Некоторые из упомянутых в этой книге зданий и произведений живописи существуют на самом деле, другие — нет, и все герои вымышлены. Я расположил итальянское Национальное управление по борьбе с кражами произведений искусства в здании в центре Рима, но переместил его из структуры карабинеров в полицию, желая подчеркнуть, что мое повествование не имеет ничего общего с реальной действительностью.
Первым ее обнаружил садовник из «Джиардинетти Реали» — сутулый старик, чьи труды по большей части оставались не замеченными миллионами ежегодно приезжающих в Венецию туристов — даже теми, кто задерживался среди его творений, чтобы перехватить сандвич и перевести дыхание после чрезмерной дозы архитектурного величия.
И хотя его не ценили, старик был увлечен своей работой. И тем самым отличался от сограждан. Ведь Венеция не то место, где природа в чести. В самом деле, вся история города — это попытки оградить себя от стихий. Выставленные на окошки цветочные горшки — дальше этого венецианец обычно не идет и только так тешит себя диким естеством натуры. А большинство горожан вообще не переносят вида хотя бы клочка земли, их тут же охватывает желание немедленно его замостить. Хотите заниматься посадками, отправляйтесь на большую землю — истинный венецианец в почве не ковыряется.
Поэтому садовник ощущал себя так, словно принадлежал к некоему гонимому меньшинству. Пара акров сада вклинилась между площадью Сан-Марко и Большим каналом. Надо было копать клумбы, стричь траву, ухаживать за деревьями, формировать им кроны и не пускать на берег морскую воду. И почти без всякой помощи, почти без денег. Но в тот раз была суббота — великий день. Город заказал ему цветы для банкета, который вечером состоится на острове Сан-Джорджо. Он уж постарается на славу — приготовит три дюжины лилий, которые несколько месяцев растил в своих маленьких тепличках. Все придут в восхищение и похвалят его. Поистине великий день.
Предстояло еще многое сделать: срезать цветы, подровнять стебли, аккуратно запаковать каждую лилию в отдельности и отослать по адресу. А там, он в этом нисколько не сомневался, его цветы вместе с остальным антуражем произведут настоящий фурор. Поэтому садовник поднялся пораньше, сразу после шести, стараясь разогнать кровь, проглотил чашечку кофе и стакан «Аква вита» и, торопясь заняться делами, вышел на промозглый холод зарождающегося дня поздней осени. Еще не проснувшись и по-настоящему не согревшись, он ощутил, как в душе вспыхнуло приятное предвкушение, когда в неизменной для этого времени года и суток царившей над лагуной дымке показались очертания теплицы.
Но оно моментально улетучилось, стоило открыть дверь: перед садовником предстали переломанные, раздавленные, перепутанные остатки того, что еще недавно было красивыми, горделивыми цветами, за которыми он так заботливо ухаживал. Изящных растений, с которыми он расстался накануне вечером, больше не существовало. Он не мог поверить собственным глазам. А в следующую секунду увидел скрюченную фигуру пьяницы: полуночный гуляка валялся на клумбе, и, судя по всему, именно он был причиной ужасного погрома.
Садовник попытался взять себя в руки, но не совладал с собой и отвел душу точно рассчитанным пинком, которым намеревался разбудить негодяя. И тут обнаружил, что перед ним женщина. В дни его юности женщины знали, как себя держать, горько подумал он. А теперь…
— Да поднимайся, черт тебя побери! Просыпайся же! — сердито закричал он. — Посмотри, что ты натворила.
Никакого ответа. Садовник просунул носок ботинка под неподвижную фигуру, намереваясь перевернуть отвратительную, вредоносную тварь и тогда уже ударить побольнее. Но вместо этого воскликнул:
— Пресвятая Богородица! — и побежал за помощью.
— Убийство, — произнес генерал Таддео Боттандо с кровожадной улыбочкой. Он сидел в своем залитом солнцем кабинете в центре Рима: — Убийство, — повторил он, явно наслаждаясь звучанием этого слова и выражением лица своей помощницы, и, добавив: — кровавое и жестокое, — сложил ладони на выпирающем животике, давая понять, что дело вовсе не шуточное.
Разговор происходил в воскресенье — на следующий день после того, как венецианский садовник обнаружил в своей теплице разгром. Встревоженный и потрясенный, он побежал к телефону, сообщил обо всем в полицию, и с этого момента итальянские власти если и не впали в безумную активность, то по крайней мере, видимо, зашевелились. В итоге генерал Боттандо в выходной явился на службу, а заодно поднял с постели помощницу.
Как все-таки неразумно умирать за границей! Если бы путешественники знали, сколько хлопот они доставляют занятым людям, то, несомненно, отложили бы свой отход в мир иной до возвращения домой. Сначала в дело вступают местная полиция, «Скорая помощь», врачи, патологоанатомы и прочие люди, которые занимаются трупом. Затем следует проинформировать консульство, которое связывается с посольством; посольство сообщает властям на родине. А те, в свою очередь, поручают тамошней полиции поставить в известность родственников усопшего. И это только начало. Прибавьте сюда написание надлежащих рапортов, перевод их неизвестно на какие языки, организацию переправки тела, согласование формальностей с таможенниками и пограничниками. Не приходится удивляться, если власти предпочитают, чтобы иностранцы расставались с жизнью где угодно, но только не у них под носом.
Еще более неприятно, если иностранец — или, как в данном случае, иностранка — что-то собой представляет. Тем более что эта иностранка числилась членом учрежденного итальянским министерством по вопросам Охраны памятников культуры исторического комитета, предметом деятельности которого являлось творчество венецианца Тициано Вечеллио (1486–1576)[1], и погибла она именно в тот период, когда на посту министра внутренних дел находился тоже венецианец. Телефоны названивали, телексы рассылали сообщения: отдавались приказы, чиновники переваливали ответственность друг на друга. Все жаждали немедленных действий, но ждали их от кого-нибудь другого.
Вот потому-то так самодовольно ухмылялся генерал Таддео Боттандо, когда объяснял Флавии ди Стефано — своей лучшей и самой сообразительной во всем итальянском управлении по раскрытию краж произведений искусства помощнице обстоятельства безвременной кончины доктора Луизы М. Мастерсон.
— Ах вот как! — облегченно воскликнула она. — Тогда я не совсем понимаю, почему я здесь, а не в собственной постели с сегодняшней газетой?
Надо сразу оговориться, что ни тот, ни другая не отличались ни жестокостью, ни бесчувственностью. Задумайся они о том, что случилось, то бы искренне расстроились: ведь неизвестный убийца отправил в могилу тридцативосьмилетнюю женщину в расцвете сил, которая могла бы так много свершить в иконографии Ренессанса. Но одна из составляющих работы полицейского заключается именно в том, что ему недосуг размышлять о предметах, непосредственно его не касающихся.
А эта смерть, какой бы трагичной она ни казалась, как раз подпадала в разряд событий, не имеющих к ним отношения. Их маленькое и плохо финансируемое управление было создано несколько лет назад, чтобы отчаянно, но безнадежно сражаться с нарастающим валом краж и вывоза за рубеж итальянских произведений искусства. Сотрудники занимались раскрытием похищений и махинаций с картинами, гравюрами, рисунками, скульптурой, керамикой; как-то случилось расследовать кражу целого здания на корню, которое предназначалось для вывоза в Южную Корею. Они гордились тем, что удалось вернуть лестницу, одну из комнат и часть библиотеки. Но стены, к сожалению, сгинули навсегда. Потрясенному, взиравшему на груду камня и дерева в кузове грузовика, бывшему владельцу дома Боттандо обрисовал результат расследования как частичный успех своей службы.
Пикантность состояла в том, что в сферу их деятельности входили преступления против произведений искусства, а не личностей искусствоведов. В таких случаях расследование передавалось в другие руки — пусть даже во время убийства пропадало все достояние Национального музея. Не вызывало сомнений, что очень многое определялось бюрократическими распрями между разрозненными полицейскими подразделениями, но если такой мастер, как Боттандо, желал отвертеться от расследования, а преступление подразумевало убийство, ему это не составляло никакого труда.
Флавия не сомневалась, что он намеревался отвертеться, и недоуменно гадала, почему ее вытащили из постели. В итальянской полиции не принято бросаться грудью на амбразуру — от этого никакого проку: люди перестают воспринимать героя серьезно. Нужно дождаться, пока вас не попросит кто-нибудь из высшего начальства, например, министр, а потом мучительно закатывать глаза и твердить, как много именно в этот момент на вас (ваше управление) всего навалилось, и только потом нехотя согласиться, давая понять, что лишь опыт ваших специалистов позволяет надеяться, что дело будет раскрыто. При этом следует ясно намекнуть, что вы соглашаетесь исключительно из уважения к министру, но одновременно надеетесь и на его содействие…
