— А что с вашим настоятелем? — спросил аббат Радульфус.
— Отец мой, аббат Уолтер — достойный и храбрый человек. На другой день после нападения на нас он отправился один в их лагерь, рядом с монастырем, где еще полыхал пожар, выхватил из огня горящую головню и поджег несколько их палаток. Он во всеуслышание проклял этих бандитов и отлучил их всех от церкви, и то, что они его не убили, иначе как чудом не назовешь! Они осыпали его насмешками и глумились над ним, но позволили уйти, не причинив вреда. Де Мандевиль захватил все монастырские постройки, которые пощадил пожар, и все принадлежащие аббатству здания, расположенные поблизости, и отдал их своему гарнизону, но те, что находятся в стороне, ему, как видно, не понадобились. Там теперь и укрывается наш аббат Уолтер с братией. Он был в добром здравии, когда я дошел из Рэмзи до Питерборо — городка, которому опасность пока не грозит.
— Как это вышло, что ваш настоятель послал тебя одного в такой опасный путь? — спросил аббат. — Понятно, что он хотел известить нас и королевского шерифа о случившемся. Но ты слишком молод и неопытен для подобной миссии.
— Отец мой, это, несомненно, так, но мой аббат послал меня к вам еще и ради моего дела. У меня на душе лежит тяжелый груз сомнений, — произнес Сулиен дрожащим голосом, потупив взор. — Я был обязан признаться в этом своему настоятелю. Он должен был рассмотреть мое дело, но внезапное нападение помешало этому, и он послал меня сюда, чтобы предать вашему справедливому суду. Я буду смиренно просить вас или дать мне отпущение грехов, или же наложить епитимью.
— Поскольку это касается только нас двоих, — отрывисто сказал аббат, — то с этим можно немного обождать. А сейчас скажи-ка мне, до каких пределов распространился террор в этих графствах, подпавших под власть перебежчика? О Кембридже мы знали. Но если головорезы де Мандевиля укрылись в Рэмзи, сколько же городов и монастырей могут подвергнуться нападению?
— Они ведь совсем недавно там обосновались, — отвечал Сулиен, — и первыми пострадали жители соседних деревень. Бандиты не пропустили, кажется, ни одного, даже самого бедного дома, в каждом чем-то поживились, а тех, у кого ничего не нашли, даже лишали жизни. Я твердо знаю, что аббат Уолтер опасается нападения на Эли, который является самой большой добычей, и графу Эссексу тоже это известно. Он может еще долго бесчинствовать в этих местах, отсиживаясь на болотах, и королевское войско не заставит его начать сражение.
Говоря это, юноша вскинул голову, глаза его засверкали, и он стал походить скорее на новобранца, нежели на монастырского послушника. Аббат Радульфус, невольно улыбнувшись, обменялся с Кадфаэлем многозначительным взглядом.
— Итак, если это все, что ты можешь сообщить нам по этому вопросу, — подытожил аббат, — пусть эта новость как можно скорей дойдет до нашего шерифа. Брат Кадфаэль, немедленно отправляйся, разыщи шерифа и расскажи ему обо всем. Брат Сулиен останется здесь, со мной. Да, вот еще что: возьми лошадь, а вернувшись, сразу доложи мне. И пришли ко мне брата Павла.
Менее чем через полчаса брат Павел, наставник послушников, заботам которого аббат поручил Сулиена, вновь привел его к настоятелю. Теперь юноша выглядел совсем по-другому: он был чисто вымыт и побрит, его каштановые кудри уже не топорщились так сильно, а были тщательно расчесаны. Молодой послушник стоял перед аббатом, смиренно сложив руки и олицетворяя собою покорность и почтение, но с тем же открытым взглядом ясных голубых глаз.
— Оставь нас, брат Павел, — приказал аббат Радульфус, а когда они остались одни, обратился к Сулиену: — Тебе в дороге, вероятно, пришлось нарушить пост? Трапеза у нас еще не скоро, а ты, я полагаю, голоден?
— Нет, отец мой, благодарю, но я дождусь общей трапезы. Брат Павел дал мне хлеба и эля.
— Тогда перейдем к тому, что так тревожит тебя лично. Присядь, я хочу, чтобы ты чувствовал себя свободно и говорил не стесняясь, как если бы беседовал со своим аббатом Уолтером.
Сулиен сел, повинуясь приказу, но было видно, что тело его напряжено и он еще не совсем готов облечь в слова свое признание. Юноша сидел очень прямо, опустив глаза долу и сжав пальцы так, что побелели костяшки.
— Отец мой, — наконец начал он, — год назад, в последних числах сентября, я приехал в Рэмзи и вскоре стал там послушником. Я старался добросовестно исполнять все положенные обеты, но, как оказалось, не совсем четко представлял себе, чего от меня потребует жизнь в монастыре и с чем мне придется столкнуться. После того как я покинул дом, мой отец присоединился к войску короля и был с ним в Уилтоне. Вы, вероятно, уже знаете, что отец мой погиб, когда со своим арьергардом прикрывал отступление королевского войска. Мне выпала печальная миссия — отправиться в Уилтон, разыскать тело отца и привезти домой, чтобы похоронить в родной земле. Это было в марте, семь месяцев назад. Я получил на эту поездку разрешение моего аббата и вернулся, когда было положено.
После минутного молчания он продолжал:
— Это недолгое пребывание в своей семье разбередило меня: я понял, что у меня как бы два дома — от первого я еще до конца не оторвался, а второй не стал полностью моим. Это было очень тяжелое ощущение. А недавно в нашем аббатстве произошла неприятная история, разъединившая братию. Аббата Уолтера какое-то время замещал брат Даниил, который, как выяснилось, оказался плохим духовным руководителем и не справился с возложенной на него задачей. За то время, пока отсутствовал аббат Уолтер, монастырь оказался в плачевном состоянии, среди братии начались раздоры. Скоро истекает год моего послушничества, а я до сих пор не знаю, что мне делать, не могу принять окончательного решения. Я неоднократно беседовал об этом с нашим аббатом, но он до сих пор раздумывал, как решить мой вопрос. Когда эти головорезы напали на нас, аббат Уолтер решил послать меня сюда, в Шрусбери, к братьям нашего Ордена. Отец мой, я приму любое ваше решение, но буду рад, если вы позволите мне остаться здесь и подчиняться всем правилам вашего Устава — до тех пор, пока твердо не решу, какой путь мне избрать.
— Сын мой, ты потерял уверенность в своем призвании? — мягко спросил аббат.
— Нет, отец мой, дело не в этом. Просто я стою на распутье, где дуют ветры противоположного направления.
— Однако ваш настоятель, похоже, только усложнил твою задачу, — нахмурившись промолвил аббат Радульфус. — Ведь он послал тебя туда, где ты наиболее подвержен воздействию обоих ветров.
— Отец мой, я верю, что он сделал это из лучших побуждений. Да, здесь мой дом, но он ведь не сказал: «Ступай домой!» Он послал меня в монастырь нашего же Ордена. Да, в этих местах я родился и вырос, и здесь все напоминает мне о доме. Но почему нужно облегчать мне этот выбор? — воскликнул вдруг Сулиен, смело, но с какой-то мукой взглянув на аббата своими широко раскрытыми голубыми глазами. — Мне каждый раз кажется, что мой последний ответ и есть правильный. Но я не могу прийти ни к какому окончательному решению, потому что есть такое в моей прошлой жизни, от чего я сгораю со стыда.
— Напрасно, ведь ты еще так молод, — промолвил аббат Радульфус. — Ты не первый и не последний, кто оглядывается на свое прошлое. И стыд мучает не только мирян, но и монахов, давно сделавших свой выбор. Каждый человек обладает лишь одной жизнью и должен выбрать свой единственный путь, свой способ служения Богу. Если был бы лишь один путь, чтобы осуществить это служение, — жить в монастыре, приняв обет безбрачия, — то перестали бы рождаться дети и мир опустел бы. Господу поклоняются и внутри, церкви, и вне ее. Человеку нужно заглянуть внутрь себя и решить, где он может успешнее использовать те дары, которые он получил от своего Творца. Ты вправе спросить: если ты усомнился в выбранном тобою пути, который ты считал для себя единственно верным, то что тебе делать? Отбрось все опасения о том, что ты уже связан с нашим Орденом. Мы не хотим ничем тебя связывать.
Юноша жадно ловил каждое слово наставника. Когда тот замолчал, Сулиен помедлил с ответом, сосредоточенно глядя на аббата, и глаза его сияли, как голубые колокольчики, а губы были плотно сжаты. Наконец он произнес с облегчением:
— Отец мой, я иногда не могу оценить свои собственные поступки, но думаю, что не из высоких и чистых побуждений я захотел вступить в Орден. Вот из-за этих своих побуждений мне так стыдно сейчас.
— Это, сын мой, само по себе может послужить причиной, чтобы наш Орден не удерживал тебя. Многие вступают в монастырь из суетных побуждений, а не по призванию. Бывает, правда, что такие люди потом осознают свои заблуждения. Но жить в монастыре из одного лишь упрямства или гордыни, а не по внутреннему выбору, и этим нарушать Устав — это уже грех.
Строгим тоном произнеся это наставление, аббат улыбнулся при виде того, как брови юноши от огорчения сошлись у переносицы. Потом он добавил уже мягче:
