– Утро доброе, Катерина Лексевна, – поклонилась Манефа. – Чтой же энто вы сами в кухоньку-то? – удивилась она. – Неужто не могли Аленку или Стешку прислать?
– Дело в том, что их нет. Я вчера отослала их по делу, так они только нынче должны вернуться.
– А, вона чево, – покачала она головой. – А чайку? Энто, конечно. Чичас только вот вода закипятиться, так я вам подам, не извольте беспокоиться.
– Спасибо, Манефа, – улыбнулась я, наблюдая за ее неторопливыми, но ловкими движениями. – Тепло у тебя тут…
– Да если вам, Катерина Лексевна, не зазорно, то посидите, погрейтесь, – пригласила Манефа, выдвинув из-под большого, прямоугольного деревянного стола табурет и смахнув с него несуществующую пыль своим всегда чистым фартуком.
– С удовольствием, – кивнула я и села на предложенный табурет. – Может, расскажешь что-нибудь? – спросила я, зная, что Манефа, как и вся прислуга, была не прочь, по народному выражению, посудачить. – О чем, например, нынче говорят?
– Да о чем только не треплют… Вас бы вот чем поразвлечь?.. – задумалась на минуту Манефа, доставая крынку с молоком. – Ну вот, давеча я на ярманке была, что на Верхнем базаре. Ну, когда вы жалованье-то о прошлый раз выдали, помните? – Я кивнула. – Так вот, дай, думаю, на ярманку схожу, гостинчиков сродственникам прикуплю к празднику… Так видала я там, Катерина Лексевна, картинку такую, что чуть слезу не пустила…
– Что так? – заинтересовалась я.
– Так ведь тута такое дело… Вы ведь знаете, что я оченно ребяток маленьких люблю… Своих-то Бог не дал, так я, как увижу младенчика, так прямо дюже расстраиваюсь… А тута, пошла давеча на ярманку… Смотрю, значит, едет в санях барыня, ну чисто императрица… В горностаевой дохе, в платке расписном. Сани-то у нее все тоже в мехах, лакированные, кучер на облучке в зипуне лисьем, лошади с колокольцами… В обчем, богатая, видно сразу… Денег-то, небось, куры не клюют… Едут, значит, они мимо, а я племянницу свою повстречала, Парашку, что у Кузякиных служит, тоже к празднику на ярманку пришла, с сыночком своим, Петенькой… Она ведь, Парашка-то, замуж за ихнего кучера, Гаврилу, вышла, уж года четыре как…
Манефа собралась ставить тесто, достала продукты и большую чашу для опары, засучила рукава, а я, тем временем, стала слушать внимательней. Что-то подсказывало мне, что в Манефином рассказе содержится нечто, имеющее отношение к Никиному похищению. Отчего я тогда так решила, сама не знаю, но как выяснилось, рассказ моих ожиданий не обманул.
– Так вот… Стоим мы с Парашкой, судачим о том, о сем… А Петенька возле нас крутится, он малой еще, годочка три, не боле… Все-то ему, мальцу, интересно, крутит головенкой туды-сюды. Оно и понятно, на ярманке-то чего только не увидишь… А тут барыня энта на санях, он, конечно же, загляделся… А барыня возьмут, да и закричат страшным голосом кучеру своему, стой, мол, Иван. Тот, ясно дело, остановился. Мы, значит, смотрим. Чудно как-то, чтой энто такую царицу перепугало… Выскочили барыня энта из своих лакированных саней, да как кинутся к Петрушке нашему, как схватят его на руки, как прижмут, – Манефа даже зажмурилась. – Дитя в крик, Парашка – в визг, барыня – в слезы, а я стою ни жива, ни мертва, – она недовольно покачала головой, подсыпала муки в миску и принялась замешивать.
– Думаю, беда, ой, беда, что ж энто такое деется? Народ собрался, все чево-то бають, околотошный прибежал… Суета кругом. Барыня в дитятку вцепились мертвой хваткой с одного боку, Парашка – с другого, а он, бедный, кричит, плачет, покраснел весь, перепужался… – Манефа вздохнула. – Ну, думаю, порвут ребенка, как есть порвут… Барыня Павлушу какого-то кличут, Парашка кричит: «Отдайте сына!» Я к околотошному, говорю, разнимите, мол, господин полицейский, иначе дитю вред причинят… Он, правда, спокойно так, без суеты, кликнул ейного кучера, вдвоем они у барыни энтой Петрушку нашего отняли, матери на руки передали и околотошный велел им идти подобру-поздорову. Парашка, ясное дело, бегом домой побегла, а у меня дела были, так я осталась… Гляжу, значит, барыня слезьми уливаются, кучер их кое-как в сани обратно усадил, да и увез с глаз долой. Я дух перевела, околотошный кричать давай, чтоб все расходились, а я слышу, как рядом бабы две бають… – Манефа пристроила опару у печи и принялась заваривать чай, поскольку вода уже успела закипеть.
– Одна, значит, говорит: «Вот ведь что с Матреной Филипповной сделалось». А другая спрашивает: «А кто энто такая? И чево с ней сделалось?» Ну, та и отвечает, мол, а как же, известная энто в нашем городе личность. Так и говорит, Катерина Лексевна. Я, ясно дело, заинтересовалась, пристроилась рядом, иду за бабами, слушаю, чем же энто таким барыня давешняя прославились. А выходит так, что была энта барыня женою купчины одного, Петром Федотычем Степкиным ево звали. Богатый он был, страсть какой, у него только одних лавок, почитай, штук пять было. Обженились они годов шесть как, жили, сказывают, душа в душу, дитятку родили, Павлушей назвали… Я как энто услыхала, так сразу вспомнила, как бырыня энта все Павлушу звали… Ну, думаю, не иначе, тута какая беда случилась… И точно, – Манефа присела напротив меня за стол, подперев кулаком щеку. Глаза ее сделались большими и печальными, и она, продолжая рассказывать, время от времени утирала их краем своего платка.
– О прошлом годе, баба та сказывает, поехала Матрена Филипповна матушку свою навестить в деревню. А тута возьми и беда-то случись… Решили какие-то басурманы Степкина ограбить, залезли в лавку, а там, на горе, и он с мальцом оказался… Порешили и приказчика, и купца, и мальца не пощадили, вырезали всех, – Манефа всхлипнула. – Страсть-то какая, Господи прости. Награбили немало, а кто такие, откуда – про то до сих пор неведомо… Не иначе, как кто из наших, с Мильонной. А, может, с Худобки, али с Глебучева какие фартовые, Бог их разберет… – Она вздохнула.
– Послушай, Манефа, – сказала я, – а когда это случилось, уж не прошлым ли летом?
– Про то не знаю, может и летом, – с сомнением ответила Манефа. – Вот, значит, какое несчастие приключилось… Барыня из деревни вернулись, а тута… В обчем, помешались оне с тех пор. Как мальца какого увидят – так в слезы. Кидаются, отнять хотят… Ужо, сказывают, такое было, что забирали у них мальцов-то… – Манефа покачала головой. – Вот страсти-то какие, Катерина Лексевна, – подытожила она свой рассказ.
– А что же, Манефа, неужели ее, Степкину эту, лечить не пытались? – кажется, рассказанная кухаркой история произвела на меня впечатление, по крайней мере, заинтересовалась я не на шутку.
– Да почем же я знаю, Катерина Лексевна? Может, лечут, а может, – она пожала плечами и встала, чтобы достать чайные принадлежности.
Я хотела продолжить разговор, надеясь уточнить еще некоторые детали, однако в дверь позвонили. Я, поблагодарив Манефу за рассказ, вышла из кухни, и, глянув на часы, которые к тому времени показывали без четверти десять, удивилась столь раннему визиту. Правда, накануне, прощаясь с Селезневыми и Поздняковым, я сказала, что они могут обращаться ко мне в любое время, если что-то вдруг понадобится. В общем, это вполне могло иметь отношение к исчезновению Ники.
В гостиную, где я находилась, вошел Федор и сказал, что «прибыли господин старший полицмейстер по срочному делу». Я, конечно же, велела проводить. Через несколько минут в комнату вошел господин Поздняков, собственной персоной. По его утомленному виду было заметно, что ночь выдалась бессонной. Мы поздоровались, и я сразу же перешла к делу:
– Говорите же, Михаил Дмитриевич, что случилось? Ведь что-то же случилось, не так ли?
– Простите меня, Екатерина Алексеевна за столь ранний визит. Вы, должно быть, думаете, что есть какие-то новости от похитителей, но, увы, это не так. Разрешите присесть? – спросил он.
– О, конечно, Михаил Дмитриевич, садитесь, пожалуйста, – я указала на кресло.
В дверь постучали.
– Войдите, – сказала я. Это оказалась Алена с чаем.
– Ты уже приехала? – спросила я.
– Доброе утро, Екатерина Алексеевна, – ответила Алена и поставила поднос на стол. – Да нас, вот, Михаил Дмитриевич привезли.
– Да? – я посмотрела на Позднякова. – Значит, слуги вернулись?
– Конечно, Екатерина Алексеевна, – ответил подполковник.
– Спасибо, Алена, ты можешь быть свободна, – сказала я горничной. – Выпьете со мной чаю, Михаил Дмитриевич?
– Не откажусь, – он пересел к столу.
– Рассказывайте, – потребовала я.
– Словом, слуги вернулись. В том числе и Анна. Она, конечно, никому ключей не давала, провела весь предыдущий день у родных в Астраханском переулке. Мои агенты проверили, так оно и было, но на всякий случай еще раз проверим все поосновательней. Я заехал к Селезневым утром, Елизавета Михайловна еще не вставали. А Валерий Никифорович еще не ложились. Гвоздикин просидел всю ночь с ним в кабинете и только сейчас отправился спать. Странный он какой-то субъект, не находите?
