— Господа, много просить не буду. Всего лишь на хлебушек и воду.
Бродяги какое-то время удивленно наблюдали за новоявленной соседкой, затем решительно поднялись, направились к Соньке.
— Пошла геть, гундявка! — приказала баба. — Тут место насиженное!
— Мне бы поесть, — попросила та потресканными губами. — И попить…
— А ты кто такая, босячка, чтоб тут сидеть и портить своим видом господам настроение! — выдвинулся вперед один из мужиков.
— Я — Сонька Золотая Ручка.
— Или у меня в ухе засвербило, или ты гавкнула чтось смешное? — приставил ладонь к уху мужик. — Кто ты?
— Сонька Золотая Ручка.
— Степан! — махнул бродяга подельнику. — Еще одна Сонька объявилась!.. Иди глянь!
Степан, могучий, заросший густой грязной бородой, уставился на Соньку.
— Сонька, говоришь?
— Сонька, — кивнула воровка.
— Та самая?
— Та самая.
Он неожиданно ухватил ее за шиворот, резко вздернул на ноги.
— А ежели Сонька, чего милостыню клянчишь?
— Моя дочка в полиции, — прошамкала Сонька. — Михелиночка.
— А у меня братка в полиции!.. Игнатушка! — заржал Степан. — И что ж, потому я должен наглеть и другим жить мешать?.. Пошла отсюда, прошмандовка! — Он подхватил ее под мышки и поволок в ближнюю подворотню. — Сейчас поглядим, какая из тебя Сонька-Манька!
Двор был глухой, грязный, заставленный старыми деревянными бочками. Степан с размаха швырнул на них Соньку, она сумела подняться, бросилась было бежать, но ее догнали и стали бить.
Били с каким-то непонятным остервенением и радостью — ногами, кулаками, какими-то досками. Она пыталась увернуться от ударов, даже защищалась, потом скрутила свое худое слабое тельце, свернулась калачиком и лишь постанывала, пряча голову между локтей.
Вскоре она затихла, бродяги удовлетворенно высморкались, отплевались и направились к своему «насиженному» месту, оставив лежать между бочек неподвижное тело женщины.
Таббу определили в «Крестах» в точно такую же камеру, как когда-то ее мать, — мрачную, затхлую, узкую, с обшарпанными стенами, с протекающим рукомойником, с окошком в кованой двери.
Бессмертная в бессилии и ярости мерила камеру широкими шагами из угла в угол, беспомощно смотрела на зарешеченное окошко над головой, прислушивалась к глухим голосам за дверью, вновь принималась ходить, что-то выкрикивая, царапая себе лицо, впиваясь ногтями в штукатурку. Временами она опускалась на колени, давя в себе стон.
Дело Бессмертной рассматривалось в городском суде.
Любопытные, газетчики, фотографы стали собираться загодя, желая любыми путями попасть на процесс.
Когда наконец дверь открыли, народ туда ломанул с такой силой, что едва не снес охрану и судейских чиновников.
Газетчики заполнили крайние ряды, фотографы принялись немедленно расставлять свои аппараты.
Зал был забит до отказа, и, когда стали появляться свидетели, все затихли, перешептываясь и рассматривая прибывших господ.
В последнем ряду затаилась дочка Гришина, Даша, наблюдающая за происходящим с недоумением и испугом.
Через два кресла от нее сидели банкир Крук, по-провинциальному тихий, незаметный, а также бледный князь Андрей.
Среди свидетелей были братья Кудеяровы, директор театра оперетты Филимонов, бывший артист Изюмов, Катенька, княжна Брянская, а также отдельно сидящий бывший следователь Гришин.
Из отдельной двери вышли адвокаты. После них торопливо засеменили присяжные, и только после того, как окончательно установилась тишина, судебный пристав объявил:
— Суд идет!
Присутствующие в зале встали, председательствующий судья, худой желчный господин, занял место в центре, по бокам от него расположились два члена суда.
Вошел священник, осенивший крестом находящихся в зале и усевшийся сбоку от судей.
Последним вошел князь Икрамов в сопровождении следователей Потапова, Дымова и сыскаря Миронова. Левая рука князя поддерживалась переброшенной через плечо повязкой.
Председательствующий оглядел уставшими болезненными глазами зал, трескучим голосом прокричал:
— Ввести подсудимую!
Боковая дверь открылась, из нее вышли вначале два конвоира, после чего показалась Бессмертная, и зал немедленно отреагировал аплодисментами.
В Таббу полетели цветы, раздались крики:
— Браво!
— Госпожа, мы любим вас!
Табба за дни, проведенные в «Крестах», сильно сдала, под глазами были черные круги, театральное платье потеряло свой шик и нарядность. Она, ни на кого не глядя, пересекла зал, встала за невысокую кафедру, и только после этого прошлась взглядом по свидетелям.
Глаза ее были холодные, безразличные. И лишь при виде Катеньки и княжны Брянской подсудимая позволила себе едва улыбнуться и легким движением головы поприветствовать их.
— Подсудимая, — подал голос председательствующий, — ваше имя?
— Блювштейн Табба Ароновна.
— Сценическое имя?
— Табба Бессмертная.
— Можете ли вы подтвердить указанное вами имя на Библии?
— Могу, ваша честь.
— Принесите Библию!
Молоденький священнослужитель поднес к Таббе Библию, она положила руку на нее, произнесла:
— На святой Библии подтверждаю, что все сказанное мной до этого было чистой правдой.
Библию унесли, председательствующий снова задал вопрос:
— Вы дали отвод адвокату, решив защищать себя сами?
— Да, я буду защищать себя сама. Надеюсь, некоторые из присутствующих здесь свидетелей мне в этом помогут.
— Судились ли вы прежде, подсудимая?
— Нет, ваша честь.
— Известно ли вам, в чем вы обвиняетесь?
— Нет, ваша честь.
— Вы обвиняетесь в нескольких преступлениях, подсудимая.
— Могу ли я услышать их?
— Безусловно. Вы обвиняетесь в том, что состояли в запрещенной законом партии эсеров. А также в том, что по заданию партии неоднократно участвовали в бандитских налетах на банки, что приводило не только к потерям финансовым, но и к человеческим жертвам. Вы также обвиняетесь в том, что собственноручно расстреляли своих бывших однопартийцев, скрыв этот факт от представителей власти. И последнее. Вы лично готовили покушение на генерал-губернатора Санкт-Петербурга и вы лично привели его в исполнение, расстреляв его высокопревосходительство. — Разволновавшийся председательствующий отложил бумаги, спросил: — Вам понятен перечень обвинений?
— Нет, ваша честь.
— Что именно вам не понятно?
— Кто может подтвердить, что я состояла в партии эсеров?
Председательствующий взглянул на свидетелей, ткнул на Кудеярова-младшего.
— Господин Кудеяров Константин Георгиевич.
— Ваша честь, — вмешался Петр, — позвольте мне несколько слов.
— Я дам вам слово… Константин Георгиевич!
Константин поднялся, откашлялся в кулак, бросил беглый взгляд на бывшую приму.
— Могу, ваша честь, подтвердить, что госпожа Бессмертная… она же Блювштейн… не только состояла в партии эсеров, но и была активным ее бойцом.
— Каковы основания для подобного утверждения, господин Кудеяров?
— Я сам одно время состоял в этой партии, и мы с госпожой Бессмертной не однажды пересекались там по различным интересам.
Зал загудел, председательствующий взял колокольчик в руки:
— Господа, прошу тишины!
— Ваша честь! — снова поднялся Кудеяров-старший. — Все-таки некоторые уточнения я желал бы сообщить уважаемому суду.
— Я непременно дам вам слово, Петр Георгиевич, — снова оборвал его председательствующий и обратился к Таббе: — Вам понятны показания господина Кудеярова Константина Георгиевича, подсудимая?
— Понятны. Пусть это останется на его совести.
Зал снова зашумел, вновь раздался звон колокольчика.
— Господа, тишина!
— Позвольте мне, — поднял руку директор театра.
Изюмов напрягся, не сводя с него глаз.
— Прошу вас, Гаврила Емельянович, — дал добро председательствующий.
— Ваша честь, я имел счастье или несчастье быть во многом причастным к судьбе госпожи Бессмертной. Да, безусловный талант. Да, успехи поклонники. Да, безумная влюбчивость и легкомысленная неверность. Да, пристрастия к алкоголю и прочим низменностям. Но не это главное, ваша честь… Главное в порочной наследственности. Давайте вспомним, кто ее мать. Самая немыслимая в своей жестокости и вероломстве воровка, не однажды отбывавшая пожизненную каторгу! Давайте ужаснемся ее родной сестре, также пошедшей по стопам матери-преступницы! Давайте посочувствуем этой несчастной падшей даме и хотя бы в такой момент протянем ей руку сострадания и терпения…
В зале поднялся немыслимый гвалт. Никто не обращал внимания на звон судейского колокольчика, публика орала, размахивала руками, свистела.
