Вернувшись в замок Ружемон, корнуоллец сразу отыскал сержанта Гэбриела, и они целый час фехтовали на мечах во внутреннем дворике. Он хотел поскорее привыкнуть к новому клинку, понять его удивительную балансировку и приучить руку к эфесу.
А вечером Гвин неторопливо шагал к своей Милк-лейн. Хотя эта улочка находилась почти в самом центре города, название вполне соответствовало ее сущности, поскольку почти в каждом дворе были коровы и козы, обеспечивавшие молоком без малого все население города. Даже старшая сестра его жены Хелен — дородная вдова — зарабатывала на жизнь продажей молока от пяти коров и четырех коз. Двое сыновей помогали по хозяйству: заготавливали корм, приносили траву, убирали за животными, продавали сыр и другие молочные продукты, — пока мать доила коров и коз и делала сыры под навесом позади небольшого дома.
В тот вечер Гвин спешил в их временное жилище, чтобы поскорее поделиться с женой радостью от обретения нового оружия и еще раз восхититься щедростью своего господина. Однако Хелен встретила его во дворе с озабоченным лицом.
— Агнес чувствует себя очень плохо, Гвин, — сообщила она. — Вся эта история с пожаром, утратой вещей и болезнью мальчиков сказалась на ней не лучшим образом. Сейчас с ней находится эта мудрая женщина с Рок-стрит, но я очень боюсь, что у нее снова случится выкидыш.
На следующий день был вторник — день учета преступлений и сбора пошлины в королевскую казну. Преисполненный чувства долга, что являлось для него большой редкостью, Гвин отправился с коронером и его секретарем по Магдалена-стрит к месту казни на окраине города, где стояли виселицы. Коронер должен был зафиксировать исполнение приговора и конфисковать в королевскую казну любую собственность, принадлежавшую осужденному.
Сегодня оказался не самый урожайный день, поскольку из четырех приговоренных к смерти двое были объявлены вне закона и не имели за душой ни единого пенни. Третья — старая женщина, по ошибке отравившая свою соседку, хотя на деле собиравшаяся отравить лишь ее корову, — тоже не имела практически никакой собственности, за исключением сломанной мебели, которую вряд ли удалось бы продать, чтобы вырученные деньги направить в казну. Последним из этой четверки был мальчик четырнадцати лет, обвиненный в краже из небольшого магазина на Норт-стрит дешевого кубка стоимостью не более двадцати пенсов.
Как только бык вытащил телегу из-под виселицы, а несчастные повисли на веревках и задергались в предсмертной судороге, их потянули за ноги, чтобы скорее прикончить, после чего команда коронера вернулась в город под заунывный плач родственников казненных. По пути Гвин поделился с коронером неприятностями, которые свалились на него в последнее время, включая болезнь сыновей и неудачную беременность жены.
— Мне жаль, Гвин, что у тебя так много проблем, — искренне пробасил коронер, хотя редко вторгался в личную жизнь своих подчиненных.
Томас тоже кивнул в знак солидарности.
— У тебя гораздо больше проблем, чем ты заслуживаешь, — пропищал он тонким голосом. — Да избавят тебя Христос и Пресвятая Дева от дальнейших несчастий! — И привычным жестом осенил себя крестным знамением.
— Беда никогда не приходит одна, — угрюмо проворчал Гвин. — Остается надеяться, что на этом все кончится.
— А что случилось с твоими парнями? — спросил Томас с неподдельным сочувствием.
— Брат Солф, лекарь из монастыря Святого Иоанна, сказал, что у них желтуха, — объяснил Гвин. — Я и сам заметил сегодня утром, как пожелтели их лица и глаза. Он ничем не может помочь, и, по его мнению, в городе немало других таких случаев. Этот монах подозревает, что во время половодья в колодцы с питьевой водой попало много мусора и навоза со скотных дворов.
— Я буду молиться за них, и, надеюсь, они скоро поправятся, — заверил Томас, желая хоть как-то подбодрить товарища. — И да поможет Святой Дух твоей жене.
— У нее уже было два выкидыша, а трое наших детей умерли сразу после родов, не прожив и месяца, — грустно заметил Гвин. — Будем надеяться, эти два мальчика поправятся.
Как и все остальные, Джон философски относился к смерти малышей, считая, что все в руках Всевышнего, но ему все же было жаль верного оруженосца. Он знал, как тот трепетно любит свою семью и болеет душой за каждого ребенка. Чтобы не выказать ненароком истинные чувства к этому человеку, де Волф прокашлялся и пришпорил лошадь.
— Я должен ехать домой! Церковный колокол уже известил о полудне, и мой обед давно остывает на столе.
С этими словами он повернул на Мартин-лейн, а Гвин и клирик продолжили свой путь к замку. Там Томас сразу же отправился в небольшую гарнизонную церквушку Сент-Мэри, чтобы помолиться за своего друга, а Гвин медленно побрел к высокой башне в дальнем конце внутреннего двора. Он намеревался отобедать со своими друзьями солдатами, но так и не успел этого сделать. Поднимаясь по деревянным ступенькам к входной двери, он неожиданно наткнулся на хорошо знакомого грузного человека, увидеть которого хотел меньше всего.
— Ах вот ты где, мерзкий дикарь! — выпалил Уолтер Тайрелл, радуясь, что наконец-то нашел обидчика. — Пойдем со мной, шериф давно тебя ждет.
Он схватил Гвина за руку и попытался толкнуть к боковой двери, ведущей в большой зал, где уже шумел народ со всего графства, пришедший сюда по своим делам. Офицер коронера стоял как скала и с трудом сдерживал приступ гнева.
— Какого черта тебе надо от меня, Тайрелл? — угрожающе прорычал он.
Сегодня суконщик был в длинной желтой тунике, на которую набросил темно-синюю мантию, по цвету гармонировавшую с большим синяком над левым глазом, поставленным ему Гвином во время вчерашней драки.
— Я предъявляю обвинения в разрушении моего дома, который сдавал тебе в аренду, и нападении на меня! — на одном дыхании выпалил он. — Шериф намерен потребовать поручительства, что ты предстанешь перед судом графства!
— Не будь таким дураком, старик! — пробасил корнуоллец и отшвырнул руку Тайрелла.
— У меня есть свидетели из того сброда, что собрался вчера вечером в Сент-Сидвелле.
— Но эти же люди могут засвидетельствовать, что я давно просил тебя починить крышу. Кроме того, они видели, как ты набросился на меня с ножом!
— Они изменят свое мнение за горсть серебряных пенсов! — парировал Уолтер.
Гвин уже собрался поставить ему второй синяк под глазом, но в этот момент дверь палаты шерифа резко распахнулась, а тяжеловооруженный стражник громко стукнул по полу толстым концом копья, отдавая салют господину. На пороге появилась грузная фигура шерифа, который ни в чем не уступал своему другу суконщику. Сэр Ричард де Ревелле был в своем любимом зеленом камзоле, отороченном золотым шитьем. Из-под него виднелась кремовая рубашка из дорогого шелка с пышным воротником, чуть ниже которого отчетливо выделялся вышитый золотом фамильный герб с изображением черного дрозда на зеленом фоне. Его каштановые длинные волосы были аккуратно собраны на затылке, обрамляя тонкое аристократическое лицо с остроконечной бородкой под изящно очерченным ртом с тонкими губами.
Важно повернувшись к двум мужчинам, застывшим у входной двери, он небрежно протянул Тайреллу свернутый трубочкой пергамент:
— Вот, Уолтер, то, что ты просил!
После этого шериф недовольно зыркнул на офицера коронера, которого презирал так же сильно, как и самого коронера, не без оснований считая его верным слугой своего шурина.
— Мой писарь уже подготовил предписание, так что теперь я надеюсь увидеть этого парня на заседании суда графства.
С этими словами он повернулся и ушел прочь, не дав Гвину и слова сказать в свое оправдание. А суконщик злорадно ухмыльнулся:
— Я слышал, ты увлекаешься игрой в кости. Угадай с трех раз, какой вердикт тебе вынесет шериф на следующей неделе в суде?
Хотя Эксетер насчитывал уже более четырех тысяч горожан, проживавших постоянно за его стенами, мэр и члены местного парламента, фактически управлявшие городским советом, все еще нанимали для поддержания порядка только двух констеблей. Одним из них был Осрик — высокий жилистый саксонец, а вторым — Теобальд, намного старше и тучнее напарника. Они занимали крохотную хижину позади суда, что на Хай-стрит, которую оставили им каменщики, перестраивавшие недавно здание.
Вооруженные короткими толстыми палками — единственное их оружие в нынешние времена, — они обязаны были ежедневно патрулировать улицы города и поддерживать надлежащий порядок. В тот вечер констебли примерно за час до полуночи отправились вниз по Уотербир-стрит. На этой узкой улочке, идущей параллельно главной улице, теснилось бесчисленное количество жилых домов, лавок, таверн, ремесленных мастерских и борделей. Констеблям полагалось следить за исполнением комендантского часа и за тем, чтобы на улицах и во дворах не было открытого огня, поскольку город, по преимуществу деревянный, мог вспыхнуть от малейшей искры, а также придерживать засидевшихся в пабах завсегдатаев, которые могли набраться эля и буянить всю ночь.
