда просветлело.
— Ну ладно, сынок, тогда, предположим, я возьму с тебя слово. Если твой отец или кто-нибудь еще попросит тебя что-либо сделать, ты скажешь им, что не можешь, поскольку дал мне честное слово?
— Вот это звучит разумно, — сказал я.
— Да, сэр, даю вам слово, — ответил Гилберт.
Гилд сделал широкий жест рукой.
— О'кей. Ну, тогда беги.
Мальчик встал и сказал:
— Большое вам спасибо, сэр. — Он повернулся ко мне. — Вы не собираетесь сегодня…
— Подожди меня на улице, — сказал я, — если не спешишь.
— Я подожду. До свидания, лейтенант Гилд, и еще раз спасибо. — Гилберт вышел.
Гилд схватил телефонную трубку и приказал немедленно найти книгу «Хорошие манеры» и принести ее к нему вместе со всем содержимым. Сделав это, он заложил руки за голову и принялся покачиваться на стуле.
— Итак?
— Кто его знает, — сказал я.
— Послушайте, неужели вы до сих пор полагаете, что это сделал не Уайнант?
— Какая разница, что я там полагаю? Вместе с показаниями Мими у вас против него много улик.
— Разница довольно большая, — заверил он меня. — Мне бы очень хотелось знать, что вы думаете и почему вы так думаете.
— Моя жена считает, что он кого-то покрывает.
— Вот как? Хм-м-м. Я никогда не относился к числу тех, кто приуменьшает значение женской интуиции, а миссис Чарльз, если вы позволите мне так выразиться, чрезвычайно умная женщина. А кого, по ее мнению, Уайнант покрывает?
— Когда я в последний раз с ней разговаривал, она еще не решила.
Гилд вздохнул.
— Что ж, вероятно, тот документ, за которым он послал парнишку, что-нибудь да прояснит.
Однако документ ничего не прояснил: людям Гилда в квартире убитой женщины так и не удалось найти ни его, ни экземпляра «Хороших манер».
Гилд опять вызвал рыжего Флинта и принялся с пристрастием его допрашивать. Рыжий полицейский обильно потел, потеряв фунтов десять веса, однако, продолжал утверждать, что у Гилберта не было возможности ни к чему в квартире прикоснуться, и что за время его, Флинта, дежурства из комнаты не могла пропасть ни одна пылинка. Он не помнил, чтобы ему на глаза попадалась книга под названием «Хорошие манеры», но он и не относился к числу людей, которые обычно запоминают книжные названия. Флинт изо всех сил старался помочь и выдвигал идиотские предположения до тех пор, пока Гилд не прогнал его прочь.
