Или это только кажется? Ведь такого, что сейчас видели в неясном свете фонарной свечечки Георгий и еще восемь каторжан, для кого и была устроена Мозолевским эта «экскурсия», нельзя было себе представить и в кошмарном сне…
Люди «рубили породу», то есть отбивали молотами подпороду, обнажая породистую глыбу, а потом, по указке распорядителя работ из вольных, который здесь наблюдает за работами, «брали ее на лом», а иными словами, вынимали ломами эту глыбу из своего места. Она падала под ноги — надо было успеть отскочить, дабы она не раздавила ступни, — и другие каторжане клали ее на носилки или в тачки. Порода складывалась в бадью, что стояла возле шахты, — вот она, отвесная труба, идущая от вершины горы и до самой ее подошвы. Без нее каторжане, работающие в штольнях, задохнулись бы, хотя воздух, поступающий через шахту в штольни, это капля в море.
— Давай! — задрав голову вверх, заорал каторжанин в драной исподней рубахе, что нагружал бадью, и она начала подниматься по шахте вверх посредством ворота, что крутили заключенные наверху. Очевидно, Деда, которого не взяли в штольни, поставят на верх горы поднимать породу, выпоражнивать бадьи и складывать породу в кучи для дальнейшей сортировки…
— Ну, что, все понятно? — спросил Мозоль, прокашлявшись в кулак. Очевидно, ему пребывание в штольне тоже не в особую радость, и он желал поскорее отсюда выбраться на свет божий.
— Ясно, начальник, — ответил кто-то из каторжан.
Глухой и сильный удар сотряс вдруг всю штольню без отголоска и быстро потух. Затем еще удар и еще. Стены и пол дрожали…
— Мама родная, — в ужасе шептал Харя и инстинктивно жался к стене. То же проделывали и остальные, включая Мозолевского.
— Что это? — услышал Георгий чей-то глухой голос. Оказывается, это его голос…
— Это взрывы, — ответил, не оборачиваясь, Мозолевский. — Новые забои в жиле делают. И желоба для стока воды. Иначе вода зальет весь рудник. Вместе с людьми. Такие случаи бывали…
Вода и правда сочилась меж камней стены и потолка, спускалась к желобу посередине штольни и неизвестно куда текла. Главное — текла…
— Ну, коли все ясно, то на выход, — говорит Мозоль.
Но «экскурсия», вместо того чтобы повернуть назад, пошла вперед. Время от времени фонари выхватывали из темноты боковые коридоры-лихтлоги, как пояснял по ходу движения заключенных Мозоль. Мрак в них был еще гуще и тяжелее, поскольку заканчивались эти лихтлоги тупиком. Это тоже были выработанные штольни, как и коридор, обшитый гнилыми досками, по которому началось их движение внутрь горы.
Впереди вдруг стало светлее. Свет падал откуда-то сверху. А вот и еще одна шахта. Свет фонарной свечечки поблек, она была уже не нужна. Все «экскурсанты» задрали головы вверх и увидели кусок неба. Оно казалось столь недосягаемым, как и линия горизонта. Или счастье, которого нет в жизни. Послышался протяжный и шумный вздох. Харя и Сявый, что шли впереди Георгия, обернулись. Недовольно покосился в сторону Георгия и Мозолевский. Оказывается, это вздохнул снова он, Георгий. Безотчетно. Как-то само собой. И вообще все, что сейчас с ним происходило, — это сон. Так ему казалось. Так хотелось думать. А во сне контролировать себя человек не может.
Деревянная лестница круто взяла вверх, к этому самому куску неба, что закрывал верхушку шахты. Сама лестница была крепко приделана к каменным стенам железными закрепами, но вот ее перила шатались, так что сильно опираться на них не стоило: не ровен час, можно кувыркнуться вниз, на каменное дно шахты. А может, это единственный выход? Может, это и есть та самая «надежда», которая отведет от телесной боли и душевных мук неволи? Нет, должен же быть еще какой-то выход. Даже у этого рудника два выхода: первый, которым они вошли, и второй — вот эта лестница к небу.
Бежать! Непременно бежать. Это с этапа бежать нельзя, и вся артель против побега. А с каторги бежать — святое дело. Так, если не говорят вслух, то думают многие каторжане…
Георгий уперся взглядом в потную рубаху Хари, увлеченный пришедшими мыслями.
Непременно бежать! Наверняка были уже побеги, и удачные… Надо будет поспрашивать Деда. Он тертый калач, был на Нерчинских Петровских заводах, тоже возил тачку с рудой в штольнях. Верно, подскажет что-нибудь дельное. А может, и вместе рванем в бега…
Взошли на первую площадку. От нее в разные стороны тянулись коридоры-лихтлоги, параллельные нижней штольне и как бы составляющие второй этаж серебряного рудника «Надежда». Передохнув, снова потопали по крутым и широким ступеням наверх, к самому небу. Вторая площадка оказалась уже в нескольких саженях от верхушки шахты. Уже не до отдыха: скорее наверх, к свету, воздуху, жизни.
Ад оставался где-то позади. Вниз лучше не смотреть.
Вдох полный, глубокий… Небо над головою серое, а вовсе не голубое, как виделось со дна шахты. Ничего, и под серым небом люди живут. Главное — жить под небом, а не под каменными глыбами штольни. И он будет жить под небом, а иначе лучше и не жить вовсе. Ведь если в жизни мучений и горя больше, нежели покоя и радости, то на кой ляд такая жизнь!
Бежать, бежать отсюда, любыми способами…
А покудова — освободиться от работ в штольне. Пусть Дед научит, как это сделать. Иначе не останется сил на побег.
Бежать, бежать…
— Ну, как экскурсия, паря? — хмыкнул Дед и остро посмотрел прямо в глаза Георгию. — Понравилась?
— Несказанно понравилась, — ответил Полянский и впал в задумчивость. А потом медленно произнес: — Только работать в штольне я не буду.
— Как так? Откажешься, что ли? — не отводил взгляда от парня старый бродяга. — Тогда тебя, как «отпетого», в одиночку посадят и на цепь к стене прикуют.
— Нет, напрямую-то не откажусь, — сказал Георгий, продолжая смотреть в глаза Деду.
— А как тогда? — спросил тот.
— А вот ты меня и научишь, как от штольни отнекаться и одиночки избежать.
— Наука денег стоит, — скосил глаза в сторону Дед, удостоверяясь, не слушает ли их кто. Но до них никому не было дела. Те, кто был на «экскурсии», сидели смурные, уперев взгляд в одну точку, а остальные, что отдыхали от работ, кидали кости, посматривая время от времени на дверь казармы и колодника, стоящего возле нее «на стреме».
— Есть у меня деньги, — ответил Жора, тоже незаметно оглядываясь вокруг. — Ты же знаешь. Должен знать! Научишь, как отсюда выбраться?
— Бежать, что ли? — поднял брови Дед.
— Сначала от штольни освободиться, а потом и бежать.
— Ну, чтобы «дать винта» [2] молодому да зеленому в одиночку — ты и думать забудь, паря, — нахмурившись, ответил Дед. — Пропадешь непременно. И косточки твои лесные звери обглодают…
— Ну, тогда давай вместе сбежим, — предложил Георгий. — Ты что, на каторге и помереть хочешь?
— Нет, помереть я желаю на воле, — возразил Дед. — Но про побег ты покуда и не помышляй. К нему, паря, готовиться долгонько надобно. Может, год. А то и все два.
— Так, давай сегодня и начнем, — сказал Георгий.
— Что начнем? — не сразу понял Дед.
— К побегу готовиться… — Полянский снова уперся в него взглядом: — Ну, что скажешь?
— Добро, — не сразу ответил Дед. — Только о том, паря, что мы с тобой сейчас порешили, ты помалкивай. Иначе на побег вся казарма подпишется, коль все здесь каторжные по первому разряду — терять-то им все одно нечего. И тогда от нашей тайны один пшик получится.
— Готовиться будем, так они все равно заметят, — сказал Георгий, снова поглядев по сторонам.
— Заметят, — согласился Дед. — Только звонить об этом всем да каждому совсем не обязательно, верно?
— Да понял я, понял. А теперь учи, как мне от штольни отмазаться, и чтоб чин-чинарем, не на день-другой или на неделю, а навсегда.
— Ну, наука, паря, тута не шибко сложная, — хмыкнул старый бродяга. — Надобно больным сказаться, да таким больным, чтобы от штольни освобождение дали. Однако врачи тюремные да фельдшера на такие приемы нашего брата-варнака с солью тертые да битые-перебитые и симулянта враз определят…
— А ты так научи, чтоб они не распознали. Можешь? — Георгий с надеждой посмотрел на Деда.
— Могу, конечно. Но тут, паря, во многом все от тебя будет зависеть. От твоего характера и воли…
— Я готов, — твердо произнес Георгий.
Дед посмотрел на парня, покачал головой и проворчал:
— Гото-ов он. Падучую болезнь видел когда-нибудь?
— Нет.
— Пену изо рта могешь пускать?
— Пену? — удивленно переспросил Жора.
— Пену, пену, — кивнул головой старый бродяга.
— Нет…
— Может, грыжу тебе сварганить?
— Как это? — потрогал свой живот Георгий.
— А так: будешь пить натощак толченого стручкового перцу с сахаром, вот грыжа и вылезет, — ответил Дед и испытующе посмотрел на Полянского: — Тогда от работ на руднике точно освободят, зарок тебе даю. Только потом всю жизнь будешь с грыжею жить…
