Сонька шла по улице наугад, ничего не видя, ничего не слыша, никого не замечая. Слез не было — было лишь ошеломление и растерянность.
Натыкалась на людей, не обращала внимания, когда ее толкали, не видела удивленной реакции прохожих, не понимала, куда идти и что делать.
Завернула под какую-то арку, прошла во двор, миновала пристройки, развешенное на веревках белье, пока не уткнулась в глухой, темный тупик. Медленно опустилась на корточки, обхватила голову, завыла, закричала, заголосила.
Часы на башне Сенной площади пробили восемь раз. Двое полицейских, несущих службу возле дома Икрамова, подтянулись, подсобрались, готовясь к выходу хозяина.
Рядом стоял автомобиль с заведенным двигателем, водитель которого также ждал появления князя.
Метрах в ста за углом в ожидании стояла Ирина, сжимая в руках плотный бумажный сверток.
Наконец первым из подъезда вышел ординарец Асланбек, что-то бросил полицейским, те быстро подошли к автомобилю, замерли по стойке «смирно».
Икрамов появился буквально через минуту.
Ординарец открыл дверцу машины, пропустил его на заднее сиденье, сам быстро обошел вокруг и расположился рядом с шофером.
Автомобиль тронулся.
Ирина вышла из-за угла, быстро двинулась навстречу.
Расстояние между ними становилось все меньше. Ирина шагнула на проезжую часть, почти бегом направилась наперерез авто.
Первым на происходящее среагировал Асланбек.
Он выхватил револьвер, на ходу выпрыгнул, закричал:
— Ложитесь, князь!
Ирина бросить бомбу не успела.
На нее ринулся ординарец, сбил с ног, навалился сверху.
Раздался мощный взрыв.
Икрамов поднялся, чтобы выпрыгнуть, но водитель от испуга вывернул руль, машину бросило в сторону, понесло на чугунную ограду. Она зацепилась за бетонный выступ и перевернулась.
…Через несколько часов продавцы газет вовсю носились по людным местам города, размахивали свежими выпусками, сообщали:
— Покушение на князя Икрамова!
— Убиты ординарец и шофер князя!
— Кто стоит за покушением на начальника сыскной полиции столицы?
— Смертельно раненный террорист доставлен в Департамент полиции!
— Рана князя не смертельна!
В церковь Табба, по обыкновению, пришла вечером, когда было пусто и тихо. Батюшка был все тот же, увидел свою прихожанку, узнал.
— Я уж было решил, что ты забыла дорогу в храм.
— Нет, батюшка, не забыла. Боюсь, что Господь оставил меня.
— Господь никого не оставляет. Он ждет, что к Нему придут и покаются.
— Пришла попросить благословения.
— На доброе дело?
— Не знаю. Наверно, на доброе.
— Желаешь кому-то помочь, протянуть руку?
— Желаю. Но не знаю, как сказать, чтобы вы поняли.
— Говори, пойму.
— Как, батюшка, следует судить человека, приносящего зло?
— Его может судить только Бог.
— А если судить буду я? — глаза Бессмертной горели.
— Ты?.. Разве ты Бог?
— Но Бог не видит его грехов!.. Не видит, что этот человек лжив и мерзок в своей лжи!
— Ты одержима.
— Да, одержима! Но моя одержимость светла и чиста! Я хочу очистить мир от скверны, наказав хотя бы одного человека!
— Даже Бог не наказывает. Он всегда прощает.
— А я не могу простить! Потому что не могу жить по заповеди — ударили по одной щеке, подставь другую! Устала! Я хочу оторвать бьющую руку!
— Ты бредишь. Одумайся и приходи еще раз.
Священник обошел Таббу, двинулся в сторону алтаря, она остановила его:
— Я пришла за помощью, батюшка! Если я не права, подскажите и вразумите! Я не могу остановиться! Я дошла до края, за которым гибель. Остался всего один шаг… Что мне делать?
— Молиться и просить у Господа помощи. Только Он может вразумить тебя и остановить перед греховным шагом.
Квартира Антона находилась в одном из доходных домов на северной окраине Петербурга. Доходные дома представляли собой длинные двухэтажные бараки с одним общим входом, во дворе которых на веревках сушилось постиранное серое белье и резвилась на самодельных качелях многочисленная детвора.
Табба стояла у окна, в руках держала пару свернутых газет, задумчиво смотрела на эту дворовую жизнь.
Квартира была бедно обставлена, комнат всего две, и жильцов здесь было двое — сам Антон и его сестра Дуня, белобровая и неловкая девица двадцати лет. Кроме того, здесь находились также Глазков и Катенька.
Все смотрели на Бессмертную, не решались отвлечь ее от мыслей.
— Так чего завтра будем делать? — первым не выдержал Антон. — Ежели все отменяется, то выхожу на линию. Ежели как просили, значит, платите, госпожа, денежки. Потому как бесплатно даже слоны не ездют.
Бывшая прима неторопливо повернулась, обвела взглядом присутствующих.
— Ничего не отменяется. — Достала из сумочки сто рублей, протянула Антону. — Все, что могу.
— Держи… — передал он деньги сестре. — Ежели чего, пусть будут у тебя.
Дуня захлопала глазами, неожиданно тихо расплакалась.
— А чего затеваете-то?
— Ступай к себе и спрячь деньги под подушку. Остальное не твоего ума дело!
Дуня ушла. Глазков несмело спросил:
— Может, отложить?.. На князя покушались, как бы охрана не стала свирепствовать.
— Отложите, сударыня, — попросила Катенька. — Нехорошо у меня на душе.
Бессмертная прошла к стулу, положила руки на его спинку.
— Все в руках Господних.
— Госпожа! — подал снова голос Антон. — На душе у всех чешется, уважьте народ, перенесите на другой день. Пущай губернатор поживет как бы чуть подольше. Хоть и нагадит еще, но не так чтоб много.
— Нет! — лицо Таббы было искажено. — Нет!.. Я не могу больше ждать! У меня каждый день на счету! Я все решила, все подогнала, все подсчитала. Господь поможет мне… Если же кто не хочет, если кто струсил, вон порог, а за порогом Бог!.. Время есть до утра, думайте!
Обер-полицмейстер Крутов навестил князя в госпитале.
При появлении начальства перебинтованный Икрамов попытался подняться, тот жестом остановил его.
— Лежите… Любое напряжение сейчас вредно. — Уселся возле койки на стул, махнул двум ординарцам, чтоб ушли. Потом вздохнул, заключил: — Худо, князь, весьма худо.
— Ничего, Николай Николаевич, поправлюсь, — улыбнулся тот.
— Я не о вас. Вы, разумеется, поправитесь — и организм крепкий, и ранение не смертельное. Худо в стране.
— Будем стараться, чтоб и страна поправилась.
— Боюсь, что уже опоздали. — Крутов перевел взгляд на окно, за которым легкой желтизной начинали гореть листья. Наклонился ближе к кровати, прошептал: — Распад, деградация, безволие… Возле государя странные полуграмотные людишки, в Думе — ворье, полиция куплена, армия растеряна, народишко пьет и бунтует. Что делать, князь?
— Не впадать в отчаяние, ваше превосходительство.
— Как не впадать?.. Я не сплю по ночам, а если и засыпаю, то принимаюсь орать и плакать, пугая домочадцев. Я, князь, схожу с ума и не вижу помощи ни с какой стороны.
— Хотите услышать мое признание? — усмехнулся Икрамов.
— Нет, нет… Не надо! Достаточно того, что вы едва не стали жертвой безвластия и беззакония!.. Это я скорее для себя, потому что держать внутри уже нет никаких сил! Они скоро уничтожат нас.
— Кто?
— Подпольщики, бунтари, эсеры, анархисты, демократы, либералы — вся эта сволочь. — Николай Николаевич совсем перешел на шепот: — И конечно, мировая закулиса!.. Прежде всего она! Во всем она!.. Она уничтожит самодержавие, уничтожит Россию!
Помолчали, обер-полицмейстер достал из коробочки успокаивающую таблетку, стал жевать ее.
— Кто, по-вашему, решился на покушение? — спросил он.
— Таких более чем достаточно, — усмехнулся Ибрагим Казбекович.
— Думаю, эсеры. Они свирепствуют особенно. Я, грешным делом, вначале подумал про вашу бывшую пассию. Думал, она. Но когда медики вспотрошили остатки бомбистки, понял — ошибся.
— Бывшая пассия — это кто? — взглянул на Крутова князь.
— Госпожа Бессмертная. Мне ведь несут в уши даже то, чего я не желаю слышать.
— Да, я имел с мадемуазель романтические отношения. Но это в прошлом. Ныне я начальник сыскного отдела, она — преступница.
— Сестру ее все-таки задержали в Одессе.
— Снова газетная утка?
— Нет, это уже серьезно.
— Значит, будут судить их вместе.
— Следователя Гришина вы арестовали по делу бывшей примы?
— Да, он покрывал ее действия и вводил следствие в заблуждение.
— Может, не следует? — неожиданно спросил Крутов.
— Что? — не понял Икрамов.
— Со следователем… Нищета, трое детей, пьянство. Пожурите слегка и отпустите под негласный контроль.
Лицо князя стало жестким.
— Простите, ваше превосходительство, но нет… Если уж бороться со всякой нечистью, с предателями, то нужно начинать с себя.
