— Помилуйте, откуда же мне знать такие подробности!
— Он мог упомянуть об этом в разговоре.
— Нет, ни о чем таком он не говорил. Почему вы об этом спрашиваете?
— А вас бы не удивило, если бы вы узнали, что он живет вдвоем с девушкой?
— Не имею представления, я как-то об этом не задумывался.
— Хорошо, будем называть вещи своими именами. Он был гомосексуалистом?
— Господи, мне-то откуда знать?
Я подошел к нему вплотную, заставив его попятиться к стене, и сквозь зубы процедил:
— Кончай треп, парень!
— Простите, я не понял…
— Был Ричи голубым?
— Я с этой точки зрения на него не смотрел, с мужчинами никогда не видел и не замечал, чтобы он с кем-нибудь заигрывал.
— Считал ты его голубым?
— Ну… я это предполагал… Да, черт меня побери, он определенно смахивал на голубого!
Бергаша я нашел в кабинете. Это был маленький человечек с испещренным морщинами высоким лбом и густыми усами; на щеках отливала синевой щетина по меньшей мере двухдневной давности. Он не замедлил сообщить, что сыт по горло визитами газетчиков и легавых, отрывающих занятого человека от дел, однако я проявил настойчивость и уверил, что отниму у него не больше десяти минут.
— У меня всего несколько вопросов, мистер Бергаш. Давайте вернемся к событиям четверга, когда произошло убийство. Вам не показалось, что в тот день Ричи вел себя как-то странно?
— Нет, не показалось, он был таким, как всегда.
— То есть не был возбужден, обеспокоен чем-нибудь?
— Нет.
— Но он ушел домой раньше времени.
— Это верно. После ланча почувствовал себя неважно. Тут за углом есть кафе с итальянской кухней, он съел там что-то чересчур острое, и это не пошло ему на пользу. Я всегда ему твердил, что есть надо привычную пищу, тем более что у Ричи был чрезвычайно восприимчивый желудок. Да разве он послушается? Постоянно пробовал что-нибудь экзотическое, эксперименты на себе ставил, а потом за это расплачивался.
— В котором часу он ушел?
— Точно сказать не могу. Вернулся с ланча, пожаловался на паршивое самочувствие, я и отпустил его домой. Какая уж тут работа, когда в животе черт-те что творится! Ричи уперся, ни за что не хотел уходить. Знаете, он был честолюбивым парнишкой, к делу относился серьезно. У него и раньше случались такого рода недомогания, но через час все проходило само собой. А в тот раз я видел, что ему лучше не становится, я велел ему не валять дурака и чуть ли не силком выставил за дверь. Когда же это было?.. Сейчас, дайте подумать… Да, где-то в три или в половине четвертого.
— Как долго он у вас проработал?
— Примерно полтора года. Появился тут в июле прошлого года.
— А в декабре переехал в квартиру Венди Хэннифорд. Вы случайно не знаете, где он обитал до этого?
— Когда я принял его в нашу фирму, он жил в общежитии Христианского союза молодежи на Тридцать третьей улице. Потом несколько раз менял квартиры, но я не интересовался новыми адресами. Однако на Бетьюн-стрит он и в самом деле перебрался в декабре, это я знаю наверняка.
— Вам что-нибудь известно о Венди Хэннифорд?
Он покачал головой.
— Нет, никогда раньше ее не видел и даже имени такого не слыхал.
— Но вы знали, что на Бетьюн-стрит он жил с девушкой?
— Да, он не раз говорил об этом.
— Вот как?
Бергаш передернул плечами.
— Ричи не делал секрета из того, что снимает с кем-то квартиру, и все время повторял, что это именно женщина. Ну, раз ему так хотелось, я не вникал в детали.
— Но подозревали в нем гомосексуальные наклонности.
— Не буду спорить, подозревал; сейчас это не такая уж редкость. Да и какое мне, в сущности, дело, с кем проводят ночи мои служащие, — да хоть с орангутангом! Свободное от работы время целиком принадлежит им, так пускай располагают им по собственному усмотрению.
— Друзья у него были?
— Никогда ни с кем его не видел. Ричи предпочитал одиночество; по крайней мере так мне казалось.
— И был хорошим работником. Так?
— О да! Он был в высшей степени добросовестным парнем, к тому же обладал деловой сметкой. — Бергаш отвел глаза и уставился в потолок, как будто испытывал неудобство от затронутой мной темы. — Правда, я чувствовал, что у него были какие-то личные проблемы. Сам-то он и намеком об этом не обмолвился, но он был — как бы получше сказать? — чрезвычайно чувствительным.
— То есть нервным, легко возбудимым, раздражительным?
— Нет, не совсем так. Определение «чувствительный» подходит к нему лучше всего. Было видно, что его что-то угнетает, давит, а что-то, наоборот, взвинчивает, подстегивает. — Помолчав, он снова посмотрел на меня. — Знаете, мне только что пришло в голову, что все это бросалось в глаза намного сильнее, когда он только пришел работать в мою фирму. Да-да, за прошедший год Ричи стал гораздо спокойнее, словно наконец пришел к согласию с самим собой.
— За прошедший год. Иными словами, с тех пор, как поселился с Венди Хэннифорд.
— Тогда мне это не приходило в голову, но теперь я вынужден признать, что так и было.
— Какова была ваша реакция, когда вы узнали об убийстве?
— Что за вопрос? — Он всплеснул руками. — Я был подавлен, потрясен, ошарашен, просто не мог поверить, что Ричи мог совершить такое. И до сих пор не могу с этим смириться. Какая-то нелепость! Видишь человека пять дней в неделю на протяжении полутора лет и ни секунды не сомневаешься, что знаешь его как облупленного, а потом вдруг выясняется, что ты его совсем не знал… Это ужасно!
У выхода из магазина меня остановил продавец в свитере. На вопрос, удалось ли мне выяснить что-нибудь новое, я ответил, что пока еще не знаю.
— Все-таки мне непонятно: теперь-то зачем ворошить прошлое? Ведь они оба мертвы — и девушка, и Ричи.
— Это точно.
— Ну, и к чему ваше расследование? Зачем заниматься бессмысленными расспросами?
— Понятия не имею, — чистосердечно признался я. Потом, подумав с минуту, я посмотрел ему прямо в глаза. — А вот скажите, зачем, по вашему мнению, Ричи стал жить с этой девушкой?
— Ну и вопросик! Зачем люди живут вместе?
— Предположим, что он на самом деле был голубой. Почему в таком случае поселился в одной квартире с женщиной?
— Мм… Скажем, ему надоело самого себя обстирывать, убираться, готовить пищу…
— Очень сомнительно, что Венди занималась домашним хозяйством. По тому, что о ней известно, она была проституткой.
— Это я уже понял из газет.
— Так зачем же гомосексуалисту понадобилась компаньонка-проститутка?
— Откуда мне знать? В конце концов он мог увлечься ею: ведь не исключено, что он был скрытым гетеросексуалом. Я, например, вообще не стал бы с кем-либо делить жилище, будь то мужчина или женщина. Мне своих проблем хватает.
Спорить я не стал. Подойдя к двери, снова обернулся. Так много деталей не сходилось друг с другом, не вписывалось в общую картину, что это стало действовать мне на нервы.
— Я только вот что хочу понять. — Не знаю, кому я адресовал свои слова — этому парню или же самому себе. — Какого черта он ее убил? Сначала изнасиловал, а потом прикончил. Зачем?
— Он ведь был сыном священника.
Я опешил.
— При чем здесь это?
— Как при чем? Они все немного сдвинутые!
Сначала преподобный Мартин Вэндерпол наотрез отказался от разговора о сыне.
— Меня и без того замучили репортеры, мистер Скаддер. Вы должны понять — я не в состоянии отвечать на ваши вопросы. У меня свои обязанности перед паствой, свободное же время я провожу в размышлениях и молитвах.
Да, конечно, его можно было понять. Я поспешил разъяснить, что не принадлежу к журналистской братии и что звоню по поручению Кэйла Хэннифорда, отца погибшей девушки.
— Вот оно что… — Священник тяжко вздохнул.
— И клянусь вам, отец Вэндерпол, надолго я вас не задержу. Мистер Хэннифорд тоже понес тяжелую утрату, так же, как и вы. В каком-то смысле он потерял дочь задолго до того, как та была убита, и поэтому хочет узнать как можно больше о том, как она провела последние годы жизни.
— Боюсь, рассказчик из меня никудышный, мистер Скаддер, да я и не обладаю информацией, интересующей мистера Хэннифорда.
— Он сказал мне, что хотел встретиться с вами.
— Хорошо, — глухо проговорил Вэндерпол-старший, — я поговорю с вами. Что толку упрямиться!.. Днем у меня дела в церкви. Вас устроит, если мы встретимся вечером?
— Конечно; условия диктуете вы, а я с радостью подчиняюсь.
— Знаете, где находится мой приход? Ну и отлично! Я занимаю дом священника, примыкающий к церкви. Буду ждать вас… ну, скажем, в восемь. Хорошо?..
Я охотно согласился и повесил трубку. Порывшись в карманах, нашел еще одну монетку, бросил ее в автомат и, сверившись с записной книжкой, набрал номер. Человек, ответивший на звонок, был гораздо менее сдержан в выражениях, услыхав, что речь идет о Ричарде Вэндерполе. Почему-то мне показалось, что он даже обрадовался. Так или иначе, он тут же пригласил меня к себе.
