Иногда вылезать в окрестности и расследовать запутанные дела, если просили. И ждать. Ждать, когда соберется военный отряд, способный пробиться сквозь многочисленных воров и разбежавшихся наемников, которыми кишели сейчас все ведущие на закат дороги.
Из Москвы доходили смутные слухи о постоянных столкновениях между ляхами и ополченцами. Поговаривали о голоде и людоедстве среди запертых в Кремле. Боярская дума еще рассылала предписания, но они мало кого волновали. Города уже давно списывались между собой, минуя столицу. Делились сведениями, планами и совместно решали, как жить дальше.
Однажды холмогорский купец, привезший письма от воевод Архангельского городка, рассказал, что в начале лета на мезенский берег вынесло лодку с двадцатью полумертвыми немцами. Изможденные посеревшие люди с обмороженными конечностями поведали о трех больших кораблях, затертых льдами далеко на востоке. О лютой зиме, вечном мраке, болезнях и чудовищах, унесших две сотни человеческих жизней. Даже в таком потрепанном виде, выжившие мало походили на купцов и напоминали скорее потерпевших жуткое поражение ландскнехтов, поэтому воеводы не поверили байке про торговую экспедицию. Немцев быстро погрузили на отходящее в Голландию судно и отправили домой, чтобы они одним своим видом доказывали опасность и бесполезность походов на крайний север.
Только осенью Макарин наконец перевалил через Каменный Пояс и добрался до центральных земель. Длинный караван почти два месяца плелся под охраной сотни стрельцов от Соли Камской через Устюг и Ярославль, постоянно отстреливаясь от наседающих разбоев и со страхом ожидая появления более многочисленных врагов. Говорили, что некоторые разбойные отряды насчитывали тысячи человек и даже имели конницу и пушки.
Ростов их встретил колокольным звоном и известием о том, что в Москве окончательно разгромили ляхов. Ополчение вошло в Кремль. А озверевшие от голода и людоедства бояре с семьями, слуги, приказные и поляки – из Кремля вышли. Пожарскому с большим трудом удалось удержать казаков и ополченцев от расправы. Только тогда Макарин наконец понял, что его доклад никому не нужен.
Москва расстилалась перед ним, огромная, пустая и черная. Обезлюдевший сожженный и полуразрушенный город казался призраком, и призраками были немногочисленные прохожие, что тенями жались к заборам и стенам домов. Только ближе к центру становилось оживленнее. Здесь стучали топоры, ползли дроги с материалами и кричали мастеровые. Город начинал постепенно отстраиваться и отходить от потрясения. А Макарин медленно ехал по улицам, мимо развалин, пожарищ и следов недавней бойни, и думал, что видит зарождение совсем нового города. Что старая Москва окончательно исчезла, была неоднократно сожжена, осквернена и растоптана. И что сейчас все будет по-другому.
Но прошло два месяца, и под вопли толпы, с интригами и дрязгами на престол посадили плюгавого юнца, который всего полгода назад сидел вместе с ляхами в Кремле и, возможно, тоже жрал человечину. И снова потянулись в Кремль спесивые бояре и вороватые приказные. И снова возглавил правительство князь Мстиславский.
Они столкнулись случайно, в июле. Князь шел улочкой близ Успенского собора, и многочисленная свита тащилась позади, расталкивая прохожих. Макарин шагнул в сторону. Князь остановился.
- Постой-ка. А ведь я тебя знаю. Мне твою физиономию Ивашка Карпов показывал, судья приказный. Пару лет назад. Ты тот самый дьяк, кого послали тогда в Мангазею. Прав я?
Макарин поклонился. Мстиславский подошел ближе.
- Ну так что? Нашли ту безделицу? – прошептал он, и его красноватые глазки прищурились в нетерпении.
- Нашли, князь. Оказалась зело вредной языческой штуковиной. Люди вокруг нее мерли как мухи. Пришлось уничтожить.
Мстиславский разочаровано скривился.
- Нет в вас никакого толку, бесполезное простонародье. Даже такую мелочь, и то сделать не в состоянии.
Он было двинулся дальше, но вдруг оглянулся.
- А что про эту безделицу плели, то правдой оказалось?
- Про нее разное плели, - замялся Макарин.
- Ну, что мужскую силу поддерживает, да бабам рожать помогает?
- Про то врали, князь.
Мстиславский хмуро фыркнул и отвернулся.
- Всюду ложь и обман.
И прошествовал вперед, одышливо сопя и расталкивая пузом встречных нерасторопных доходяг. Свита ползла за ним, сверкая узорочьем на одежках.
Макарин посмотрел ему вслед, вспомнив, что у старого царедворца нет детей, и его род вскоре угаснет вместе с ним.
Шли годы, заполненные каждодневной службой, бумажной рутиной и нечастыми вылазками на места ограблений и убийств. Пару лет спустя Макарин завернул в харчевню на Чудовской улице и вдруг услышал знакомый раскатистый хохот.
Григорий Кокарев стоял, подняв кружку, расставив ноги и упираясь головой в низкий свод. Сидящие за длинным столом разрядные подъячие слушали его, раскрыв рты. Кокарев увидел Макарина, стушевался, выдул, обливаясь, брагу, плеснул из жбана добавки и подошел, держась за стенки и расталкивая посетителей.
- Дьяк.
- Воевода.
Кокарев нащупал табурет, придвинул, сел, возложив локти на стол.
- Уже не воевода. Или пока не воевода. Вон, кормлю челядь с Разрядного приказа. Авось кто из них поможет с хлебным местом.
- Давно вернулся?
- Трех недель не прошло. Завтра с отчетом к царю-батюшке. Сам, говорят, просил. Любит, говорят, сказки про далекие земли слушать.
- Немудрено. У царя-батюшки и борода еще толком не выросла.
Они неловко помолчали. Кокарев вертел по столу кружку. Макарин грыз утиное крыло.
- И как там? Изменилось чего? – спросил он.
- А то как же, - оживился Кокарев. – Разрослась Мангазеюшка. Домов раза в два больше стало. Тысячи промышленников каждый год приходят. Пушнина рекой течет. Не успеваем барыши подсчитывать. Если б не предписание в Москву вернуться, так бы и сидел на тамошнем воеводстве безвылазно.
- Сам понимаешь, ради блага государева надобно чаще воевод с места на место перекидывать. Ты и так уж засиделся.
Кокарев нахмурился, видно почудился ему в этих словах намек. Хлебнул браги.
- Хотел тебя поблагодарить кстати, - сказал он, утираясь рукавом, - что отчету ход не дал.
- Дал бы. Если б было кому отчет давать. Так что не благодари. То, что ты сделал, вечно на твоей совести будет.
