Второй часовой лишь хмуро кивнул, хотя и без враждебности, которую Николай научился распознавать в человеке с первого взгляда. Он был в хорошо пригнанном виц-мундире, и Николай решил, что перед ним – определенно бывший офицер.
Николай, все с той же улыбкой, спрятавшейся в усах, сделал шаг к окну. Виц-мундир резко его окликнул:
– Далеко собрались, полковник? Для вашего сведения: у нас приказ сопровождать вас везде!
Тепло в груди Николая стало медленно испаряться.
– Даже в ватерклозет? – с невольной иронией поинтересовался он.
– Так точно, господин-гражданин полковник! И в ватер тоже, – с веселым вызовом в голосе подтвердил боровичок.
– Неужели опасаетесь, что сбегу? От жены? От дочери? И куда? – в его голосе звучала легкая обида.
Солдатик пожал плечами, второй неприязненно посмотрел на Николая и ответил:
– Опасаемся другого, господин полковник. Вы сами должны понимать.
– Начальство говорит, что вы – наш самый дорогой багаж, – по-прежнему открыто улыбаясь, пояснил боровичок. – А на дорогое охотник всегда найдется! Уж народишко в наши-то времена так и зыркает – где что плохо лежит!
И он заливисто рассмеялся. Его напарник помрачнел еще больше.
– Вот как! – безрадостно вздохнул Николай. – Что же, если приказ, придется подчиниться.
Издалека послышался голос Гузакова:
– Разговоры на посту! – прикрикнул он, подходя ближе.
Часовые вытянулись.
– Не спится, – объяснил Гузакову Николай. – Вот вышел покурить. Не возражаете?
Тот кивнул и пошел дальше. Но через пару шагов остановился и сказал:
– Николай Александрович! Настоятельно прошу никуда не выходить без сопровождающих. Товарищи Тихомиров и Скрипник…
– Скрипка! – перебил его маленький солдат.
– Что? – не понял Гузаков. – Какая еще скрипка?
– Не какая, а какой! – внушительно поправил его солдат. – Это фамилия наша такая.
– А, понятно, – кивнул Гузаков. – Значит, товарищ Скрипка… Эти товарищи, – продолжил Гузаков, – ваша охрана, а не стража, Николай Александрович! Вы человек военный, и, думаю, вам видна вся серьезность обстоятельств.
– Да-да!.. Разумеется! – с готовностью заверил Николай. – Я очень вам благодарен, прошу тоже понять меня правильно.
– Постараюсь понять, – ответил Гузаков. – Надеюсь на такое же отношение и с вашей стороны.
И Гузаков двинулся дальше вагон.
Обида растаяла, на душе снова стало легче, и Николай даже замурлыкал под нос свой любимый романс:
А поутру она улыбалась
На балконе своем, как всегда.
Над цветком легко изгибалась.
И лилася из лейки вода…
Поймав взгляд маленького солдата, смущенно замолчал. Он забывал иногда, что у него совершенно нет музыкального слуха. Но как большинство музыкальных «глухарей», очень любил музыку, и особенно ему нравилось петь. О том, что ему медведь на ухо наступил, Николай не догадывался до самой женитьбы. Через месяц совместной жизни Александра категорически запретила ему песни на публике: «Императору можно быть строгим и жестким. Или милосердным и мягким. Но быть смешным император права не имеет!» – заявила тогда жена. С тех пор он пел только наедине с женой. Алиса охотно ему подпевала: голос у нее был несильный, но чистый и приятный, правда, от своего немецкого акцента она так никогда окончательно не избавилась. Музицировала Александра тоже с удовольствием, но только в присутствии родных и близких. Любила играть на рояле в четыре руки с дочерьми или с Анной Танеевой, дочерью начальника канцелярии ее величества. Чтобы Танеева могла бывать при дворе свободно, Александра присвоила ей шифр фрейлины, для чего Танеевой пришлось выйти замуж, и с тех пор она всем известна под фамилией Вырубова.
Николай раскрыл портсигар: там оставались только три папиросы. Поколебался и предложил часовым.
– Не угодно ли закурить?
Часовые переглянулись, солдатик было потянулся к портсигару, но, поймав взгляд товарища, руку отнял и ответил с тяжелым вздохом:
– Нам нельзя – служба…
– Мне приятно слышать ваши слова, – одобрил Николай. – Дисциплина прежде всего. Это я вам говорю как офицер… как бывший офицер хм… царской армии. Нет дисциплины – нет армии. Нет армии – нет государства. Враг в твоем доме и ты – пленный или раб его. А вот революционное правительство отменило в армии дисциплину и тем погубило ее, – не удержался Николай.
– Гражданин Романов! Требую немедленно прекратить лживую контрреволюционную пропаганду. Вы не можете называться офицером, коли так врете! – возмутился штатский. – Советская власть дисциплину в армии не отменяла. Все как раз наоборот! Есть приказ товарища Троцкого: если хоть один в полку не подчинился приказу командира – каждый десятый расстреливается на месте.
– Да-да, я несколько неточно высказался, – поспешно согласился Николай. – Безусловно, я имел в виду революционное Временное правительство – князя Львова, Керенского…
– Ну, это да, правильно, – подтвердил солдатик. – В нашем полку после февраля все приказы командиров шли только через солдатский комитет. И ежели комитет говорил, что приказ неправильный, то и не выполняли. Но все было правильно. Все по закону.
– Что же это за закон! – укоризненно сказал Николай. – Это преступление, а не закон. И часто отменял комитет приказы командиров?
– Да почитай, все отменял! – отвечал солдатик. – Особливо приказы в атаку. И то, гражданин полковник: как же идти в атаку, если сапоги у тебя – на картонной подошве? Мне такие и достались. Хорошо, потом аглицкие ботинки выдали с обмотками. Да что обмотки по нашей-то грязи! Опять– таки, снарядов по неделям не было, патронов – тоже. С самого начала кампании даже винтовок всем не хватало. Вот и жди, покуда товарища убьют. Берешь его винтарь. Чем там, в Петрограде ваши генералы думали? Драконы они хищные, а не генералы! Вот их всех и надо было, господин-гражданин император, отправить на фронт!.. Враги трудового народа, словом…
– Да, – сокрушенно проговорил, – это уже… да… никуда…
– Немцу тоже было не сладко, – продолжил боровик. – Голодали германцы. И мы тоже гнилое пшено в окопах ели. Однако же винтовка была у каждого германца. И патроны. Поэтому наш солдат и рад был, что комитеты можно было созывать. Это ж не война была, а сплошь смертоубийство, изничтожение человека на корню. Теперь вон пахать некому! Не стало мужика. Все на фронтах закопаны. В наших краях есть деревни, где сплошь одни бабы остались. На себе пашут!
Солдатик замолчал и смущенно кашлянул. Он только сейчас сообразил, что перед ним стоит самый главный дракон. И, словно извиняясь, продолжил спокойнее и вполне дружелюбно:
– Вам бы, гражданин полковник, хорошо объяснить народу, зачем начали эту войну и перебили столько людей. И почему в нашей роте приходилось на немцев с дрекольем идти, а не с винтовками. Народ у нас отходчивый, все поймет. Мы ж все-таки православные. А вам на совести станет легче…
Негромко, со спокойным убеждением, Николай проговорил:
– Все не так просто… простите, как ваше имя и отчество?
– Я же сказал только что: фамилия моя Скрипка, звать Иван Филимонов. Саратовские мы, – ответил солдатик.
– А служили, Иван Филимонович, где? Мне ваше лицо кажется знакомым. Как минимум, один раз мы с вами где-то виделись.
У Николая была феноменальная память на лица.
– Я с четырнадцатого года на войне. Начинал в Пруссии. Командующим был генерал Самсонов. Слыхали про такого? Он еще застрелился.
Николай кивнул:
– Да, слыхал…
– Немцы там почти всю армию и размолотили. В два счета. Загнали нас в котел. Оттуда мало кто выбрался. Мне вот повезло – живой. А генерал Самсонов той же ночью застрелился. От позора, говорят. Но мертвые от того его самострела не воскресли. Раненые не выздоровели. Инвалидам руки-ноги никто не пришил на место… Немцы нас тогда, как курей ночью, взяли. Да, как курей! Вот побежали мы. Ночью бежали!.. Чтоб он не успел окружить. Лесом, в темноте, наощупь. Ни огня, ни фонарей. Даже месяца не было на небе. Куда шли, где германец – никто из офицеров не знал, пока утром не вышли на дорогу. А он тут нас уже поджидал. И стал из пушек расстреливать. Там меня и ранило. Откуда ж немец узнал, где мы выйдем? Значит, были наши офицеры изменники… А еще я своими ушами слышал, как штабные говорили, что у них новых войсковых карт нет. А те, трехверстки, что есть, так еще с той войны они, что при Наполеоне Бонапарте была. А где новые? Куда их снесли? Скажу так: все высшие чины были немецкие шпионы, один к одному. Их-то всех судить надо и по расходной ведомости пустить. Они солдата не жалели. Сколько загубили душ, никто не сосчитал…
Николай почувствовал, как слегка заныл левый мизинец, в центре груди появилась уже знакомая ноющая боль. Но сейчас же отступила – он даже испугаться не успел.
– И что же дальше? – спросил Николай.
– Дальше? – вздохнул солдатик. – Дальше было хорошо. Меня сначала в санитарный поезд сдали, привезли в Питер, в госпиталь. Там я с вашей супругой познакомился, и с дочками вашими. Они служили сестрами милосердными. Мне перевязки меняла сама Александра Федоровна, – улыбнулся солдат Скрипка. – Строгая она у вас, но перевязывала хорошо – бережно, не больно. Спасибо ей…
