На сей раз дверь открылась, и на пороге возникла высокая худая дама за пятьдесят. Внимательно посмотрела на визитера, чем-то он, видимо, ей понравился, она неожиданно пригласила:
— Войдите.
Следователь вошел, пошаркав ногами о половик, двинулся следом за женщиной в глубину квартиры.
Квартира была просторная и неуютная — потолки высоченные, стены голые, мебели почти никакой.
Вошли на кухню, хозяйка кивнула на один из табуретов, сама села напротив.
— Говорите.
— Я из следственного управления, — произнес Потапов, кладя шляпу на стол. — Мы когда-то с Егором Никитичем служили вместе.
— И чего хотите?
— Поговорить с ним.
Дама помолчала, затем тяжело вздохнула и попросила:
— Оставьте его, господин. Дома его нет, а сказать ничего путного я вам не смогу.
— А где он?
— Сказала же нет! А даже если бы и был, я бы не позвала. Праздные разговоры ему сейчас только во вред.
Потапов полез в нагрудный карман, вынул плотный пакет, положил перед хозяйкой.
— Денежное вспомоществование. Из департамента. Его там по-прежнему ценят и уважают.
Женщина взяла конверт, пересчитала находящиеся в нем деньги, посмотрела на визитера глубокими уставшими глазами.
— Очень даже кстати. Егор Никитич ведь совсем обезденежен.
Неожиданно в кухню вошли два паренька и девица. Паренькам было лет по десять-двенадцать, девице на вид — пятнадцать.
— Дети Егора Никитича, — тихо произнесла дама.
Мальчики никак не отреагировали на ее слова, девица же сделала неудобный к моменту книксен.
Следователь привстал, назвался.
— А папенька еще спят, — вдруг сообщила девочка. — Наверно, надобно будить.
— Тебя за язык дернули? — возмутилась женщина. — Ступайте к себе и не высовывайтесь, пока не позовут!
— Но ведь папенька просили разбудить их не позднее обеда, — возразила дочка.
— Не твоего ума дело!.. Марш отсель!
Когда дети послушно гуськом покинули комнату, дама недовольно произнесла:
— Не дети, а чистое наказание.
— Может, разбудите? — неуверенно попросил Потапов.
Дама вздохнула, еще раз заглянула в конверт с деньгами, сунула его под кофту и вышла из кухни.
Следователь встал, прошелся из угла в угол комнаты, и в этот момент сюда снова вошла девочка.
— Меня зовут Дарья, — представилась. — А вас?
— Георгий Петрович.
— Вы, Георгий Петрович, папеньке денег не давайте, ежели принесли. Он всегда был выпивающим, а последнее время и вовсе стал больным.
Заслышав шаги, девочка мигом направилась к двери, едва не сбив заглядывающих сюда братьев.
На кухню вошла сначала хозяйка, затем нехотя, с хмурым видом там появился и сам Гришин.
Выглядел он крайне плохо — похудевший, сутулый, регулярно откашливающийся.
Остановился на пороге, с явным неудовольствием посмотрел на гостя, махнул жене:
— Ступай к себе.
— Господин ненадолго, — возразила та. — Ему на службу надобно.
— Я не тороплюсь. — Потапов подошел к бывшему следователю, протянул руку: — Здравствуй, Егор Никитич.
Гришин с некоторым замедлением протянул все-таки ладонь в ответ.
— Слушаю, Георгий Петрович. С чем явился?
— Просто повидаться, — пожал тот плечами. — Вон сколько лет не виделись.
— Вранье. Из Департамента полиции люди просто так не приходят. Непременно с пакостью. Или чего-то приперло. Зачем понадобился?
— Есть разговор, Егор Никитич.
— Ты видишь, в каком я состоянии?
— Вижу.
— И какой разговор может быть?
— Значит, в другой раз.
Потапов хотел было выйти, но Гришин придержал его:
— Погоди. — Внимательно посмотрел ему в лицо. — При деньгах?
— Есть маленько.
— Пойдем в кабак, там расскажешь.
— Так ведь выпьешь, и никакой разговор не получится.
— Получится!.. У меня мозги светлеют, когда опохмелюсь. — Гришина слегка повело, он схватился за стол, крикнул: — Дашка, собирайся, пойдешь с нами!
Кабак был полуподвальный, затхлый, с несколькими шумными клиентами, судя по всему завсегдатаями. Те уже были в подпитии, и не исключалась традиционная свара.
Гришин с видом завсегдатая выбрал удобный по расположению стол, рухнул на табуретку, кивнул дочке на соседний:
— Сиди там и не мешай.
Даша послушно уселась, принялась отрешенно водить глазами по засаленным деревянным стенам кабака.
Егор Никитич жестом позвал полового, тот подрулил к столу, вежливо изогнулся:
— Слушаюсь.
— Бутылку хреновухи, студень с горчичкой и хлебушка, — распорядился Егор Никитич половому, кивнул на дочку: — А мамзельке стакан узвору. Можно с пирожным.
— Будет сделано, господин.
Половой удалился. Гришин тяжело и надсадно закашлялся вновь, объяснил:
— Как застудился в зиму, с тех пор и мучает мокрота. — Закурил, с прищуром через табачный дым посмотрел на визитера. — Излагай, Георгий Петрович.
Потапов чуть поелозил на стуле, в упор посмотрел на бывшего следователя.
— Начальство, Егор Никитич, проявило к тебе неожиданный интерес. Едва ли не в спешном порядке.
— И кто ж начальство в жареное место клюнул?
— Нашелся один петушок.
— Неужто так серьезно клюнул?
— Суди сам, ежели на тебя, опального, розыск организовали. В департаменте ведь после самострела на тебе сразу крест поставили. А тут, гляди, понадобился.
— Все это не столько забавно, сколько глупо, — усмехнулся Гришин, взял принесенный половым графин, разлил по рюмкам. — Давай, Георгий Петрович, за встречу. Непонятную, хотя и с элементами интриги.
Чокнулись, выпили. Гришин, шумно сопя носом, намазал горчицу на кусок хлеба, стал закусывать, от удовольствия мотая головой и вытирая слезы. Налил по второй.
— Папенька, — подала голос Даша, аккуратно отщипывая ложечкой пирожное, — я все вижу, все замечаю. Не увлекайтесь, иначе до дома не дойдем.
— Не дойдем, так донесут, — отмахнулся тот и снова поднял рюмку. — Знаешь, за что, Георгий Петрович, давай выпьем?.. Никому не говорил, а тебе решусь.
— Неужели доверяешь?
— Не доверяю. Но больше не могу молчать. Важно хоть кому-то выразиться. Семь лет молчал, некому было сказать. Жена испугается, дети не поймут. А тут ты нарисовался — господин не до конца глупый и не до конца подлый.
— Благодарю за оценку, Егор Никитич.
— Не перебивай… Давай за тоску мою выпьем. Ежечасную. Все эти годы. Ежечасную и постыдную. Когда мордой в подушку, сопли в кулак. Воешь в перо… Чтоб никто не видел и не слышал. Потому что недостойно жил и так же недостойно пытался уйти из этой поганой жизни. Но даже и этого не смог сделать по-людски. Недострелился!.. Понимаешь, какой это стыд? Стыд, растерянность, никчемность. Давай за это.
— Давай.
Выпили.
— Небось сильно шибко пьянствовал все эти годы, Егор Никитич? — спросил Потапов с понимающим смешком.
— А тебе зачем знать? — вскинулся тот.
— Ну как же? Не виделись столько! Какими интересами жил?
Егор Никитич некоторое время смотрел на него. Затем с плохо скрываемым раздражением заметил:
— Ты или глупец, или выпил еще недостаточно. Мы за что только что пили?
— За тоску.
— Ну?
— Но имею я право узнать хотя бы некоторые детали твоей угарной жизни?
— Ты явился вести дознание или просто посидеть по-человечески?
— Конечно по-человечески.
— Вот и сиди.
Потапов взял графинчик, налил Гришину, себе.
— Также хочу произнести тост, — он подцепил студня на вилку, поднял рюмочку. — Судьба редко слепнет так, чтоб на оба глаза. Рано или поздно один глаз да и приоткроется. Вот он и приоткрылся. Ты, Егор Никитич, получаешь шанс, чтобы догнать то, что от тебя убежало. Лишь бы у тебя хватило силы, желания и злости.
— Злости?
— Именно злости. Вцепиться и больше не отпустить.
— Злости у меня теперь хватит. Накопил ее за эти годы.
Снова выпили. Гришин долгое время никак не мог отдышаться, тяжело закашлялся.
Даша поднялась, взяла бутылку, отнесла ее на соседний стол.
— Поставь на место! — потребовал отец.
— Будете пить — уйду.
— Еще одну, и амба. Обещаю.
Девочка вернула бутылку, села рядом на свободный стул и, похоже, отсаживаться не собиралась.
— Так о чем дело? — спросил Егор Никитич гостя.
— О налетах на банки.
— Грабят их, что ли?
— По-черному. С пугающей регулярностью.
— И правильно поступают. А чего их не грабить, ежели деньги они делают с воздуха? — Гришин начинал хмелеть. — Я бы вообще спалил все банки до единого.
— Я бы тоже, — неожиданно тихо произнесла девочка.
Потапов от удивления даже икнул, а девочка разъяснила:
— Они описали всё у нас, и мы стали вовсе нищими.
Гришин обнял голову дочки, прижал к себе.
