– Да.
– Опишите его.
– Лицо как… как у Дэниела Уэбстера! Удивительное лицо! Широченные плечи, длинные руки… даже не знаю, как их описать, – они будто парили в воздухе, когда он жестикулировал.
– И божественный голос? – перебил Годаль, вдруг наклонившись к нему через стол. – Божественный голос, да?
– Да! Да-да! – вскричал Гримси. – Такого голоса я никогда…
Гримси пустился в витиеватую гиперболу – впрочем, Годаль его уже не слушал. Он встал и принялся мерить шагами комнату.
– Пожалуй, я вам поверю, – сказал он, подойдя к Моберли Гримси и положив руку ему на плечо. – Пусть я вас никогда прежде и не встречал и ваш интерес к успехам Джона Д. Рокфеллера на поле для гольфа – не самая благоприятная почва для продолжительной дружбы. Послушайте! Вы клерк в банке “Челтнем”. Ничего страшного. Вице-президент Марстон даст мне вас взаймы. Вот что, Гримси, – сказал Годаль, усевшись в углу стола, – знайте: величайший актер на свете никогда не выходил на сцену! Его зовут Дэвид Хартманн. Ум точно алмаз, голос как у бога – и внешность чудовищной гориллы! Вот каков Хартманн. Озлобленный и беспринципный. Подумайте сами! Сегодня весь мир рукоплещет в Метрополитен-опере полнейшему олуху – лишь потому, что у него в придачу к голосу вполне обычное телосложение. Отсутствие привычного человеческого облика, который и вы, и я – все мы считаем нашим непреложным правом, – вот все, что мешает величайшему артисту нашей эпохи обрести заслуженную славу! Скажите, мог бы гибкий Гамлет вышагивать по сцене в личине обезьяны? Представьте себе короля Лира – “Король, король, от головы до ног!” – которого играет карлик на тонких ножках! Но довольно! – внезапно прервал он поток своих рассуждений. – Забудьте пока о вашей драгоценной клетке в банке. Теперь вы мой! Нас ждут дела.
iiБылой Пятой авеню больше нет, она исчезла навсегда. Остался лишь отголосок той горделивой аристократической солидарности, что царила тут поколение назад, – лишь участок у Вашингтон-сквер и еще несколько кварталов к северу до сих пор упрямо сопротивляются натиску торгового сословия. Теперь же часть улицы отдана на откуп потогонным мастерским, а с Двадцать третьей на север протянулось продолжение рю де ла Пэ по эту сторону Атлантики, каждый год захватывающее своими сверкающими окнами еще полмили. Говорят, севернее парка оно не расползется – ложь, оно уже там, в возмущении, что ему преградили путь.
Как, впрочем, и в южной части улицы, в этом образцовом царстве торговли тут и там попадаются упрямые пережитки старых времен – особняки из бурого песчаника, некогда создававшие здесь атмосферу минувшей эпохи. Именно такой дом и стоит чуть к северу от того места, где Сорок вторая улица натыкается на поток пешеходов и машин, мчащихся кто на юг, кто на север. В наши дни гости Нью-Йорка знают это место лучше местных жителей благодаря так называемым ежедневным туристическим автомобилям, хозяева которых на этом месте традиционно начинают впадать в неистовство. Крикливые, точно торговки рыбой у водокачки, эти профессиональные распространители сплетен о великих и почти великих мира сего ревут в свой рупор, так что их слышно с любого тротуара:
– По правую руку, дамы и господа, вы видите старосветский особняк покойного Джеремайи Тригга!
Это имя достаточно лишь упомянуть. Зеваки немедленно начинают хихикать и пересказывать друг другу причуды знаменитой биржевой акулы. Многие годы эти сплетни заполняли газеты всей страны, а читающая публика, совсем как наш друг Моберли Гримси, давно заводит друзей и врагов посредством газет. В этом старом доме человек, существовавший ради принципа и умерший, зная, что передал свои принципы в верные руки, прожил пятьдесят лет. За этими окнами, сокрытыми роскошными гобеленами, он с женой проводил вечера, играя с котом клубком шерсти. Когда ему приходило в голову что-нибудь хорошее, что его жена может сделать для других людей, ему не хватало духу сказать прямо, и он поверял свои мысли коту – достаточно громко, чтобы их слышала жена, сидящая тут же за вязанием.
Из прочей публики присутствовала лишь небольшая тряпичная кукла, набитая оружейной дробью. Она сидела на полу и смотрела, распахнув глаза, как кот бесцеремонно гоняет клубок, пока строятся грандиозные планы кого-нибудь осчастливить, да так, чтобы он (или они – множество людей!) и не знал, откуда ему привалило счастье. У куклы была своя важная работа – подпирать дверь, чтобы та не нарушила уют, захлопнувшись и закрыв чудесный вид на библиотеку.
Дядюшка Джерри, как его шутя звали в городе, рассуждал о страхах и надеждах своих фермеров (чета Триггов могла бы насчитать немало селян, к которым они были гораздо благосклоннее, чем суровая природа), точно они сидели у камина в каком-нибудь покосившемся сельском доме и готовились помочь соседям – по-простому, без всяких там сложных бюрократических машин, которые надо неусыпно беречь от лжи и лихоимства.
Вечерами здесь царила идиллическая атмосфера – домашний уют, ныне постепенно изгоняемый почти отовсюду, одарявший покоем и счастьем не только хозяев, но многие другие дома.
В тот вечер – прошел день с тех пор, как Моберли Гримси наконец нашел себе общительного собеседника – все было как прежде, и лишь дядюшка Джерри давно отправился в свой дальний путь. В камине горел открытый огонь, снаружи начинались сумерки и тихо сыпал снег. Пожилая дама сидела за вязанием, большеглазая кукла на своем посту у двери думала о самых серьезных вещах, а кот – тот же кот – лениво косился на клубок шерсти, размышляя, не слишком ли он стар, чтобы гонять эту глупую штуковину.
Слуги ходили на цыпочках по мягким, рыхлым коврам и переговаривались шепотом – с многозначительными улыбками, намекавшими, что происходит нечто из ряда вон выходящее.
Дворецкий, состоявший при семье с тех пор, как она обосновалась в Нью-Йорке, так поднаторел в своем деле, что руководил маневрами из уединенного уголка зала, лишний раз не попадаясь хозяйке на глаза. Он как раз шептал второму дворецкому, что тому пора принимать командование – это не раз обсуждалось в последние, полные трудов дни; труды, впрочем, держались в строжайшем секрете.
Часы на камине пробили четыре. Старушка очнулась, вздохнула и улыбнулась двум упитанным ирландским девушкам, которые помогли ей подняться и укутаться в теплейшие, нежнейшие ткани. Она взяла свою трость и при помощи служанок направилась к выходу, где тут же, как по мановению волшебной палочки или по воле невидимого режиссера, появились четверо секретарей. На самом деле – телохранителей. Без них было не обойтись. Не успела открыться дверь, как какой-то коротышка с засаленной черной бородой попытался прорваться внутрь. В руках у него были бумаги. Когда секретарь его перехватил, он закричал:
– Очень достойное дело, мэм! Вы сами согласитесь, если только уделите мне всего одну минуту!
– Миссис Тригг не принимает незнакомцев в силу ее почтенного возраста, – вежливо объяснил секретарь, удерживая охотника до благотворительности на расстоянии все время, пока остальные спускались по ступеням.
Слуги взяли старушку в кольцо. У дома поджидали и другие просители, но челядь стояла так плотно, что возможности высказать бедняжке свои претензии на ее состояние им не представилось. Так было всегда. За укладом этого дома следила целая армия стервятников, кружившая вокруг и днем и ночью.
– Хорошо ее рассмотрели? – спросил Годаль.
– Да, – ответил юный Гримси. – Прекрасно. Это она, никаких сомнений.
Они подошли как раз вовремя, чтобы стать свидетелями позорному зрелищу, которое в последнее время случалось практически каждый день.
– Вы обратили внимание на ее трость?
Годаль покачал головой.
– Наконечник трости неплотно сидит и издает странный скрип при ходьбе. Вчера у нее была та же трость.
– Чудесно, – ответил Годаль. – А теперь давайте убедимся, что все пройдет как по нотам.
Час спустя они все еще прогуливались по авеню, когда повозка миссис Джеремайя Тригг вернулась к особняку из бурого песчаника. Та же повозка – но особняк был другой.
Те же на вид шторы висели в окнах, настольная лампа и камин источали тот же покой и освещали те же гобелены, тот же дворецкий ждал на пороге, тот же кот, та же кукла, тот же кортеж челяди – слуг и служанок – закрыл собой миссис Джеремайя Тригг пока она заходила в дом.
Особняк занимал то же место на плане квартала – но это был другой квартал, на полмили севернее. Это был новый дом миссис Джеремайя Тригг. Старый давно попал в окружение мира торговли, и совет семейных юристов решил перевезти старушку – комната за комнатой, так, чтобы она этого и не заметила.
Когда-нибудь, если она сама не раскроет подмену, слуги, любящие ее как родную, расскажут о своем хитром плане. Сегодня же она села за вязание рядом с фотографией дядюшки Джерри в серебряной рамке, оставаясь в блаженном неведении, что даже чуть покосившуюся дверь покосили специально, для пущей достоверности, да так, что обманулся бы куда более острый взор, чем у нее.
