— Точно ли?
— Да точно — она и нужна, а разведывать не посылали!
И Данилка перекрестился.
— Ин ладно, парень, коли так — отдам я тебе ту душегрею, — внезапно помягчел целовальник. — Но она у меня заложена за пять алтынов. Хочешь — выкупай за шесть и забирай!
Данилка и ждал, что душегрея сыщется, и не ждал, что придется выкладывать за нее деньги. Живя без гроша, на казенных кормах, он привык обходиться даже без тех кривеньких полушек, каких у всякого сопливого мальчишки и то сколько-то было припасено.
— При себе у меня таких денег нет, — извернулся Данилка. — А вот добегу до приказа, там мне Бухвостов даст!
— Бухвостов? Подьячий? А что ж не сестра? Стой, Егорка! Стой на дверях! — Мощный целовальник ухватил Данилку за грудки. — И точно — вынюхивать пришел!
Затем он крепко впечатал парня спиной в стену и навалился на него.
— Попробуй только пикни! Тут тебе никто не поможет!
Данилка смог лишь захрипеть — два тесно сжатых кулака целовальника вдавились ему в горло. И не шевельнуться было.
— Коли скажешь, кто посылал, живым отпущу, — прямо в ухо пообещал целовальник. — В зубы брязну для порядка — и ступай себе с Богом! А коли не скажешь — в прорубь спущу, она тут неподалеку. Корми тогда раков!
В ожидании ответа он несколько ослабил хватку.
Данилка быстро обвел взглядом кружало.
Народу было мало — закуску к хмельному подавать не велено, люди забегают по двое и по трое распить большую чарку — и тут же выметаются вон. Наливает из разных бутылей невысокий дядька, и на то, что целовальник кого-то зажал в углу, внимания не обращает, мало ли с какого питуха долг требует. Позвать на помощь некого. Объяснять целовальнику про Устинью и Родьку — опять же не поверит.
— Так что ты тут разведал, коли к подьячему своему бежать собрался? — напомнил Данилке целовальник. — Может, что водку развожу? Может, что с солдатами в долю вошел? Что ты мог увидеть, сучий потрох?
— Не знаю я никаких солдат, дядя!
— Может, что лихих людей приваживаю?
— И людей я не знаю! Мне душегрею отыскать надобно!
— Может, что девки у меня тут сидят? Или у ворот зазывают?
Данилка и подивился бы тому, сколько грехов может числиться за целовальником, но было не до удивления.
— Да на кой мне твои девки?
— Стало быть, в прорубь? Егорка, веревку неси. Свяжем раба Божия, до темноты полежит в чулане, а потом и вынесем, благословясь.
Егорка, судя по росту и дородности, был то ли сыном, а то ли младшим братом целовальнику. Он неторопливо подошел и перенял из рук своего старшего грудки Данилкиного тулупчика. При этом в его мохнатом кулаке была зажата сложенная в несколько раз веревка.
— Не накликать бы греха, — предупредил он целовальника. — Может, тот, кто его прислал, поблизости сторожит. Задержится тут парень больше положенного — к нам и пожалуют гости.
— Ах, чтоб он сдох! — от всей души пожелал Данилке целовальник. — Погоди! Придумал!
И поспешил прочь.
— Стой, не дергайся! — посоветовал Данилке здоровенный Егорка. — Коли ты у нас невинная душа — то, может, и обойдется. Богу лучше молись! Мы тут таких, которые вынюхивают, не любим, понял?
Целовальник уже возвращался с чаркой в одной руке и с граненой темной скляницей — в другой.
— Две части водки, одну — зелья? — уточнил он у Егорки.
— А шут его знает! Тебе толковали, не мне.
— Ладно, как Бог даст…
Он плеснул из скляницы в чарку.
— Выпьешь — жив останешься! — сказал Данилке. — Не выпьешь — хуже будет! Разевай пасть-то!
Данилка, так уж вышло, до сих пор не оскоромился. В Орше еще мальчишкой был, а на Аргамачьих конюшнях — кто ж ему нальет? Мудрую целовальничью мысль он понял — ежели кто-то ждет его, засланного, снаружи да придет на выручку, то целовальник и покажет на пьяного Данилку — мол, кто ж его знал, что с одной чарки так развезет, забирайте своего дурака, чтобы и духу его тут не было! Но для чего же зелье?
Страх напал на парня — как напал бы на всякого человека, которому предлагают этакое угощеньице. И тут же проснулся норов.
Данилка гордо отвернулся от поднесенной к губам чарки.
Целовальник сшиб с него шапку и, ухватив за пушистые волосы, запрокинул ему голову. Данилкин рот сам собой открылся…
— Эй, Григорьич! — раздался вдруг зычный голос. — Ты кого там в угол зажал — не девку?
— Ты знай пей, — отозвался целовальник, не поворачивая головы. — Пей, да дело разумей!
— Я пью! — сообщил незримый мужик. — А вы-то что с Егоркой там затеяли?
Из темного угла появился, воздвигнувшись над столом, молодец — рослый, плечистый, в дорогом лазоревом кафтане с собранными рукавами такой длины, что если распустить — по полу бы мели, но со смутным, как после долгодневного запоя, лицом. Когда он выпрямился, с плеч свалилась богатая шуба, но он и не позаботился поднять ее с грязного пола.
— Все бы вам добрым людям головы морочить! Что, много ли парень задолжал?
— Вот черт разбудил… — проворчал Егорка.
— Поди сюда, слышишь? — велел молодец Данилке. — Со мной — не тронут! Хочешь — выкуплю? Я им полтину дам — отстанут!
Видать, слово смутного молодца в кружале все же имело вес, Данилку отпустили и позволили шагнуть навстречу благодетелю. Парень, схватившись рукой за шею и даже не подобрав шапки, поспешил к столу, уставленному кружками, чарками, скляницами и сулейками.
— Садись! — приказал молодец, шлепаясь на скамью и давая возле себя место. — Кто таков?
— Я с Аргамачьих конюшен… — Тут Данилка вовремя вспомнил, что никакой должности на конюшнях он не имеет, держится исключительно добротой деда Акишева, а в беседе с приличными людьми этим щеголять не с руки, так что придется соврать. — А прозванием — Ивашка Анофриев.
— Пить будешь, Ивашка?
— За чужие не пью, своих пока не нажил, — сразу отрекся от хмельного Данилка.
Молодец поглядел на него, хмыкнул и треснул ладонью по плечу, что означало — хвалю!
— А я Илейка Подхалюга, однако ты меня так звать не смей!
— Илья, а по отчеству? — осторожно спросил Данилка.
Молодцу было на вид лет около сорока, хотя и нарядился он, как молодой жених. Да и седина уж мелькала в крутых нечесаных кудрях. Да и дородства он накопил — широк-то в плечах широк, но, оказавшись с ним рядом, легко можно было оценить немалого охвата чрево. Звать такого богатыря одним именем Данилка счел неприличным.
— Илья Карпович. Ты, коли не пьешь, чего по таким непотребным местам шатаешься?
— Да сестрину душегрею ищу! — снова пуская в ход состряпанное вранье, воскликнул Данилка, тем более что целовальник и Егорка торчали поблизости и слушали беседу. — Сестру на свадьбу звали, а сестрин муж взял да и пропил! Мне сыскать велено, чтобы выкупить. Душегрея только с виду-то хороша, а вся из кусочков сшита.
Тут парню взошло на ум, что нужно наконец-то увязать между собой треклятую душегрею и подьячего Бухвостова.
— Сестра на конюшни прибежала, нашему подьячему в ноги кинулась. Уйми ты, говорит, мужа! Он же до того допьется — конюшни подожжет! Тут Пантелей Григорьевич мне велел бежать искать ту душегрею и обещал денег дать, а потом он их из Родькиного жалованья вычтет.
Вроде бы получилось складно.
— Такой он у вас добрый? — удивился Илейка.
Данилка призадумался. Кто его, Илейку, разберет, одет он на зависть любому дворянину, скорее всего, что имеет в приказах знакомцев. И беречь бухвостовское достоинство от сплетен Данилка тоже не нанимался…
— Добрый, если сунешь барашка в бумажке.
— Вот и я о нем то же самое слыхивал! — развеселился Илейка. — А то, может, сестра ему другим барашком услужила? Бабы — они по-своему расплачиваются!
— Да Бог с тобой! — Данилка совершенно искренне шарахнулся от шутника, но Илейка не унимался:
— А что сестра? Хороша ли собой? Вот я братца вызволил, а она бы меня и отблагодарила?
Данилку дед Акишев столько раз уродом называл, что парень в это уверовал.
— Хочешь знать, какова сестра, на меня посмотри, Илья Карпович, — посоветовал он. — Мы с Татьяной, говорят, на одно лицо получились.
И сам порадовался, до чего ловко ввернул Татьянино имя. Теперь, даже ежели кто вздумает проверять, комар носу не подточит — есть такая Татьяна с мужем-питухом Родькой!
— Ну-ка, поворотись…
Илейка некоторое время глядел на Данилку, наконец хмыкнул.
— Нет уж, видать, мне сегодня бескорыстно доброту являть придется… Есть хочешь, Ивашка?
— В кружалах же не подают.
— Мне — подают! Посиди со мной, сделай такую милость. Выпьем, поговорим.
По правде, есть Данилке хотелось неимоверно. Как вчера утром на конюшнях позавтракал, так по сей час крохами пробавлялся.
— Недолго посижу, а там и пойду, — сказал он. — Мне же душегрею найти надобно.
