Глава 4
Я был настолько поражен, когда обнаружил труп Монтфорта, что даже не задался вопросом, чем могла быть вызвана его смерть. Он полусидел в позе мученика, молящего о спасении, — руки, ладонями вверх, раскинуты в стороны. У его правой руки лежал карманный револьвер, маленький, не более шести дюймов в длину, украшенный орнаментом из виноградных лоз. На рукавах и манжетах сюртука чернели пятна крови, левая ладонь Сжимала маленькую шкатулку размером с гусиное яйцо. Правда, я едва обратил внимание на эту последнюю деталь, поскольку в ту же минуту заметил пиявки, и мое потрясение переросло в тошноту, с которой я не сумел совладать. В результате, лишь вернувшись от окна, я поднес свечу к шкатулке и высвободил ее из пальцев Монтфорта.
Шкатулка имела форму античного храма с колоннами; внутри что-то гремело. Помнится, я, держа вещицу в руках, несмотря на окружавший меня кошмар, невольно любовался ее гладкой поверхностью, изящной резьбой, причудливыми завитками и плотной текстурой древесины. Я восхищался искусной работой, оценить сложность которой по-настоящему был способен только собрат по ремеслу. В мерцающем полумраке я не мог определить породу дерева, но различил его характерную окраску. Не мог я ознакомиться и с содержимым шкатулки, ибо, хоть на коньке крыши и виднелись петли, защелку мне найти не удавалось.
Я все еще вертел шкатулку в руках в поисках отпирающего механизма, когда возле меня присел на корточки Фоули.
— Не может быть, чтобы это произошло из-за меня, — вновь забормотал он. — Я тут ни при чем. — Он повторил это несколько раз, глядя на мертвеца. Потом вдруг, собравшись с мыслями, заметил, что я занят шкатулкой.
— Дай сюда, — вскричал он и выхватил вещицу из моих рук, тем самым лишив меня возможности продолжить ее изучение.
Я выпрямился и потянулся. Голова шла кругом, тело начинала бить безудержная дрожь — от потрясения или просто от холода, теперь уже не помню. Точно знаю одно: я был не в силах оторвать взгляд от жуткого зрелища, но не потому, что оно зачаровало меня. Я высматривал, даже в тот момент, какие-нибудь частности, детали, способствовавшие разгадке этого происшествия.
За годы освоения ремесла краснодеревщика я подавил в себе склонность к разрушению — столь необычное и удручающее пристрастие, — но окончательно от нее не избавился. Просто теперь я разбирал конструкции мысленно. Я воспитал в себе наблюдательность, научился в воображении расчленять любой предмет. Поэтому вполне естественно (во всяком случае, так мне казалось), что тот же метод исследования я применил и в отношении картины, явившейся моему взору в библиотеке. От трупа к окну вилась цепочка нечетких следов, заходивших один за другой. Вокруг них валялись бумаги — листов тридцать, а то и больше. Это были — теперь я заметил — эскизы из знаменитого альбома образцов мебели Чиппендейла, который недавно принес ему громкую славу.
Признаюсь, увидев их здесь, я был глубоко потрясен. Мне было известно, что Чиппендейл очень дорожил своими эскизами и, до того как издал свой альбом, часто показывал их избранным клиентам, дабы сподвигнуть их заказать нечто более грандиозное, чем они намеревались поначалу. Меня вдруг осенило, что именно эти эскизы грозился задержать у себя Монтфорт минувшим днем. Но я никак не мог уразуметь, почему Чиппендейл отдал ему то, что для него самого имело столь высокую ценность.
Я принялся собирать листы — эскизы жирандолей, кушеток, шифоньерок и карточных столиков, — намереваясь сложить их стопкой на столе. Внезапно среди них я обнаружил подшивку чертежей, сделанных рукой моего друга Партриджа. Их присутствие среди эскизов Чиппендейла для меня тоже было загадкой. При мысли о Партридже я остро осознал, сколь далеко я нахожусь от привычного окружения и как необычно мое нынешнее положение. Что подумал бы Партридж, увидев меня здесь с пачкой его эскизов в руках? Я шагнул к столу, положил на него собранные листы и замер на месте от неожиданности. В глубокой тени за креслом, свернувшись клубочком, лежал грозный пес Монтфорта. Явно не ведая о том, какое несчастье постигло его хозяина, он спал крепким сном, так что даже выстрел не разбудил его. Сейчас он казался безобидным, но я все равно был настороже и даже представить боялся, как животное поведет себя, когда, проснувшись, поймет, что его хозяин мертв. Я на цыпочках обошел пса и пошел вдоль следов, тянувшихся от тела Монтфорта. На середине комнаты кровавые отпечатки перестали быть видимыми, но я к этому времени уже предположил, что они, по всей вероятности, ведут к окну, которое ближе других находилось к тому месту, где лежал Монтфорт.
Между рамой и подоконником зияла небольшая щель, что меня не удивило, поскольку чуть раньше я оставил окно приоткрытым, дабы высох последний слой лака. Я поднял раму выше и выглянул на улицу, ища внизу продолжение следов. Нижний этаж Хорсхита находился на высоте шести футов от земли, но даже с этого расстояния я различал на замерзшей земле рельефные отпечатки, ведущие в направлении итальянского сада. Высунувшись из окна, чтобы лучше разглядеть их, я оперся ладонью о подоконник… и тут же отскочил назад. Моя рука угодила в какую-то вязкую жидкость. Я поднес свечу к подоконнику и увидел густую лужицу — шире, чем мой кулак, — полузасохшей крови. Ее было так много, что она стекла по стене, оставив — теперь я это увидел — темные полосы на дамастной обивке. Я положил руку на край лужицы и в результате замарал всю ладонь. Отвращение и тошнота вновь подступили к горлу. Вытянув вперед окровавленную руку, будто изувеченный, я заковылял к Фоули.
Он все еще колдовал над шкатулкой — крутил ее, вертел, встряхивал, пытался вскрыть ножом для бумаги. Внутри что-то издевательски гремело, но незримая защелка не отпиралась. При виде моей окровавленной ладони он положил шкатулку на стол и спросил:
— Что с тобой? Порезался?
— Это не моя кровь… Я оперся о подоконник. Там кровь… посмотрите сами, — с запинкой выпалил я.
Фоули вскинул брови, изумляясь моему возбуждению.
— Успокойся, Хопсон. Вот, возьми. Оботрись. — Он дал мне свой шелковый носовой платок и зашагал к окну. Я обернул ладонь платком, даже не задумавшись о том, что порчу дорогую красивую вещь, — так сильно я разнервничался. Через пару минут лорд Фоули решительно опустил раму и повернулся ко мне. Лицо его было бесстрастно, и, когда он заговорил, голос его был спокоен:
— Хопсон. Иди и тотчас же приведи сюда хозяев и гостей. Не сообщай им о нашей находке. Попроси только прийти сюда немедленно.
Хладнокровие, с которым были отданы эти распоряжения, быстро привело меня в чувство. Я сунул носовой платок Фоули глубоко в карман — мне уже стало стыдно за то, что я испачкал столь изысканную вещь, но как мог я вернуть ее владельцу в таком безобразном виде? — и отправился исполнять поручение.
Когда я вернулся в столовую, там царила мертвая тишина. Шестеро оставшихся участников пиршества сидели в неловких позах вокруг стола, избегая смотреть друг на друга. Только Роберт — новоявленный лорд Монтфорт — стоял, напружинившись, перед угасающим камином и немигающим взглядом смотрел на Элизабет. Ее лицо было обращено к окну, взор устремлен на невидимый пейзаж за стеклом.
Праздничный стол, который готовили с такой тщательностью, теперь представлял собой жалкое зрелище. Мне это странным образом напомнило сцену оргии, запечатленную на полотне одного итальянского художника (не помню фамилию), которое я видел однажды в лондонском особняке лорда Чандоса. На нем были изображены Вакх и его свита — нимфы и сатиры, — застывшие вокруг остатков своего ужина. Только в данном случае вместо обглоданных гроздьев винограда и недоеденного меда вид стола портили вазочки с оседающим кремом и тающими сливками, ореховая скорлупа и вянущая кожура фруктов, громоздившиеся горками тут и там, словно мусор, вынесенный приливом.
Едва я вошел, шесть голов повернулись ко мне с немым вопросом на лицах.
— Дамы и господа, — провозгласил я. — Лорд Фоули находится в библиотеке и просит вас немедленно присоединиться к нему. — Как и наказал мне Фоули, я ни намеком не обмолвился о том, что их там ожидает, хотя конечно же мой бледный вид и дрожащий голос свидетельствовали о случившемся несчастье. Однако ни один из них не подумал спросить, зачем они понадобились в библиотеке или почему их оставили здесь томиться ожиданием. Ни один не пожелал узнать, что происходит. Покорные, словно сонные дети, они безропотно поднялись из-за стола и последовали за мной через холл в библиотеку.
Леди Монтфорт возглавляла бредущую вразброд группу, и когда я открыл дверь, она первой увидела тело мужа. Признаюсь, ее реакция крайне удивила меня. Я ожидал потока слез, истеричных криков, неистового выплеска отчаяния. Ничего подобного я не увидел. Она не выказала ни испуга, ни потрясения. Не дрожала, не ежилась, как раньше. Она вообще не проявляла никаких чувств. Просто смотрела и смотрела на труп. И только через полминуты, когда остальные столпились за ней, охая в изумлении и смятении, до ее сознания дошел весь ужас случившегося. Ее ноги внезапно подкосились, она склонилась вперед и, наверно, упала бы, не подхвати ее вовремя лорд Брадфилд.
