и с ворами, возмущались, что фининспектор был найден в компании с рецидивистом. Заголовки мелькали намеками на неведомого Робин Гуда, затейливо использовавшего товар, которым промышляли нэпманы, для того, чтобы разоблачить их связь с преступным миром и с неблагонадежными сотрудниками финансовых отделений.
Вместо того, чтобы сместить фокус на поимку таинственного мстителя, все радовались фееричному обнаружению спекулянтов и возможной вероятности снижения цен на сахар в ближайшем будущем. Радость эта дошла до того, что в журнале «Огонек» появилась забавная карикатура, изображающая незнакомца в плаще и маске, наподобие персонажа американского немого кино, которого играл Дуглас Фербенкс, – как раз Совкино приняло решение о широкой демонстрации зарубежных лент, и с блеском вышел на экраны «Знак Зорро».
Образ Зорро очень быстро приклеился к таинственному незнакомцу, превратившему тела спекулянтов в две черные окаменевшие фигуры, которых точно настигла некая высшая кара.
– И как мне теперь вести дознание? – рычал на совещании Мосгубсуда взбешенный Мезенцев, щека которого дергалась теперь почти непрерывно. – Если я его поймаю, то получается, что буду против народного героя.
– Поймать надо как можно скорей, – отрезал заведующий уголовного отдела Брауде, захлопывая папку с делом. Это был высоколобый, худой, жесткий и прямолинейный человек. Но маленькие круглые очки добавляли его внешности нотку беззащитности, оттого не было так страшно, когда он, стуча кулаком по столу, распекал своих сотрудников.
– Но… – начал было старший следователь.
– Никаких «но»! Это вы, Сергей Устинович, вели дело о недостаче в Сахарпромтресте.
Старший следователь побелел.
– Сколько вы с ним танцы танцевали? – наступал на него заведующий уголовным отделом. – С председателем Радиловым и тамошними фининспекторами? Полгода, год? А теперь вам этот мертвый фининспектор манной на голову?
– Что ж, я повинен, что так случилось? – едва шевелил посиневшими губами Мезенцев.
– Черная пена… – плевался Брауде, – черт знает что такое! Разберитесь быстро, чисто и красиво. Иначе этот псевдогерой почувствует свою безнаказанность и выступит вновь. Нам второго Леньки Пантелеева [5] не надобно. Ленинград его до сих пор помнит. И помощи такой – тоже. Сами разберемся! Таких персонажей следует держать в кулаке, – и Самуил Максимович, уронив локоть на папку, сжал кулак и пригрозил им поочередно старшему следователю, Леше Фролову, Пете Воробьеву и Грениху, которого вызвали в качестве эксперта судебной психиатрии, чтобы он составил психологический портрет незнакомца, ко всему прочему владеющего техниками гипноза.
Брауде воспринял с недовольством появление в банде грабителей гипнотизера. В защиту гипнотического метода выступало ныне слишком много заинтересованных лиц, чтобы его перестать изучать из-за возникшего казуса. Даже напротив, Грениху было велено изучать его еще интенсивней, чтобы если и идти против врага, владеющего этой техникой, то уж быть хорошо вооруженным.
Грених застал балаганчик Риты Марино за демонстрацией нового представления через неделю после того, как она скрылась, покинув Александровский сад. Трамвай «А», на котором он ехал в Губсуд, завернул к кинотеатру на Арбатской площади и остановился напротив здания с колоннами магазина № 7 Госмедторгпрома, бывшего торгового заведения Келера. Фургончик стоял на углу здания. Толпа собралась внушительная, вагоновожатым проезжающих мимо по Бульварному кольцу трамваям приходилось исступленно звонить в колокольчики, чтобы согнать с рельсов зевак. Сегодня гвоздем программы были акробатические номера, даваемые чернокожей барышней. Одетая в костюм Арлекина, та демонстрировала на постеленном прямо на мостовой у входа в магазин ковре такие чудеса гибкости, что у зрителей захватывало дух.
Рита сидела сбоку в кустарно сшитом костюме, представляющем наполовину Пьеро – нескончаемые белые полотнища, длинные, волочащиеся по полу рукава, – наполовину Коломбины, как в партии Щелкунчика: полупачка в ромбах и сбившийся набок бант в волосах. Грених с горечью отметил, что Рита отрезала свою длиннющую шевелюру по плечи. Продев в прорезь рукава костюма Пьеро тонкую руку, она держала мандолину и пела заунывную песенку под собственный аккомпанемент. Африканка продолжала извиваться.
Грених стал протискиваться в первые ряды зрителей и встал в двух шагах от ковра. Он мог видеть лицо Риты и ее короткие теперь волосы. Нарисованные тушью полумаска вокруг левого глаза и огромная слеза на правой щеке придавали ее чертам какую-то изломанность, абстрактность. Весь ее облик напоминал образ, сошедший с полотен Кандинского, – слева эти ромбы, нога в чулке, справа бледные простыни, мандолина в руках. Черные пряди оттеняли и без того белое, кажущееся мертвым лицо, выражение которого пугало: Рита смотрела перед собой пустым взглядом мумии – так выглядят самоубийцы перед тем, как совершить решающий шаг, или усопший, которому еще не закрыли веки. Так смотрел отец Грениха перед тем, как, обозвав сына Иудой, выстрелить себе в голову.
Весь номер он стоял оцепеневший от неприятного чувства, прикованный взглядом к бело-пестрой фигурке, скромно примостившейся у края ковра, а на хитросплетения ног и рук африканки так и не взглянул. Застыл, поглощенный изменениями мимики самозабвенно поющего Пьеро-Коломбины, надрывно подергивающей вычерненной бровью. Иногда Рита специально поворачивала голову, являя публике то одну половину лица, то другую, и начинала петь то контральто, то сопрано. Ни образ Пьеро, созданный Сезанном, ни Коломбина из «Щелкунчика» не были столь ярки, нежели нынешнее воплощение Риты. Она связала эти персонажи в одно целое, да так искусно, что Грених не мог отделаться от мысли, что видит в ее образе две в обнимку сидящих фигуры.
Комедиантку жизнь вылепила из балерины превосходную. Все-таки ее главным и единственным призванием была сцена. Рита могла бы добиться несоизмеримых высот в театре, но ее внутреннее неспокойное начало вечно требовало острых ощущений и настоящего безумства. Именно оно и толкнуло ее – личность творческую – в объятия сумасброда Максима, и оно же, похоже, не даст ей задуматься о карьере более серьезной и продвинуться дальше уличных представлений.
Когда чернокожая девушка, назвавшаяся Таонгой, принялась отвешивать комплименты публике, а потом двинулась с перевернутым цилиндром по кругу, чтобы собрать гонорар, Пьеро-Коломбина покинула свой угол и, взгромоздившись на ловко подставленный перед входом в магазин Госмедторгпрома табурет, затянула свою двухголосую песенку громче, с итальянского сойдя на русский, но продолжая коверкать слова на итальянский манер, прибавляя к ним то гласную «о», то «е». Получалось, что песенка состояла из слов только среднего рода и наречий, публика хохотала, тем более что словечки в них все сплошь попадались острые, под стать Бим-Бому и Бип-Бопу.
Силач Барнаба подавал Рите табуреты. Не замолкая ни на мгновение, она подхватывала табурет и водружала один на другой, поднималась на верхний и продолжала играть на инструменте и петь песенку.
Грених понял, что этим дело не кончится. Тяжелое чувство переросло в клокочущее предчувствие недоброго. Мелькали табуреты –
