Ознакомительная версия.
Одна снежинка отбилась от остальных и прилипла к его бороде, у самой губы, он слизнул ледяной кристалл языком. Непривычное ощущение вызвало острый приступ тревоги — снег перемешивался с рассветом в серую круговерть, где-то неподалеку горестно заскрипела колесная ось. Микеланджело живо представил, как понурая лошаденка тащит за собой черную телегу, полную чумных тел. Колченогий возница сутулится на козлах, прикрывает лицо носатой маской, и молит Господа, чтобы его миновала хвороба. Чиновники из Синьории часто нанимают в карантинные бригады разнообразных уродцев: горбунов, рыжих, косых, кривошеих и шестипалых. Солидные господа из гильдий не меньше простолюдинов верят, что Господь по доброте своей щадит убогих, потому они неуязвимы для мора. Глупое суеверие!
Телега остановилась у двери мастерской, сердце скульптора заколотилось с утроенной скоростью, а ноздри втянули порцию морозного воздуха, пытаясь учуять в нем запах смерти. Возница — синьор без видимых телесных дефектов — принялся орать во всю глотку — выяснять, как разыскать дом синьора Буонарроти, которому он доставил груз просмоленной соломы.
Сердце стукнуло раз-другой, замерло и застучало в обычном ритме. Солома, всего лишь солома. Снег подтаивал, ветер разносил над крышами запах дыма и подгоревшего хлеба, город начал ворочаться и просыпаться. Пришлось спускаться вниз, на пару с возницей они выгрузили несколько тюков соломы и свалили прямо посреди мастерской, на их место запихнули невразумительную конструкцию, которую скульптор тщательно обмотал пустыми мешками, обложил соломой, для надежности прикрыл сверху вощеной парусиной. Затем скоренько черкнул записку к «Любезному другу Филиппе», в которой наставлял, как аккуратно извлечь статую, и просил известить о ее возвращении в целости и сохранности поверенного, синьора Таталью. Отдал записку подмастерью, усадил паренька на козлы рядом с возницей, наказал вручить синьору де Розелли в собственные руки, тот молча кивнул — мол, сделаю! — и приказал кучеру стегнуть квелую лошаденку.
Еще было слышно, как телега скрипит по мостовой, а скульптор уже соскользнул в бездны глубокого, тяжелого сна.
* * *
Пробудившись к полудню, синьор Буонарроти не стал терять времени на еду: выбрал в сундуке не слишком потрепанное платье — к изыскам моды он был равнодушен, — крепкие башмаки и отправился на виллу Розелли. Хотя подмастерье и уверял, что отлично довез статую и вместе с возницей устроил в винном погребе под бдительным надзором самого синьора де Розелли, ждать дольше у него не было сил! Всю ночь долото Господа колотило его по макушке, как мраморного истукана, сон не принес ему ни бодрости, ни покоя. На улице стало только гаже: циничное солнце Тосканы освещало все без утайки — помои в сточных канавах; горы мусора, угнездившиеся рядом с фонтанами; пятна да заплаты на платье; морщины на угрюмых физиономиях флорентийцев.
Чтобы избавиться от этого кошмара, он окликнул носильщиков, забрался в палантин и плотно задернул шторки. Раскачиваясь как корабль в бурном море, носилки поплыли по городским улицам.
Легкая дымка окутывала виллу Розелли, и почему-то заставила Микеланджело вспомнить о саване. Он бегом бросился к черному ходу — хочешь узнать, что происходит на самом деле, спроси прислугу. Прямо в дверях он налетел на служанку, утиравшую красные глаза уголком передника, схватил ее за плечи и вместо вопроса сильно встряхнул:
— Хозяин, синьор Филиппе, — залепетала девушка. — Расшиб голову.
— Что?!?
— Помер он!
Оттолкнув безмозглую дуреху, Микеланджело помчался в комнаты и остановился в дверях библиотеки. Там внутри, у большого стола стояла синьора Косма, успевшая прикрыть голову черным кружевом, а рядом с нею укладывал в сундучок докторский инструментарий сухопарый старикашка, похожий на гигантского жука с ободранными безжалостной детской ручонкой крыльями. Старикашка звался доктор Паскуале, больше полувека назад, конфратерний[16], к которому издавна было приписано семейство де Розелли, нанял его пользовать братьев-мирян от всяких недугов. Эскулап неодобрительно посмотрел на скульптора поверх очков с толстыми линзами.
— Синьор Буонарроти? Неужели вы примчались сюда, имея намерение устроить аутопсию несчастного молодого человека, расчленить его как мясник бычью тушу? Я наслышан, среди артистов такие вещи в обычае — убивать живых или уродовать мертвецов ради совершенства своих собственных каменных идолов, — он решительно сдвинул очки вверх по переносице. — Знайте, де Розелли — почтенная, богобоязненная семья, они не торгуют мертвечиной! Сейчас прибудет их поверенный…
— Святая Дева! Как подобное может прийти в голову? Я прибыл с предложением снять посмертную маску с несчастного Филиппе, пока лицо хранит свежесть! Вот и все.
Экономка обняла скульптора за плечи и препроводила в библиотеку.
— Это доброе дело, синьор Буонарроти! Синьора будет вам благодарна, если сразу не умрет с горя… — она снова всхлипнула. — Вы сами знаете, насколько она обожала сыночка. Я послала за двумя синьорами, мастерицами обмывать да обряжать покойников, потом покойника снесут в ледник, сейчас с молодым синьором, упокой его Господь, священник, падре Бастиан, который служил здесь, в домовой часовне. Господь будет милосердным к нашему Филиппе, я знаю, потому что сердце у него было доброе!
Добрая женщина распорядилась отправить кухонного мальчишку за всем необходимыми в мастерскую синьора Буонарроти, а после уткнулась скульптору в плечо и дала волю слезам.
— Все книги виноваты, синьор! Ох, синьор Микеле, вы же знаете, какой он состоятельной семьи, чего не хватало? Зачем нашему мальчику дались эти книги, будь они прокляты… — экономка высморкалась в промокший от слез платочек и кивнула в сторону высокой, изысканно украшенной лестницы, предназначенной, чтобы снимать книги с самых верхних полок. Сейчас стремянка валялась на полу. — Забрался на самый верх и, конечно, свалился. Не первый раз такое, синьор, но раньше обходилось, а сегодня ударился затылком прямехонько об столешницу — видите? Как только Святая Дева допустила такое? — на массивной дубовой столешнице были хорошо видны следы запекшейся крови и несколько присохших волосков, в лучах солнца они казались нитями золота. Синьора Косма доверительно понизила голос. —
Я наказала ничегошеньки здесь не трогать до приезда синьоры Франчески, пусть сама все увидит…
Микеланджело опустился на корточки и оглядел стремянку со всех сторон. Падающий человек естественным образом оттолкнул бы стремянку ногами, и она упала бы в центр комнаты, а не лежала так аккуратно, параллельно стене, как эта.
— Скажите, синьора Косма, дверь в библиотеку была открыта?
— Да, была открыта. Прислуга услышала грохот и сбежалась со всех комнат, даже с улицы прибежали. Окно тоже было раскрыто настежь, представляете? Хотя Филиппе боялся сквозняков, я всегда сама проверяла оконные задвижки.
Забытая всеми створка продолжала упрямо хлопать на ветру, наполняя комнату могильным холодом. Из окна был виден внутренний двор, в нем аккуратно уложенные охапки просмоленной соломы.
Микеланджело прикрыл створку и вернулся к разговору с экономкой.
— Действительно, несчастный синьор Филиппе! Он был таким предусмотрительным молодым человеком, боялся и сквозняков, и всяческой заразы. Попросил меня прислать целый воз просмоленной соломы, чтобы окуривать дом. Не припомните, кто помогал разгружать телегу из вашей прислуги?
— Ох, не до соломы мне сегодня было, но все равно спасибо за хлопоты! Вот, падре вышел… — в полумраке галереи, у дверей библиотеки врач перешептывался с человеком средних лет. Доминиканская ряса и крест, исполненный в самой аскетической манере, выдавали в святом отце сторонника преобразований недавнего монастырского настоятеля Савонаролы. — Пойдемте, отведу вас к синьору Филиппе…
Несчастная женщина продолжала говорить о своем хозяине, как о живом.
* * *
Врач и священник изъявили желание наблюдать за работой скульптора и не оставили ему возможности возражать. Синьора Косма последовала за ними, всхлипывая на ходу. Под высокими сводами подвала Микеланджело разложил полосы ткани, которыми перекладывают слои гипсовой массы, чтобы придать форме прочность, расставил посуду для смешивания гипса и кувшины с водой и маслом, для смазывания кожи и волос, а также выложил большой кусок воска — намеревался отлить восковую маску, как только гипсовая форма застынет. Приходилось торопиться — он стремился обогнать смерть, которая имеет свойство изменять человеческие черты. Морщинки, бугорки, складочки, словом, все, что придает лицу живость, изглаживается смытое дыханием Вечности.
Он подозвал подмастерье, имя которого вспомнил не сразу, велел без остановки перемешивать гипсовую массу, чтобы она не схватилась раньше срока, а сам направился к телу — чтобы получить безупречную посмертную маску, главное правильно зафиксировать голову. Обычно он подкладывал между шеей и затылком небольшой деревянный чурбачок. Установил его на место, уверенно взял покойника за виски, чтобы поправить голову — кожа Филиппе при жизни аристократически бледная, приобрела нездоровый синеватый оттенок, мало свойственный людям, погибшим от удара затылком. Этот специфический синеватый цвет кожи, проступающий на телах повешенных, он не мог спутать ни с каким другим!
Ознакомительная версия.
