Кокарев прищурился, видно, хотел возразить, но передумал. Макарин и без того видел, что слова тут бесполезны, и бывший мангазейский воевода искренне не понимает, что ж такого он сделал. Ведь все было в пределах данной ему власти, все было в интересах государства, и даже если бы он, дьяк Разбойного Приказа, тогда расписал в бумагах все, как было, то ничего бы не изменилось. Да, полномочия немного превышены. Да, изменника воеводу то ли в пропасть столкнул, то ли из пропасти не вытащил. Но ведь изменника же. А то, что пара десятков черного люда и несколько сотен дикарей к праотцам отправились, так это ж черный люд и дикари. Кто их считает? Тем более тогда. Пожурили бы воеводу Кокарева грозной бумагой за Троекурова, да в подарок отрез парчовой ткани бы отправили за все остальное. И оставался для него, дьяка Макарина, только единственный вопрос. А ему-то, дьяку Макарину, какое дело до черного люда с дикарями? Ведь сказано же было ему тогда, давно, еще в Риме. Никогда не ставь интересы чужака на один уровень со своими. Чужак твои интересы точно блюсти не будет. А в чем мои, дьяка Макарина, интересы?
Молчание затягивалось. Кончилась брага, и лежали перед Макариным на блюде одни кости. Дьяк уже собирался вставать, когда мрачнеющий Кокарев произнес:
- Не отпускает она меня, земля эта холодная. Каждую ночь снится. Пустоши, моховым одеялом прикрытые. Дебри таежные. Море свинцовое. Острова в устье. Корабли. Олени. Дикари. А еще мне часто снится та пещера. Выступ с поваленными деревянными идолами. И горящее подземное озеро. Но как-то странно, дьяк, снится. Будто бы за озером город стоит каменный. Дома. Башни. Статуи. И пылает. И так все реально, будто бы я сам это вижу. Но ведь этого же не было тогда, дьяк. Не было за огнем города. Были только голые каменные своды. Я же помню.
Он вытряс из кружки последние капли браги.
- И так страшно мне от этого сна становится. Словно колдовство какое-то обволакивает. Не знаю, как тебе, но мне и тогда жутко было. Правильно о тех местах дикари говорили, проклятые земли. Нельзя туда соваться. Завтра царю-батюшке обязательно посоветую, чтобы под страхом смерти запретил поморцам по этому своему волоку шастать. Северный путь должен быть закрыт. А то ведь, кто его знает, кого они там потревожат, и какая пакость оттуда попереть вздумает. Да и немчура вполне способна вновь к нашим берегам наведаться. Нечего ей шансы дарить.
Макарин встал.
- Пора мне, Григорий. Время позднее.
Он двинулся к выходу, но Кокарев вдруг ухватил за рукав.
- Ты мне только одно скажи, дьяк, - от него несло брагой, - Ведь там не было ничего? В пещере? За подземным озером? Ведь не было ничего, а?
Макарин не ответил. Он стряхнул с рукава пальцы бывшего мангазейского воеводы и вышел на улицу.
Была темная беззвездная ночь, выли собаки, и тянулись вдоль узких кривых улочек бесконечные усадебные заборы. Макарин старательно обходил ямы и перепрыгивал лужи. Он хотел забыть, но никак не мог выбросить из памяти эти несколько слов.
Не было ничего. Ничего не было.
