— Я не знал, что полицейские могут так себя вести.
— Теоретически — нет. Они обязаны расследовать. Но есть еще и практические проблемы. Естественно, в основном они охотятся за крупной рыбой, а за мелочевкой — только когда есть верный шанс кого-то арестовать.
— А это, значит, мелочевка? У жены тринадцать швов, а я каждые две недели выплачиваю по сотне?
— Мистер Маккехни, поймите, у всех свои масштабы. Но могут быть и другие варианты.
— То есть?
— Легавый в «Уэст-Сентрал» держит руку на пульсе, но думает, что вмешиваться пока рано. Ждет, пока все не нагноится, и тогда он придет и выдавит гной. Некоторые называют это романтическим подходом к полицейской работе. Некоторые считают это ленью. Ну и, конечно… — Даффи сделал паузу.
— Что?
— Есть третий вариант. Этот деятель…
— Салливан?
— Да, Салливан — может, он думает, что это все равно дело частное, так, грызня за территорию. Что скажете, мистер Маккехни?
— О чем это вы?
— Я о вас ничего не знаю. Насколько я понимаю, вы абсолютно нормальный коммерсант, торгуете смешными шляпами или чем там еще. Но, конечно, если у вас были приводы, это все меняет…
— Приводы?
— Судимости у вас, надеюсь, нет, мистер Маккехни?
— Я тоже надеюсь. Нет, конечно нет.
— Хорошо. Ну, тогда остается последний вариант, и для нас обоих он наименее благоприятен: если легавый по имени Салливан в прямой связи с тем, кто использует имя Сальваторе.
— А что бы вы стали делать, если бы все обстояло именно так?
— Я бы посоветовал вам продать дело как можно быстрее и исчезнуть отсюда. Крыша, расширяющая территорию, и полицейский, закрывающий на это глаза, — слишком неприятная комбинация.
— Но мы же не знаем этого наверняка, мистер Даффи?
— К счастью, нет.
— Сейчас-то что делать?
— Сейчас я могу разведать для вас обстановку. Не думаю, что мне — или вам, если уже на то пошло, — хотелось бы подойти слишком близко ко второму кругу проблем. Если мы имеем дело с продажным полицейским, я знаю единственное правило: держаться подальше.
— А как же первый круг?
— Для начала информации у нас немного. Дано: двое в доме, высокий и коротышка, у одного из них нож системы «Стенли». Никаких отпечатков. Судя по описанию, один из них немного с приветом. Есть рыжий толстяк в очках в двух шагах от Шафтсбери-авеню. И еще есть голос по телефону. Какой это голос, мистер Маккехни?
— Довольно глубокий. Сначала говорил с итальянским акцентом, а теперь больше на англичанина похож, хотя, может, и не англичанин. Иногда кажется, что у него слабый акцент, иногда странный порядок слов. Нет, даже не так, просто вначале он постоянно повторял «как у вас говорится» или «как у вас принято».
— Это ни о чем не говорит. Если он решил косить под Сальваторе, то, может, ему просто нравится легкий итальянский акцент. Я прилажу к вашему телефону записывающее устройство, как только смогу.
— Что будем делать дальше, мистер Даффи?
— Будем ждать, когда вам сообщат новые инструкции. И тогда посмотрим, кто это такой. А потом решим, что делать. Я, тем временем, потолкаюсь тут, посмотрю, что можно узнать. Завтра приду, займусь телефоном, но после этого нам лучше здесь больше не встречаться — на всякий случай, если за вами следят. Будем держать связь по телефону.
Они немного поторговались насчет оплаты. Даффи запросил тридцать фунтов в день, сошлись на двадцати (независимо от количества часов), или по три фунта в час за неполный день, плюс проезд на метро и любые купленные товары, на которые он сможет предоставить чеки. В конце разговора Даффи попросил какую-нибудь шляпу и маску.
— Мне не кажется, что наши изделия — хорошая маскировка, мистер Даффи.
— Я просто в руках понесу, на случай, если за вами следят. Так я буду похож на потенциального покупателя с образцами продукции.
— Ваша правда, мистер Даффи. Мне чек на них выписать?
— Да, пожалуйста.
Маккехни выписал чек. Даффи с улыбкой протянул его обратно:
— Чек за расходы, — сказал он и ушел. На Руперт-стрит он вышел с классическим клоунским колпаком в одной руке и маской Кинг-Конга с искусственными волосами в другой. Два молодых киприота топтались у входа в контору по аренде микроавтобусов, а болезненно бледный мужчина опускал проволочные жалюзи в окне порномагазина. На небе сгущались тучи.
Маккехни солгал Даффи насчет своих проблем с законом, Даффи, со своей стороны, сделал вид, что не помнит имени Салливана. А он знал Салливана. Еще с тех пор. И воспоминание об этом человеке вызвало те воспоминания, которые он обычно прятал в глубине сознания, откуда они могли выскочить только случайно или когда Кэрол говорила что-нибудь вроде того, что сказала утром.
Даффи знал не только Салливана. Он помнил «Уэст-Сентрал» как свои пять пальцев. Он проработал там следователем три года, а потом произошел случай, положивший конец его карьере. Год проработал следователем по общим делам, и два года — следователем в отделе по борьбе с проституцией и наркоманией. Работа ему нравилась. Приятно было посмеяться вместе с ребятами над полицейскими фильмами на Рождество. Он хорошо знал свой участок и всех шлюх, а с некоторыми даже подружился; знал, кто торгует травкой, кто коксом, а кто — героином; получил представление о том, как функционирует закрытая, непроницаемая для посторонних китайская община — в каких случаях они церемонно подчиняются закону белых, а в каких плевать на него хотели с высокого дерева; узнал всё о рэкете. Вот-вот Даффи должен был стать лучшим служащим участка. И не только лучшим, но одним из самых везучих: когда к ним пришла красотка-констебль, типичная ирландка — с округлым личиком и темными волосами, коллеги, как обычно, предприняли массированную атаку. Даффи какое-то время держался в стороне, подождал, пока все уляжется, и заговорил с ней. Она стала отвечать — и пошло-поехало. Лучшего и желать было нельзя.
К краху привели две причины: принципиальность и секс. Даффи, как и большинство полицейских, довольно свободно трактовал понятие правды. Это было условием выживания; не только в качестве полицейского, но и личности, залогом внутреннего самосохранения. Фанатики единственной и неделимой истины попадали в итоге либо в «Отдел внутренних расследований», либо в психушку. Как правило, Даффи действовал честно, но был готов поступиться принципами, если понадобится. Иногда, например, возникала необходимость где-то приврать, изменить кое-что в протоколе, совсем чуть-чуть, ради того, чтобы большая ложь наверняка не прошла за правду. Подобные моменты оставляли неприятный осадок, но выбирать не приходилось.
Однако Даффи, как и большинство полицейских, знал: в какой-то момент надо остановиться. Можно немного подчистить собственные слова, слегка подстроить улики, забыть какую-нибудь малость: понятно ведь, что это во имя одного — во имя правосудия. Такие вещи делаются не для продвижения по службе, не из личной ненависти к преступнику и не из корыстных побуждений.
Это была обычная практика, так поступало большинство полицейских. Но не все. У некоторых полицейских принципов не было вообще. Такие долго не задерживались. Но были и хитрецы — те, что серединка на половинку. Старший инспектор Салливан, например. С ним никогда нельзя было сказать наверняка. Он вечно держался особняком, делал все с ленцой, будто все ему обрыдло; по количеству задержаний он был на хорошем счету, но всегда казалось, что кое-что он держит для себя, про запас. Отчасти причиной было то, что он проработал в этом участке дольше всех. Салливан часто говорил: «Мой опыт подсказывает, юноша…» или «Вот проработаешь здесь с мое…» и «Слушай, сынок, да я тут такое раскручивал, когда ты еще не знал, зачем тебе двадцать первый палец…». Молодежь, по большей части, пыталась смотреть на него как на доброго дядюшку, но это ни у кого особенно не получалось.
Как-то летом две девицы из новеньких начали промышлять на углу Бейтмен и Фрит-стрит. Одна была черная, другая — белая; когда снимали клиентов на улице, работали в паре. Бизнес шел не слишком бойко — по крайней мере, не среди бела дня; но девочки были новенькими и либо решили взять местный рынок наглостью, либо сутенер у них оказался слишком жадный, так что они часто шлялись по улице. Одна стояла на стреме, а вторая предлагала услуги потенциальному клиенту. Если тот не уходил, но и не мог решиться, девица указывала на подельницу и говорила: «Может, вам моя подружка понравится?» Возможность выбора льстила искателю приключений, обуреваемому сомнениями, он боялся показаться невежливым, отказав обеим, и останавливался на одной. Даффи много раз видел, как девицы разыгрывали этот спектакль.
На вид это были решительные двадцатилетние девицы, способные за себя постоять. Но решительного вида мало, чтобы защититься от ножа. Однажды вечером кто-то пырнул чернокожую, сначала в плечо, а потом, когда она падала, — в ягодицу, стараясь попасть как можно ближе к влагалищу. Девушка долго пролежала в канаве и потеряла много крови, а потом ее увезли в больницу и подлатали. Даффи она рассказала, что порезалась, открывая консервы.
