Тевтонское засилье имеет старые корни. В 1721 году был подписан Ништадский мир, завершивший длинную Северную войну. Россия отобрала у шведов всю территорию от Риги до Выборга. Чтобы успокоить своих новых подданных, Петр Первый обещал сохранить привилегии местных дворян и горожан на вечные времена. Пункт IX договора гласил: «Его Императорское Величество обещает, что за всеми жителями провинций Лифляндии и Эстляндии, как и острова Эзеля, дворянского происхождения и недворянского, а также за всеми находящимися в названных провинциях городами, должны быть постоянно и неизменно сохранены привилегии, права и преимущества, которыми они пользовались под шведским правительством». Этот-то пункт остзейское дворянство и приняло за главный. Русские государи неоднократно пытались урезать завышенные аппетиты баронов. Но те прятались за стеной отживших свой век привилегий и средневековых учреждений. И упорно сопротивлялись всем мероприятиям правительства. Исполнительная власть на местах принадлежала исключительно здешним дворянам. И те десятилетиями саботировали реформы Петербурга, которые их не устраивали. Так, еще при Александре Первом бароны отказались от крепостного права. Вроде бы молодцы: вся остальная Россия под игом крепостничества, а в Прибалтике свобода. Но остзейцы схитрили. Земля в Прибалтийских губерниях принадлежала только им. Крестьяне-латыши получали ее лишь в аренду, причем договор мог быть расторгнут хозяином в любой момент. И бедного землепашца выгоняли на улицу со всей семьей, даже в мороз. Суды и мызная полиция тоже были сплошь немецкими, и искать там защиты оказывалось бесполезно. Рабство никуда не делось, просто оно стало экономическим.
Deutschtum – «немечество» – национально-объединительный термин для всех немцев. Германия без границ, Германия там, где немцы! При любой попытке урезать права баронов те жаловались «нах фатерланд». И сначала прусские короли, а потом и германские императоры энергично вступались перед русскими монархами за соотечественников. И наши государи тушевались.
Но вдруг на троне появился человек, который не любил немцев и обладал сильной волей. Александр Третий показал наконец, кто в российском государстве хозяин. Он уравнял Прибалтийские губернии в порядке их управления с другими. По итогам знаменитой ревизии сенатора Манасеина, вскрывшей засилье немцев, государь решил унять колбасников и освободить латышей и эстов от приниженного состояния. В 1889 году были введены новые суды, те же, что и во всей России. Русский язык стал единственным в государственных учреждениях. Это притом, что немцы издавали в Риге восемнадцать газет, русские – лишь восемь, а латыши и того меньше – пять.
Бароны продолжили борьбу за свои архаичные привилегии. При дворе у них хватало союзников. Земское хозяйство по-прежнему оставалось полностью в немецких руках, равно как торговля и промышленность. Бароны ведали также земельным кредитом, а значит, развитием сельского хозяйства. Власть пробовала давить. Например, готовилась открыть в крае отделения Крестьянского поземельного банка, чтобы отнять монополию у немцев и помочь латышам. Две силы тягались друг с другом, обращая мало внимания на третью. Коренное население взирало на эту схватку снизу вверх. Его ни о чем не спрашивали.
Так сложился удивительный город, самый нерусский в русском государстве. Столько тут оставалось диковинного славянскому глазу! Лыков слушал местного уроженца Титуса и поражался. В рижской городской управе есть такая должность – браковщик сельдей. Помимо конно-железной дороги, управе принадлежит также целая эскадра пароходов, которая возит население взад-вперед через Двину. Проезд до Гагенсберга и Шварценгофа стоит пятачок в первом классе и три копейки во втором. Городскому самоуправлению подчиняются участковые трубочисты. А в канцелярии губернского правления мирно скрипит пером коллежский регистратор Барклай де Толли.
Старая Рига – это парадный фасад, казовая часть. Здесь все древности, и здесь же все немцы. Прочь от реки, в сторону бывших крепостных валов отходят улицы Нового города. За каналом выросло несколько живописных бульваров. Здания Окружного суда и православного кафедрального Христорождественского собора весьма их украсили. За собором срыли Древнюю гору, с которой завоеватели всегда обстреливали Ригу, и заложили на ее месте Эспланаду. Пока это пустырь, но в будущем обещают разбить сад. Вообще, сады в городе хороши. Особенно Верманский, куда Яан в первую очередь повел Алексея. Заложенный вдовой купца Вермана, урожденной госпожой Эбель, он был подарен ею городу. В память вдовы в саду стоит обелиск. Вокруг цветочные клумбы, розовые плантации с солнечными часами посредине, изящные бронзовые статуи и античные вазы. В колоннаде здания Общества минеральных вод летом устраиваются утренние концерты. А по вечерам играет военный духовой оркестр. Красота!
Еще в городе два театра – Русский и Немецкий, – цирк, зверинец, несколько первоклассных гостиниц, пассажи, рестораны, шантаны и варьете. Появилась даже поговорка: парижанина от рижанина отделяет целое «па». Но это лишь красное словцо. Конец Александровской улицы весь тонет в дымах фабричных труб. А когда она переходит в Петербургское шоссе, делается совсем неуютно…
Дивный город, не похожий ни на какой другой, закружил Алексея. Сколько в нем циклистов! Постоянно приходилось уворачиваться от их велосипедов. Если верить газетам, последних здесь более четырех тысяч. Почти все любители велосипедной езды входят в одно из пяти обществ. Цвет фонарей у каждого свой, и по нему ясно, к какому обществу принадлежит человек. Если он сам по себе, тогда фонарь у него белый. Сзади и спереди на раме укреплены номера. Чтобы получить право ездить по улицам, необходимо сдать экзамен. Номер подтверждает, что экзамен ты выдержал. Велосипеды часто воруют…
Да что циклисты. Лыкову встретился даже автомобиль! Это притом, что в самом Петербурге их раз-два и обчелся.
В полицейском отношении Рига разделена на четыре части. Те, в свою очередь, дробятся на участки. Старый центр относится к Городской части и состоит лишь из двух участков – настолько он невелик. За Елизаветинской улицей правобережная Рига распадается на Петербургский и Московский форштадты. Первый почище, и там тоже селятся немцы. Второй тянется вверх по Двине. Бесконечно длинная Московская улица доходит до фарфорово-фаянсового завода Кузнецова. Его убрали на самый край из соображений пожарной безопасности. И правильно сделали: там постоянно что-то горит. А народ вокруг завода подобрался какой-то особо лютый, пришлому человеку и по улице пройти опасно. Но так во всем форштадте. Пролетариат поголовно вооружен ножами. Их пускают в ход при каждом удобном поводе, то и дело в городские больницы привозят оттуда раненых. Воскресенье – трудный день для полицейских. К сумеркам они стараются убраться из форштадта подобру-поздорову. В отличие от барской Городской, в Московской части целых четыре участка, и на всех хватает занятий. Когда веселье достигает пика, даже постовые городовые прячутся. Предместье переходит в руки хулиганов и портяночников[21]. Пьяные толпы с гармошками шляются из кабака в кабак. Все, как в обычном русском городе! В понедельник на улицах тихо, и на заводах станки тоже молчат. Рабочий люд похмеляется; трудиться начинают лишь со вторника.
Петербургский форштадт потихоньку также спивается, но не весь, а только его рабочая окраина. Здесь криминал укрылся в пригородных местечках. Народу много, а порядка мало. Ни один извозчик вечером не повезет пассажиров в Биркенгоф. А другого сообщения, кроме омнибусов, нет. Местность за Александровскими воротами густо заселена. Шрейенбуш, Мордорф, Стразденгоф на берегу Егельского озера бойко обустраиваются. Полиции же не видать…
Левый берег реки, Задвинье, весь относится к Митавской части. Здесь уже проживает 60 000 человек. Большая часть из них латыши, есть русские, эсты, евреи. А вот немцы стараются не селиться. Шалят в Митавском форштадте чуть меньше, чем в Московском. Потихоньку Задвинье обретает цивилизованный вид. Тут помещаются Лифляндская заводская конюшня, Пинкенгофское училище, приют «Плескодаль», обойная и карандашная фабрики. Недавно поставили патронный завод. Керосиновые фонари горят на главных улицах, кое-где видны городовые. Но в Зассенгофском лесу, например, могут ограбить даже средь бела дня.
Вообще, окраины – бич Риги, рассадник преступности. Административно к городу причислен так называемый Патримониальный округ, включающий в себя все окрестности. В нем преимущественно и сосредоточена вся фабричная деятельность. Но зато и закона там нет.
Некоторые городские порядки показались Лыкову очень разумными. Например, он обратил внимание на то, что номерные доски на домах в разных местах отличались по цвету. И попросил объяснения у Титуса. Тот сообщил, что это сделано для удобства обывателей. В Городской части доски красные, в Петербургской синие, в Московской желтые, а в Митавской – белые. Человек, проходя по улице, всегда может определить, в какой он части.
