буквально растерзали дом на клочки. В открытые двери, в которые уплывала драгоценная кондиционированная прохлада, вваливались все новые и новые полицейские чины.
Затем ее, изрядно вспотевшую, усадили на кушетку. Она смотрела на полицейского, выгрузившего на журнальный столик пакетик с марихуаной, бутылочки с найденными в ее аптечке лекарствами, блокнот, который обычно лежал рядом с телефоном, и пачку еще не вскрытых писем. Дыхание у нее восстановилось, и она наконец-то смогла произнести:
— Я требую адвоката!
Она твердила и твердила про адвоката, при этом вопли ее становились все громче. В конце концов они заставили ее встать и через толпу возбужденных соседей, среди которых затесался и местный почтальон, проволокли к полицейской машине. Втолкнули ее туда без всяких церемоний, и она наконец разразилась рыданиями.
К дому подъехал темный седан. Сквозь застилавшие глаза слезы она увидела, как из автомобиля выбрались Уайли и Сэмми Манн. Как всегда, они бок о бок промаршировали через лужайку и, перед тем как войти в дом, остановились на нее поглядеть. Их лица, обычно такие дружелюбные, излучали откровенную злобу.
И только тогда Нола начала понимать, в какую кошмарную историю она влипла.
Валентайн спал, и снился ему такой вот сон. Как будто он еще совсем молодой, и тело его еще помнит радость быстрого бега. Зима. Он бежит по набережной в Атлантик-Сити, и легкие с жадностью глотают влажный и холодный океанский воздух. Он бежит мимо кафе «Знаменитые длиннющие хот-доги Мэла», мимо тележки торговца сахарной ватой. Светит луна, в отдалении он видит группу людей — они бьют ногами лежащего на песке полицейского. Полицейский этот — его зять Сальваторе. Валентайн перепрыгивает через ограду, выхватывает револьвер, стреляет в воздух. Люди разбегаются.
— О Боже, Сэл! — говорит Валентайн.
Зять сплевывает кровь. Валентайн опускается на холодный песок и кладет голову Сэла себе на колени. Вскоре ручеек крови пересыхает, и дыхание Сэла становится тяжелым. Валентайн осторожно его трясет, но зять не реагирует. Какая-то теплая дымка поднимается от тела, и Валентайн понимает, что это душа Сэла улетает ввысь.
Слышны чьи-то голоса. Те люди снова появляются на набережной. Их вожак, мерзкий Сонни Фонтана, перепрыгивает через заграждение и приближается к нему. В руке у Сонни револьвер. Он заставляет Валентайна бросить оружие, встать на ноги.
Валентайн охотился за Сонни Фонтаной с того самого дня, как в Атлантик-Сити открылись первые казино. Список его преступлений был бесконечным, и теперь он намеревался добавить к нему убийство.
Фонтана улыбается, словно смерть Сэла не имеет для него никакого значения. Он кладет Валентайну руку на плечо.
— Мы с тобой должны прийти к взаимопониманию, — говорит он.
Валентайн не может сдержать себя. Он выбивает оружие из руки Фонтаны и мертвой хваткой вцепляется ему в горло. Остальные бандиты перепрыгивают через ограду, на ходу выхватывая стволы.
Валентайн сжимает руки сильнее, перед ним — мерзкая рожа Фонтаны с вылезшими из орбит глазами. Это настоящее самоубийство, но Валентайн не может, не хочет останавливаться.
Терял он над собой контроль только во сне.
— Что случилось? — Валентайн протер заспанные глаза и открыл дверь.
На пороге стоял веснушчатый дурачок курьер из «Федерал Экспресс». Смущаясь, он протянул Валентайну пухлый пакет.
— Простите, мистер Валентайн, но я нашел это уже после того, как развез остальную почту, — пояснил он, потупившись. — Я несколько раз позвонил, но вы не ответили, вот я и забеспокоился.
— Это еще почему? — растерянно спросил Валентайн.
— Вы на моем маршруте самый серьезный клиент, и я не хотел вас потерять, мистер Валентайн.
Не хотел потерять? Он еще не очнулся от сна и потому не смог найти точный и достаточно ехидный ответ и просто пробормотал:
— Рад слышать.
Курьер протянул ему квитанцию и сказал:
— Если вы тут распишетесь, внизу, то сможете вернуться в кровать.
— Не прочтя, никогда ничего не подписываю. — Валентайн водрузил на нос бифокальные очки. — И я вовсе не спал. Я сидел в гостиной и работал. А что, я действительно твой самый серьезный клиент?
— Типа того.
Поставив подпись, Валентайн спросил:
— А имя-то у тебя есть?
— Ральф Гомес, — ответил курьер.
— Вот уж никогда бы не подумал, что ты Гомес, — сказал Валентайн, глянув на молочно-белую руку, державшую блокнот с квитанциями, и на покрытую веснушками рожу. — Скорее решил бы, что ты Мерфи или даже О'Салливан, но никак не Гомес.
— А как должен выглядеть Гомес?
— Не знаю. Но он должен быть похож на испанца, может, на мексиканца. А ты по виду типичный ирландец.
Гомес решил, что ему сделали комплимент, и улыбнулся:
— Я в маму, она у меня ирландка. Отец был кубинцем — приехал сюда в пятидесятых. А вы, простите, кто? Итальянец?
Итальянец ли он? Вот ведь дурацкий вопрос: даже на самых ранних детских фотографиях Валентайн выглядел типичным итальянцем.
— Нет, — ответил он. — Я монгол.
— Кто-кто?
— Ну, это вроде китайцев, что торгуют печеньями с предсказаниями.
Улыбка сползла с конопатой физиономии Гомеса, уступив место крайней степени недоумения. Шутка пролетела мимо цели — проскочила над тупой кубино-ирландской башкой и усвистела прямо в стратосферу.
— А кто был китайцем? Ваша матушка или отец?
В пакете лежала пленка из камеры наблюдения казино в Рино и отчаянное послание от еще одного питбосса. Каждый день в Америке обдирали очередное казино, и общие потери составляли миллионы долларов. Работы много, времени мало.
В кухне Валентайн принялся готовить кофе — третью чашку за день. Обычно он ограничивал себя двумя, но спал он слишком крепко и никак не мог толком проснуться. Так что без кофеина организму точно не обойтись. Налил в кофеварку воды из-под крана, поставил под краник чашку.
— Мы женаты уже тридцать пять лет, а ты все никак не избавишься от холостяцких привычек, — говорила Лоис, наблюдая за ежеутренним ритуалом: вот он поджаривает себе яйцо — обязательно одно, вот подрумянивает оладьи.
— Просто так удобнее, — отвечал он.
— И экономия большая выходит, — говорила она.
— Вот именно.
— Ну конечно, то, что ты пьешь такой кофе, экономит нам центов пятьдесят в месяц. А то и больше.
— А мне другого не надо, — говорил он. — Так зачем платить дороже?
— В твоих устах расточительство равно преступлению, — говорила она, улыбаясь и накладывая ему в чашку сахар.
— Вполне возможно, так оно и есть, — отвечал он.
Валентайн сидел за кухонным столом и потягивал обжигающий напиток: для него кофе, от которого не облезал язык, был не кофе.
