— Иными словами, Аккоцы были казначеями Храма.
— Остается узнать, есть ли другая связь, кроме географической, между самаритянами и Аккоцами, — подытожила Джейн.
— А ты знал, что самаритяне все еще приносят в жертву животных?
— Да, — ответил отец, поведя бровью. — Но не так уж часто. Недавно ты присутствовал на таком жертвоприношении?
— Когда мы были у них, они приносили в жертву барана. Бык ждал своей очереди.
— Баран и бык?
Отец поудобнее устроился в кресле, задумался.
— Да, а почему бы и нет?
— Это было во времена Храма, — начал отец. — Верховный жрец десять дней готовился к торжественному священнодействию по случаю Дня искупления. Когда этот день наставал, он совершал омовение, затем облачался в белоснежную льняную одежду, прежде чем приблизиться к священному месту. В святая святых он входил только один раз в году, в час Киппур, в день Страшного Суда. Десятью днями раньше отмечался день Рош-га-Шана, еврейский Новый год.
Церемония начиналась с принесения в жертву барана и быка, предназначенных Всевышнему, на которых Верховный жрец начертал семь полос кровью. Затем он приближался к козлу отпущения, предназначенному Азазелю, и исповедовался перед ним в грехах, совершенных народом. Он возлагал руки на козла и говорил: «О Всевышний, Твой народ, колено Израилево, дети Твои согрешили, они виновны перед Тобой. Помилуй нас во Имя Твое, отпусти грехи наши, заблуждения, беззакония, допущенные Твоим народом, детьми Израиля, ибо сказано в законе раба Твоего Моисея: „В этот день наступает час Искупления, которое должно очистить вас от грехов перед Всевышним“. В этот момент Верховный жрец произносил неизрекаемое имя Господа. Жрецы и народ, стоявшие на паперти святилища, услышав из уст Верховного жреца величественное имя во всей его святости и во всей его чистоте, преклоняли колени и падали ниц. И Верховный жрец, благословив их, произносил: „Вы чисты“. Говорят, когда он входил в святая святых и представал перед завесой, закрывавшей Ковчег, он мог умереть, так как сам Бог являл себя в этом месте.
— Возможно… — сказал я и после недолгого молчания добавил: — Но там не было ни Верховного жреца, ни святая святых.
— И все-таки похоже на то, как это происходило во времена существования Храма.
Шум в холле усилился: в отель только что ввалилась новая группа.
— Я думаю, — заключил отец, — что это убийство есть некий знак, подобный содержащемуся в пергаменте, и его надо терпеливо разгадывать, чтобы постичь смысл.
Вернулся официант и поставил передо мной чашку кофе.
— Нет, — сказал я, — указывая на отца. — Это для него.
— Ах, простите, — извинился молодой человек.
Наклонившись надо мной, он круговым движением перенес чашку на другой конец стола.
— Как вы считаете, автор манускрипта ессей? — спросила Джейн.
— Каллиграфия писца лишь отдаленно напоминает кумранское искусство письма, — ответил отец, когда официант удалился. — Этот свиток написан неуверенной и неопытной рукой. К тому же в нем присутствует любопытное смешение различных типов алфавитов, каллиграфических форм и скорописи, написание букв тоже отличается. Отмечается также небрежность в смысловом содержании текста. Орфографическое исследование этого документа приводит к тем же результатам. Автору были неизвестны ни неоклассический способ письма манускриптов Кумрана, ни арамейский, ни литературный стили, которыми пользовались писцы-ессеи. Медный свиток написан на разговорном древнееврейском языке.
— А дата написания?
— Где-то между двумя восстаниями, то есть, если округлить, — около сотого года.
За нашим столом снова воцарилось молчание. Отец встал, подошел ко мне.
— Медный свиток, — сказал он, — просунув пальцы за воротничок моей рубашки, — не является ессейским текстом.
— Но откуда же он? — удивилась Джейн.
В глазах отца опять вспыхнули веселые искорки, словно он вздумал пошутить.
— Вы знакомы с Масадой, Джейн?
— Да, я там была…
— Завтра я зайду за вами, — сказал он, — и отвезу вас туда.
Он наклонился ко мне и протянул что-то крошечное, напоминавшее таблетку или пуговицу.
— Держи, — пробормотал он. — Это было под твоим воротником.
Я растерянно рассматривал незнакомый предмет.
— Что это такое?
— Микрофон, Ари. Прикрепил его официант, который, кстати, исчез.
Отец поднес микрофон к губам и пронзительно свистнул.
— Ну вот, у кого-то где-то, должно быть, лопнули барабанные перепонки, — усмехнулся он.
Потом швырнул его на пол и раздавил, как окурок.
Так вот, без колебаний, как и два года назад, отец бросился в эту авантюру. Он уже вжился в эту историю, поскольку всю свою молодость провел в пещерах Кумрана, и хотя он никогда не говорил мне об этом, храня свою тайну глубоко в сердце до тех пор, пока мы не объединились, я знал: именно там были его корни, его семья, его родина. Два года назад мы занялись поисками пропавшего свитка, в котором содержались откровения об Иисусе, очень интересовавшие его как палеографа. И в этот раз я подметил такой же огонек в его глазах, когда говорил о Медном свитке. Но почему он хотел отвезти нас в Масаду? Неужели он думал, что ессеи, считавшиеся пацифистами, могли участвовать в революционной деятельности зелотов? Я знаю, что в результате раскопок в Кумране были найдены кузницы, в которых ковалось оружие, наконечники стрел, непохожие на римские; были даже обнаружены оборонительные сооружения. Означало ли это, что Кумран был не монастырем, а крепостью? Возможно ли, что римляне изгнали этих жрецов, этих монахов, из их таинственных пещер за то, что те волей-неволей участвовали в еврейском восстании? В Кумране нашли свиток о войне, послуживший доказательством того, что ессеи готовились к битве не только духовной, но и физической. Был среди рукописей Мертвого моря и манускрипт, названный Свитком Храма. В нем говорилось о безумной мечте ессеев перестроить Храм, так как им был противен храм Ирода, утопавший в роскоши и предпочитавший ей все остальное, как и населявшие его греки, римляне и саддукеи. И, наконец, что связываю Медный свиток с убийством Эриксона?
Нам нужно было сперва найти Руфь Ротберг, дочь профессора Эриксона, застать ее на рабочем месте: она была хранительницей Израильского музея.
— Пойдем вместе? — предложила Джейн, уходя. — Или тебе лучше пойти одному? С тобой она будет говорить охотнее, чем со мной.
— Нет, — отказался я. — Она меня совсем не знает. Пойдем вдвоем… Но для начала у меня к тебе вопрос, — остановил я ее, глядя прямо в глаза. — Тебе известно происхождение красного готического крестика?
— Смотря о чем идет речь, — быстро ответила она, ничуть не смутившись. — Он мог принадлежать и средневековому рыцарю… А в чем дело? Что ты так на меня смотришь? Можно подумать, ты сердишься… или в чем-то меня подозреваешь?
— У меня могут быть свои причины.
— Послушай, — сказала Джейн твердым тоном. — В этом деле мы работаем одной командой, ты и я. Если между нами не будет доверия, мы, разумеется, не продвинемся ни на шаг.
— Согласен.
— Итак, я тебя слушаю.
— Когда мы встретились на месте преступления на следующий день, около алтаря лежал маленький красный крестик, полузасыпанный песком. Так вот, ты наступила на него, и, я думаю, умышленно.
Джейн растерянно посмотрела на меня:
— Да, такое было. Я увидела его, но не знала, видел ли его ты, и я действительно хотела его подобрать и сделала это без твоего ведома.
— Почему?
— Ари, я предпочла бы сейчас не говорить об этом. Верь мне.
— Вот как? А я думал, команда у нас одна и скрывать нам нечего.
— Ари, даю слово, что скажу позже: ты все узнаешь, я тебе обещаю… но только не сейчас.
— Ладно. Тогда порываем наше соглашение.
При этих словах Джейн смутилась. Глаза ее повлажнели, когда она сказала:
— Это потому… этот крестик… он всегда был на нем. Он передавался по наследству… И я хотела сберечь его… как память…
— А если бы было что-то важное для расследования?
Она подняла брови, словно речь шла о само собой разумеющемся. Ее объяснение этим и ограничилось, она не хотела мне отвечать. О Боже! До чего я иногда ее ненавидел и как я был несчастен, переполненный дурными чувствами и презренными сомнениями.
Мы сели в такси и доехали до Израильского музея, находившегося в новом городе, в южной части богатого квартала Рехавия.
Перед музеем стояло белое здание, напоминавшее гигантский глиняный кувшин. Здесь располагался Храм Книги, в котором хранились свитки Мертвого моря. В нем, навитый на большой барабан, экспонировался свиток Исайи, самое древнее пророчество Апокалипсиса, датируемое 2500 годом до нашей эры. Белый кувшин цилиндрической формы был задуман архитектором Арманом Барто так, что барабан мог автоматически опускаться в подземный этаж, где в случае ядерной атаки его закрывали стальные листы, чтобы защитить текст, объявлявший об ужасном грядущем светопреставлении, о поражающем видении будущей войны. Таким образом, исчезни все на земле, текст останется навечно.
