— Вы хотите сказать, что Гримо убил Флея?
— Да, именно так.
— В то время, когда он лежал без сознания, умирая на глазах у свидетелей? Или он из больницы отправился на Калиостро–стрит и…
— Не тогда, — спокойно возразил доктор Фелл. — Видите ли, именно здесь кроется ваша ошибка. Она и направила вас по ложному пути. Вот что я имел в виду, когда сказал, что дело повернулось не с ног на голову, а пошло в ложном направлении. Флей был убит раньше Гримо! И что самое ужасное, Гримо пытался нам сказать об этом, зная, что умирает. А мы неверно истолковали его слова. Садитесь, я попробую объяснить вам. Когда вы уловите три основных момента, не понадобится больше никаких моих комментариев. Все объяснится само по себе.
Он уселся в кресло за письменным столом. Некоторое время молчал, разглядывая лампу, затем продолжил:
— Три основные момента заключаются в следующем: первое — братца Анри не существует, братьев было только двое; второе — оба они говорили правду; третье — вопрос времени повернул дело в ложном направлении.
Многое в этом деле связано с короткими промежутками времени и с тем, насколько они коротки. Можно смело сказать, что все это дело — следствие неправильно определенного времени. И вы легко в этом убедитесь, если вспомните кое–что.
Например, вчерашнее утро! Я уже тогда подумал, что есть что–то необычное в показаниях свидетелей на Калиостро–стрит. Выстрел прозвучал, как нам они сообщили с удивительным единодушием, в десять двадцать пять. Я заинтересовался, откуда такая потрясающая точность? Даже при обычном уличном происшествии большинство свидетелей расходятся в определении времени. Значит, у этих троих была какая–то причина для подобной точности. Почему время убийства не вызывало у них никаких сомнений?
Причина, конечно же, была. Как раз напротив того места, где упал Флей, находилась ярко освещенная витрина ювелирного магазина. Она была самой приметной точкой на всей улице. Свет из нее падал на убитого, к ней в первую очередь бросился констебль в поисках убийцы — короче, она не могла не привлечь внимания. А в ней стояли большие часы необычной формы и их не могли не заметить. И уж конечно никто не мог не обратить внимания на время, которое они показывали. Отсюда и такое единодушие.
Но меня насторожило еще кое–что. После того, как Гримо был убит, Хедли вызвал своих людей на Рассел–сквер и сразу же приказал одному из них задержать Флея в качестве подозреваемого. Во сколько же прибыли сюда эти люди?
— Около десяти сорока, — сказал Рэмпол, — по приблизительным подсчетам. Это отмечено в моей таблице.
— А когда мог прибыть на Калиостро–стрит полицейский, посланный задержать Флея? Между пятнадцатью и двадцатью минутами после того, как, предположительно, Флей был убит. Но что происходит за этот короткий промежуток времени? Невероятное количество событий! Флея отнесли в квартиру врача, где он умер. Врач констатирует смерть. Была предпринята безрезультатная попытка установить личность убитого, а потом, по словам газеты, “спустя некоторое время” приехала машина, которая увезла тело Флея в морг. Вот сколько всего! А когда человек, посланный Хедли, прибыл на место происшествия, все уже закончилось — даже констебль уже опросил жильцов соседних домов! И все утихло, просто невероятно!
К сожалению, я был настолько глуп, что не оценил важность всего этого вплоть до вчерашнего утра, пока не увидел часы в витрине того магазина. Вспомните еще раз. Вчера утром мы мирно завтракали у меня дома; ворвался Петтис, и мы проговорили с ним — до какого времени?
Возникла пауза.
— Ровно до десяти, — ответил Хедли и щелкнул пальцами. — Да! Я вспомнил потому, что как раз, когда он собрался уйти, пробили часы на Биг—Бене.
— Совершенно верно. Он ушел, а мы оделись и поехали прямо на Калиостро–стрит. Теперь прикиньте, сколько времени нам понадобилось, чтобы одеться, спуститься вниз, проехать небольшое расстояние по безлюдным улицам в воскресное утро? Эта поездка и в субботний вечер, когда улицы забиты транспортом и пешеходами, не займет больше десяти минут. В общем, все вместе едва ли заняло больше двадцати минут. Но на Калиостро–стрит мы увидели ювелирный магазин, часы в витрине которого показывали одиннадцать! Но даже тогда мое скудоумие не позволило мне усомниться в их точности — так же, как это произошло с тремя свидетелями убийства.
Сразу после этого, если вы помните, Самерс и О’Рурк провели нас в квартиру Барнэби. Мы довольно долго осматривали ее, а затем беседовали с О’Рурком. И пока он говорил, я услышал звон церковных колоколов. Когда начинают звонить церковные колокола? Не после одиннадцати часов, когда служба уже началась, а перед этим, естественно. Но если те немецкие часы были точны, то времени было бы уже далеко за одиннадцать! И тогда мой сонный разум пробудился. Я вспомнил Биг—Бен и нашу поездку на Калиостро–стрит. Сочетание этих колоколов и Биг—Бена против каких–то паршивых часов иностранного происхождения! Церковь и государство — так сказать — не могут ошибаться! А часы в витрине спешили больше чем на сорок минут. Следовательно, выстрел на Калиостро–стрит накануне вечером не мог прозвучать в десять двадцать пять. Он раздался в девять сорок.
Рано или поздно кто–нибудь должен был заметить это. Возможно, что кто–то уже заметил. Что–нибудь в этом роде непременно всплыло бы на дознании… Факт остается фактом: происшествие на Калиостро–стрит произошло за несколько минут до того, как человек в маске позвонил в дверь этого дома в девять сорок пять.
— Но я все равно не понимаю… — запротестовал Хедли.
— Невероятная ситуация? Нисколько! И я готов теперь рассказать вам всю эту историю с самого начала.
— Хорошо. Но позвольте мне прежде кое–что узнать, Если Гримо, как вы говорите, застрелил Флея незадолго до девяти сорока…
— Я не говорил этого, — перебил его доктор Фелл.
— Что?
— Вы поймете, если внимательно выслушаете мои рассуждения с самого начала. На прошлой неделе в среду, когда Флей впервые появился на нашей сцене, можно сказать, прямо из могилы, чтобы предстать с ужасными угрозами перед своим братом в “Уорвикской таверне”, Гримо принял решение убить его. В самом деле, Гримо — единственный, у кого были мотивы для убийств:”. И, черт побери, это были серьезные мотивы! Он жил в безопасности, был богат и уважаем в обществе, его прошлое похоронено. И вдруг — занавес! — и появляется некто, оказавшийся его братом Флеем. Гримо, совершив побег из тюрьмы, убил одного из своих братьев, оставив его заживо погребенным в могиле. Пьера Флея спас случай, и он принялся разыскивать предателя. Гримо грозила депортация и смертная казнь.
Теперь вспомните, что сказал Флей, представ перед Шарлем в тот вечер в таверне. Подумайте, почему он говорил и действовал так, а не иначе, и вы поймете, что полоумный Флей вовсе не был сумасшедшим, каким хотел бы казаться. Если он хотел отомстить, то почему появился в присутствии свидетелей — друзей Гримо? Он использовал в своих угрозах умершего брата только один раз. Зачем он так акцентировал его образ? Зачем он сказал: “Мой брат опасен для вас” и “Мне прислать моего брата”? И зачем, в конце концов, он оставил свою визитную карточку с адресом? Эта карточка в сочетании с угрозами и дальнейшими действиями очень важны. Вот что имел в виду Флей на самом деле; “Ты, мой брат, разжирел и разбогател на ограблении, которое мы совершили когда то вместе. Я беден и презираю свою работу. Ты должен прийти ко мне по этому адресу, чтобы обсудить наши дела. Или, может, мне лучше обратиться в полицию?”
— Шантаж, — заключил Хедли.
— Именно! У Флея, конечно, не все были дома, но он был далеко не дурак. Заметьте, как он закрутил в последних словах: “Я тоже в опасности, когда появляется мой брат, но я готов взять риск на себя”. Здесь он ясно дает понять Гримо: “Ты, братец мой, можешь попытаться убить меня, тебе не привыкать, но я готов рисковать. Договоримся по–хорошему или должен появиться умерший брат, чтобы отправить тебя на виселицу?”
Теперь припомните его действия вечером накануне убийства. Помните, как он сжигал свой реквизит фокусника? А что он при этом сказал О’Рурку? Этим словам, если их рассматривать в свете того, что нам сейчас уже известно, можно найти только одно объяснение. Итак, он сказал: “Они мне больше не понадобятся. Моя работа закончена, разве я не говорил тебе, что иду повидаться с братом? Мы должны уладить с ним одно старое дельце”. Он имел в виду, что Гримо принял его условия и Флей расстается со своей прежней жизнью бедняка–артиста. Но имея возможность в прошлом убедиться в коварстве Шарля, Пьер Флей решил подстраховаться и обиняками предупредить О’Рурка напоследок: “Если со мной что–нибудь случится, моего брата можно найти на той же улице, где живу я. Он не постоянно живет там, но сейчас снял квартиру”.
