Подошел Марин.
— Я провожу вас в покои Вигхарда, — предложил он.
— Спасибо, в этом нет необходимости, Эадульф сопроводит меня. Однако я была бы вам очень признательна, если бы вы возможно скорее обеспечили нам необходимые полномочия, а также до полуденной молитвы снабдили нас письменным разрешением претора чужеземцев.
За дверью она заметила того самого молодого тессерария, что провожал ее сюда из гостиницы. Он все это время стоял там и ждал их.
— Кроме того, — она повернулась к Марину, — я буду вам очень признательна, если вы выделите мне в помощь одного из ваших стражников, в знак наших полномочий. Всегда удобнее иметь под рукой зримое их подтверждение. Я думаю, вот этот молодой человек подойдет.
Марин закусил губу, подумал, стоит ли соглашаться, и наконец медленно кивнул.
— Тессерарий!
— К вашим услугам, супериста!
— Вы будете подчиняться приказам сестры Фидельмы и брата Эадульфа до тех пор, пока я не освобожу вас от этой обязанности. Они уполномочены на это мною, епископом Геласием и претором чужеземцев.
Лицо юноши окаменело от удивления.
— Супериста… — запинаясь, переспросил он, чтобы убедиться, что не ослышался.
— Я ясно выразился?
Тессерарий покраснел и сглотнул.
— Слушаюсь, супериста!
— Хорошо. Сестра, письменное разрешение я вам передам, — пообещал Марин. — Если понадоблюсь, я всегда к вашим услугам.
Фидельма вышла, шурша подолом, за нею Эадульф, а за Эадульфом, оторопев, вышел молодой стражник Латеранского дворца.
— Каковы будут приказы, сестра? — спросил тессерарий, когда они вышли во двор. Небо было уже светлое, с бледными тенями зари, птицы проснулись и разноголосыми трелями заглушали шум фонтана посреди двора.
Фидельма приостановилась и оглядела с ног до головы юношу, который совсем недавно так бесцеремонно разбудил ее посреди ночи. При свете дня у него по-прежнему был несколько надменный вид, и в своем пышном облачении, хотя это была обычная униформа дворцовой стражи, он выглядел настоящим патрицием до кончиков ногтей. Фидельма вдруг широко улыбнулась.
— Как ваше имя, тессерарий?
— Фурий Лициний.
— Вы из древнего патрицианского рода, конечно?
— Конечно… ну да, — нахмурился юноша, не заметив иронии в ее голосе.
Она тихонько вздохнула.
— Это хорошо. Мне может понадобиться человек, который хорошо разбирается в традициях и обычаях этого города и Латеранского дворца в частности. Видите ли, нам поручено найти убийцу архиепископа-дезигната Вигхарда.
— Но это монах-ирландец. — Лициний был явно озадачен.
— Вот это нам и предстоит проверить, — резко ответила Фидельма. — Вы же знаете об убийстве?
— Про убийство знает почти вся стража, сестра! А я знаю, что это сделал монах-ирландец.
— А откуда у вас такая уверенность, Фурий Лициний?
— Я находился на посту в стражницкой, когда вошел мой товарищ, декурион Марк Нарсес, и привел этого ирландского монаха, Ронана Рагаллаха. Как раз в это время Вигхарда обнаружили мертвым, а Ронана задержали близ его покоев.
— Это называется косвенной уликой, — ответила Фидельма. — А вы говорите, что уверены. Почему же?
— Позапрошлой ночью я стоял на страже во дворе, в который выходят покои Вигхарда. Около полуночи по двору кто-то прошел. Погнавшись за ним, я наткнулся на этого монаха, который уверял меня, что это был не он. Это была неправда. Он назвался ложным именем — брат Айн-Дина.
— Брат Аон Дуйне? — вежливо поправила Фидельма. Тессерарий кивнул, а она, деликатно отвернувшись, прыснула со смеху. Эадульф, хорошо владевший ирландским, тоже оценил шутку, которую не мог понять стражник.
— Понятно, — серьезно сказала она, успокоившись. — Видите ли, он сказал вам, что его зовут брат Никто — вот что это значит на нашем языке. Что было дальше?
— Он сказал, что вышел из комнаты, что потом оказалась столь же подлинно…
— Как и его имя? — невинно спросил Эадульф.
— Когда я понял, что он меня обманул, его уже и след простыл. Потому я и не сомневаюсь, что он виновен.
— Но в чем? Означает ли это, что он убил Вигхарда или нет — в этом нам еще предстоит разобраться, — заметила Фидельма. — И мы поговорим об этом потом, с этим монахом Ронаном Рагаллахом. А сейчас, Фурий Лициний, отведите меня, пожалуйста, к тому врачу, что осматривал тело Вигхарда.
Корнелий из Александрии, личный медик Его Святейшества Папы Римского Виталиана, был невысок и смугл. Он был грек, смуглый, черноволосый, с тонкими губами и мясистым носом, по форме напоминавшим луковицу. Его лицо было гладко выбрито, однако синеватые щеки наводили на мысль, что для этого ему, вероятно, приходится бриться не реже трех раз в день. Глаза его были темно-карие, с проницательным взглядом. Увидев, что к нему входит Фурий Лициний, а за ним Фидельма и Эадульф, он неуверенно поднялся им навстречу.
— Что, тессерарий? — В голосе лекаря слышалось раздражение, что его побеспокоили.
Фидельма заговорила первой.
— Вы доктор Корнелий? — спросила она, легко перейдя на греческий. Потом вспомнила, что Эадульф в греческом не силен, и повторила вопрос на разговорной латыни.
Александриец внимательно рассмотрел ее.
— Я личный врач Его Святейшества, — подтвердил он. — А вы кто?
— Я Фидельма из Кильдара, а это брат Эадульф из Кентербери. Нам дано поручение от епископа Геласия расследовать обстоятельства смерти Вигхарда.
Медик насмешливо фыркнул:
— Было бы что расследовать, сестра. Никакой загадки в смерти Вигхарда нет.
— Тогда не могли бы вы рассказать нам, от чего он умер?
— Удушение, — был немедленный ответ.
Фидельма припомнила единственный раз, когда она видела Вигхарда — на соборе в Витби, где он был скриба, секретарем при архиепископе Деусдедите.
— Насколько я помню, Вигхард был человек крупный… Чтобы его задушить, потребовалась бы немалая сила.
Корнелий хмыкнул. Он определенно имел неприятную привычку издавать различные звуки через нос вместо комментариев.
— Сестра, вы будете удивлены, узнав, как немного нужно усилий, чтобы задушить даже самого грузного человека. Простое пережатие сонной артерии и яремной вены — и кровь перестает поступать в мозг, что приводит к почти немедленной потере сознания, самое большее через три секунды.
— При условии, что жертва позволит осуществить это пережатие, — задумчиво сказала Фидельма. — А где сейчас находится тело? Все еще в его комнате?
Корнелий покачал головой.
— Нет, я перенес его в мортуарий.
— Жаль.
Корнелий закусил губу, недовольный этим скрытым упреком.
— Нет ничего такого насчет его смерти, чего я не мог бы рассказать вам, сестра, — сказал он холодно.
— Возможно, — мягко ответила Фидельма. — Но все же сперва разрешите нам увидеть тело Вигхарда, а потом расскажите, как вы пришли к вашим заключениям.
Корнелий помедлил, а потом деланно пожал плечами.
— Следуйте за мной. — Он повернулся с насмешливым полупоклоном и вышел из комнаты в маленькую дверь, за которой начиналась небольшая каменная винтовая лестница.
Спустившись вслед за ним, они очутились в темном, мрачном коридоре, а оттуда перешли в просторное холодное помещение, облицованное мрамором. В зале находилось несколько каменных плит наподобие столов, тоже из мрамора; назначение их было ясно по тому, что лежало на них под покрывалами. Это были трупы, укрытые льняными простынями в старых пятнах.
Корнелий подошел к одному из столов и небрежно снял покрывало, откинув его в сторону.
— Вигхард, — сказал он в нос, кивая на бледное, восковое лицо.
Фидельма и Эадульф подошли к столу и склонились над телом. Лициний почтительно держался позади. При жизни Вигхард Кентерберийский был статным, величественным мужчиной с округлыми чертами лица и седеющими волосами. Однако Фидельма помнила по Витби, что за этими чертами херувима скрывался холодный, расчетливый ум и острое, как клинок, честолюбие; глаза на круглом лице глядели по-лисьи. Теперь, когда исчезло напряжение лицевых мышц, восковая плоть лица оплыла, размыв черты и изменив выражение почти до неузнаваемости.
Заметив следы удавки на шее, Фидельма прищурилась.
Увидев, что она рассматривает их, Корнелий подошел, печально улыбаясь.
— Как видите, сестра, — удушение.
— Но не руками.
Корнелий удивленно поднял брови — он явно не ожидал от нее такой наблюдательности.
— Да, вы правы. Его удавили его собственными веревочными четками.
Монахи подпоясывали свои одежды веревками с узелками, служившими им и поясом, и подсказкой при молитве: количество узелков соответствовало числу молитв, которые нужно было читать ежедневно.
— У него на лице выражение полного покоя, как будто он просто спит, — сказала Фидельма. — Ничто не указывает на насильственную смерть.
