– Сначала это сделали вы, когда начали войну, не имея боеприпасов! – с неожиданной жесткостью отрезал бывший террорист Мячин. – Потом ваши генералы, когда предали своего Верховного главнокомандующего! Потом буржуазное правительство, которое решило продолжать войну «до победного конца», не имея армии!
– Вот здесь вы совершенно не правы! – возразил Николай. – У нас, у Российской империи, к началу семнадцатого появлялись все шансы разгромить врага. Победа была так близко! Но – революция… Прервала естественный ход событий,
– Я бы здесь уточнил: февральская революция… – произнес комиссар. – Однако мне не совсем понятно, на что можно было рассчитывать в начале семнадцатого? Какое же могучее средство могло принести победу?
– В феврале семнадцатого должна была начаться дополнительная мобилизация. Уже в марте наша армия насчитывала бы шесть миллионов человек. Против такой силы никакой «Тройственный союз»[98] то не смог бы устоять.
– Наконец-то! – сказал Яковлев. – Я, Николай Александрович, все ждал, скажете вы об этих шести миллионах или нет. Сказали. И после того, в чем вы сейчас сделали признание, вы заявляете, что переворот осуществили евреи и большевики на немецкие деньги? Явное противоречие.
– В чем же? – удивился Николай. – Признаться, не нахожу противоречий.
– Неужели генштаб не просчитал, что такое для России эти шесть миллионов человек? И не просто человек, а молодых здоровых мужиков.
– Как вам сказать…
– Попроще, если можно, и поточнее, – попросил Яковлев, – Скажите, например, что задумана была широкая, абсолютная или, как говорят немцы, тотальная мобилизация. В результате вы оставляли Россию без хлебопашцев вообще! И вы их призывали на фронт в самое ответственное время года – перед пахотой и севом. Следовательно, уже к октябрю-ноябрю семнадцатого в России разразился бы невиданный голодомор. Да голод уже и сейчас начался.
– К январю семнадцатого, – продолжал Яковлев, – на фронтах погибли 3 миллиона русских солдат, в основном, из крестьян. Погибли за интересы стран Антанты. Не будете же вы отрицать, что у России в этой войне не было и нет серьезных политических интересов и выгод, кроме инфернального желания освободить Царьград… И опять поражаешься наивности вашей дипломатии! Ведь ваш прадед Николай уже пытался приблизиться к Босфору. И получил позорную Крымскую кампанию. Вся Европа объединилась против России. Это у императора Николая Первого от большого ума случилось – восстановить против себя сильнейшие государства мира? И неужели вы и ваши министры не понимали, что никогда России не быть в Константинополе! И не турки ее туда не пустят, а ваши союзники – Англия, в первую очередь! А также Франция и Италия. Три миллиона русских мужиков погибло – вот вам и голод. Еще шесть миллионов – и нет мужика. А коли нет мужика – нет и России. Конечно, правящему классу голод не угрожал. Так что, Ваше величество многоуважаемый Николай Александрович, самой главной причиной катастрофы стала потеря на фронте трех миллионов работников и угроза тотального призыва. Вдуматься только: потеряно шесть миллионов трудовых рук! Работников в самом продуктивном возрасте. И при том, что России и до того не хватало населения. Я не прав? Тогда прошу возражать мне! Укажите на мою неправоту! Милости прошу!
Николай нахмурился, отвернулся и стал с подчеркнутым интересом обозревать пейзаж, уходящий назад.
Дорога становилась все хуже. Тарантас подскакивал на кочках и камнях, и однажды его тряхнуло так, что Николай прикусил себе язык. Сплюнув кровь, он мрачно пошутил:
– Вот видите? В таком состоянии разве я могу дискутировать с вами на равных. У нас разные условия.
– Надеюсь, – усмехнулся Яковлев, – вы хоть сейчас не будете утверждать, что и тут виноваты большевики, устроившие вам дорожные неприятности на германские деньги.
Николай коротко усмехнулся.
– Ну, это как сказать… Можно и так выразиться. Вы же сами признались, что немцы вами – лично вами сейчас! – руководят, хоть и опосредованно…
– Ваше величество! Николай Александрович! – неожиданно теплым и проникновенным тоном произнес комиссар. – Признаюсь вам: люблю Россию не меньше, чем вы. И поверьте, мне нерадостно оттого, что у вас ничего хорошего не получилось. Вы не уберегли Россию. Мало того, своим царствованием принесли ей массу незаслуженных страданий. Ну, скажите, пожалуйста, как можно влезать в войну, имея боеприпасов и оружия всего только на четыре месяца боевых действий! А воевать собирались против большей половины Европы. И Турции. И даже Болгарию мы заполучили врагом – царь Борис почему-то предпочел войти в союз с германцами, а не с братьями-славянами, с русскими, которые совсем недавно спасли их от полного уничтожения турками. Вы сделали ставку на беспрецедентные военные заказы в Северо-Американских штатах, отправили туда два эшелона золота, а еще раньше и в Англию. Но американцы и по сей день даже не начали строить под ваш заказ оружейные и пороховые заводы. Но золото Российской империи они уже присвоили. Теперь они не желают признать советскую Россию. Почему? Да кому же захочется добровольно расставаться с краденым! Ведь в случае чего советская Россия может потребовать золото обратно… Министры-капиталисты тоже Россию не уберегли. И это не они у вас отобрали власть, а вы ее им отдали. И это не мы у буржуазии отобрали власть, а она нам ее отдала. Была бы способна удержать – удержала бы! Правда, в том случае мы с вами не вели бы сейчас светскую беседу. Уже за то надо благодарить Керенского, что он мне такую счастливую возможность предоставил…
– Я тоже рад, – заметил отозвался Николай.
– Вы правы, Ваше величество, в том, что Брест – самое отвратительное и унизительное из всего, что могло произойти. Но скажите мне, глубокоуважаемый Николай Александрович, как можно воевать против немцев, австрийцев, чехов, словаков, венгров, итальянцев, турок, болгар и прочая и прочая, если снаряды, порох, артиллерия и даже аэропланы, заказанные вами за границей, будут готовы через два года, максимум – через год!
Николай помолчал немного и произнес:
– И все-таки не могу понять, чем вас не устраивала прежняя Россия. Конечно, были ошибки. Но все можно было поправить…
– Держава, в которой внутренняя политика и охранная деятельность построены на произволе и провокаторстве, обречена, потому что становится ненавистна всем своим граждан, – ответил комиссар. – Что может быть отвратительнее, когда полиция создает террористические революционные организации, содержит их за государственный счет и направляет действия террористов против государства же! Полиция организует революционный террор – как вам это? Ее агенты организовывают террористические акты против самых высокопоставленных лиц империи! Опасаюсь, что не поверю вам, если скажете, будто вы не знали, что Столыпина, вашего самого преданного вам министра, уничтожила киевская охранка. Что вашего дядю великого князя Сергея Александровича уничтожила московская охранка! Что главарь эсеровской боёвки Евно Азеф был одновременно вашим, то есть государственным, агентом на жалованье, и революционером?! А убийство вашего деда – Александра Второго? Без прямой и косвенной помощи Департамента полиции, который хорошо контролировал ситуацию, террористы никогда бы не смогли его разорвать бомбой!.. Это укладывается в голове? У меня, признаться, не укладывается.
Николай зябко передернул плечами. Потом приблизил лицо к лицу комиссара и медленным шепотом произнес:
– Я вам не верю.
Комиссар покачал головой.
– Это я, глубокоуважаемый Николай Александрович, не верю, что вы, будучи «Хозяином земли русской»[99], ничего этого не знали. Но ведь, насколько мне известно, Лев Толстой писал вам большие письма. Он хотел открыть глаза императору на бедность, унижения, на скотскую жизнь главной опоры самодержавия – на крестьянство. И что же вы ему ответили?
– У меня не было времени отвечать каждому борзописцу! – раздраженно отрезал Николай. – Незачем писателю лезть в политику. Она слишком сложна для его понимания.
Комиссар Яковлев удивленно посмотрел на Николая.
– Уверен, Николай Александрович, что я ослышался или неправильно вас понял. Не может быть, чтобы культурный человек и к тому же монарх, хоть и отставной, назвал величайшего писателя нашего времени борзописцем! Тем не менее, теперь-то вы убедились, что, не вы, а Лев Толстой был прав? Все, что началось в феврале прошлого года и продолжается по сей день, он предсказал с невероятной точностью.
Николай поиграл желваками на скулах, замолчал и отвернулся. Он вспомнил, как писали газеты: «Два царя в России – Николай Романов и Лев Толстой. Но разница в том, что Толстой потрясает трон Романова, а Романов с Толстым ничего сделать не может…»
