– Хм, хм, – сказал генерал и, сжав кулаки так, что побелели костяшки, выругался: – Tas de salauds!
– Безусловно, они мерзавцы, – снова согласилась я. – Однако нам следует подумать и о том, что Ефим действительно мог не знать этих людей и дверь им могла открыть Глаша.
– Это невыносимо! – снова взревел генерал. – Да я за Глафиру головой готов поручиться!
– Не спешите, Валерий Никифорович, – тут же осадила его я. – Вы вот, например, знаете, с кем она тут встречалась, с кем дружила? Может быть, у нее был ухажер? А? Вам что-нибудь об этом известно?
– Я… Мне… Нет. Я ничего об этом не знаю, но Глаша девушка честная, а не какая-нибудь там… Иначе я бы ни за что не доверил ей детей!
– Все это так. Но, тем не менее, Глаша пропала вместе с ребенком. Кстати, еще не ясно, все ли ее вещи на месте. Это сможет нам сказать Анна, если, конечно, появится завтра утром или ваша супруга, но только когда немного успокоится, – генерал нахмурился и замолчал. – Теперь продолжим. У нас есть записка, в которой злодеи свидетельствуют о том, что это похищение и советуют не придавать дело огласке…
– Советуют! – Селезнев порывисто поднялся из кресла. – Да они угрожают! Угрожают расправой с моим сыном! Какие же мерзавцы! – он подошел к окну и сердито уставился на темную улицу.
– Да, они угрожают, – опять согласилась я. – Теперь предстоит решить, как действовать дальше. Если сейчас вызвать полицию, дело неминуемо получит огласку и тогда… – я вздохнула. – И тогда мы ничем не сможем поручиться за жизнь маленького Ники. Однако в доме труп, и мы просто не можем обойтись без полицейских, – в раздумье продолжила я и замолчала.
Валерий Никифорович повернулся ко мне, ожидая моего окончательного вердикта, а Гвоздикин даже, по-моему, затаил дыхание и буквально замер в своем кресле.
– В общем так, Валерий Никифорович. Думается мне, что следует все же кое-кого посвятить в происшедшее, иначе нам просто не обойтись. Не хватало еще, чтобы мы, скрывая сейчас преступление, позже были обвинены сами. Такое случается, – добавила я, вспомнив эпизоды из собственной биографии. – У меня в местной полиции, как вам известно, есть хорошие знакомые, которые помогут, но в то же время, будут хранить тайну. Я, разумеется, имею в виду господина старшего полицмейстера, небезызвестного вам Михаила Дмитриевича.
– Познякова? – удивился Селезнев, обернувшись к нам.
– Да, ваше превосходительство, его самого. Если мы попросим Михаила Дмитриевича курировать это дело, то, уверяю вас, он сумеет сохранить конфиденциальность. Послать за ним?
Селезнев в сомнении побарабанил пальцами по стеклу, затем, видимо, решившись, кивнул. Я вышла из кабинета и позвала Степана, велев ему во что бы то ни стало разыскать господина подполковника. Вернувшись в комнату я, сев на диван, продолжила:
– Со своей стороны, Валерий Никифорович, позвольте мне предложить вам свои услуги. Я ведь вам рассказывала о своем покойном муже и о том, что многому от него научилась?
– А как же! – сказал генерал и подошел ко мне. Я поднялась, и Селезнев взял меня за руки. – Екатерина Алексеевна, мне сейчас, как вы понимаете, нужна любая помощь. А особенно ваша. Поскольку вам я доверяю безгранично… – Он помолчал и продолжил, глядя мне в глаза: – И потом, я знаю, что несколько преступлений уже были раскрыты именно с вашей помощью. Но это даже не главное… Главное, что я о вас знаю, это то, что вы любите Нику… А значит, сделаете все, чтобы вернуть его домой… Даже то, чего не сделает полиция. Не так ли?
– Так, Валерий Никифорович, – заверила я его.
В это мгновение тишину, образовавшуюся в комнате после столь важного объяснения, нарушил тихий всхлип, и мы с генералом вздрогнули от неожиданности, совершенно позабыв к тому времени, что в комнате мы не одни. Гвоздикин с раскрасневшимися глазами прижимал руки к груди и прочувствованно смотрел на нас.
– Ек-катерина Алексеевна! – воскликнул он, – Рассчитывайте на меня! Если я чем-то смогу п-помочь… Я п-полностью в вашем расп-поряжении!
Генерал отпустил мои руки и неловко закашлял, отойдя к окну, я же только улыбнулась и ответила:
– Спасибо, Аполлинарий Евгеньевич.
Домой я возвращалась в тот вечер поздновато. Было уже около полуночи, когда я поднялась к себе в комнату. Несмотря на усталость, спать мне не хотелось. Мне хотелось еще раз обдумать то, что произошло. Главное – определить в каком направлении следует продвигаться. Мне действительно безумно было жалко Нику, я переживала за его психическое и физическое состояние. Ребенок, должно быть, испытал очень сильный шок.
Но как это случилось? Кто же эти люди, проникшие в дом Селезневых? И почему слуги их впустили? Я была уверена, что дверь им открыл либо Ефим, либо Глаша. Иначе они просто не смогли бы попасть в особняк. Правда, преступники могли воспользоваться и черным входом… Но это я была намерена выяснить утром, с появлением горничной Анны. Мы условились с Поздняковым, что ее появления будут ждать до десяти утра, и если она так и не появится, будет объявлен ее розыск.
Вообще же, я была рада помощи Михаила Дмитриевича. Он понял ситуацию правильно, поэтому, прежде чем были вызваны полицейские, было решено, что правду о случившемся не должен знать никто, кроме уже посвященных. Полицейским сказали, что, мол, была совершена попытка ограбления, лакея же задушили, потому что он пытался помешать преступникам. Ограбление не удалось, так как в самый неожиданный момент прибыл господин Гвоздикин и поэтому воры скрылись через черный вход. Внешне этот вариант выглядел вполне правдоподобно.
А относительно исчезновения маленького Ники Валерий Никифорович предложил сказать, что отправил его вместе с Глашей в деревню к родственникам по фамилии Сухаревы. Их имение считалось одним из самых дальних в губернии, и жили Иван Степаныч и Евдокия Тимофеевна очень уединенно. Детей не имели, несмотря на преклонный возраст, и успели по-настоящему привязаться к Нике за время их посещения Селезневыми пару недель назад. Валерий Никифорович обещался съездить к ним и предупредить обо всем. Так что и здесь все могло бы сойти за правду.
Словом, внешне мы постарались сохранить требуемую конфиденциальность. Конечно, судя по записке, нам сейчас просто следовало бы ждать следующего шага преступников, но, лично я не собиралась сидеть сложа руки. И потом, отчего-то мне казалось, что угроза, высказанная злодеями, всего лишь пустой звук. Здесь следует признать, что давно пора привести полный текст оставленной в детской записки. На обнаруженном мной листе было написано:
«Господа Селезневы, если Вы хотите, чтобы Ваш сын не пострадал, то постараетесь сохранить конфиденциальность. Помните, от Вашего молчания зависит жизнь Вашего ребенка».
И все. То есть, я прекрасно поняла, что это похищение, однако, его цель оставалась для меня непонятой. Если преступники собираются требовать выкуп за Николая Валерьевича, то почему они ничего об этом не написали? Если же никакого выкупа им не нужно, то зачем понадобилось похищать мальчика?
Я нервно расхаживала по комнате, перечитывая эту злосчастную записку снова и снова, пытаясь представить себе картину происходящего. Что же случилось в той комнате? Мой мозг судорожно пытался найти хоть какую-то зацепку, но тщетно. Однако у меня была странная уверенность относительно двух пунктов. Первый – я была уверена в том, что кто-то из слуг знал злодеев и впустил их в дом. Второй – я была уверена в том, что кто-то из преступников принадлежит к нашему сословию, поскольку прекрасно владеет французским языком.
Часы пробили три, когда я, отчаявшись что-то понять и справедливо рассудив, что утро вечера мудренее, решила попытаться уснуть, ведь утром мне нужно иметь ясную и свежую голову. Нику необходимо найти…
* * *
Проснулась я, что называется, с петухами, однако, как это ни странно, чувствовала себя совершенно отдохнувшей, несмотря на то, что и спала-то всего несколько часов. Тем не менее, я встала, сама оделась (мои горничные остались у Селезневых) и спустилась вниз, решив попросить у своей кухарки Манефы горячего чаю с молоком. Мысли мои были заняты маленьким Никой. По-моему, он даже снился мне ночью, я все переживала, как он…
Я прошла на кухню и даже обрадовалась тому, что Манефа уже успела разжечь плиту. Значит, мне не придется ждать чаю слишком долго.
– Доброе утро, Манефа, – приветливо сказала я. – Приготовь мне, пожалуйста, чаю с молоком.
Манефа, баба сорока с лишним лет, по-крестьянски недалекая, но в хозяйственных делах весьма ушлая, да и кухарка отменная, имела внешность вполне заурядную: округлая не только лицом, но и всем своим дородным телом; с длинными, светлыми волосами, которые она прятала под всегда свежайший белый платок; с серо-голубыми глазами немного навыкате; с красными веками, слезящимися от постоянного нахождения возле плиты; с белесыми ресницами и бровями; с тонкогубым щербатым ртом; с россыпью веснушек на рязанском носу. Манефа служила у меня в доме уже лет пять, и я успела к ней привыкнуть, даже вольную ей подписала. Она была аккуратна, несуетлива, основательна в разговоре и поведении, и порой я не стеснялась с ней побеседовать, конечно же, только развлечения ради.
