Ознакомительная версия.
— А как вы думаете, Захар Борисович, платье он сам надел или его уже мертвого в него облачили?
— Уже мертвого, — сказал Архипов, совершенно не меняя интонации. — Можете сами убедиться, если перевернете. Теперь можно — мы тут все сфотографировали и описали в протоколе. Корсет не затянут. Пуговицы не застегнуты.
— Интересно… Что-нибудь пропало?
— Да.
— Что?
— Кабинет весь перерыт. Похоже, что в ящике стола были деньги, но сколько — никто не знает. Еще мы нашли коробочку из-под запонок. — Золотых? — спросил я.
— Коробочка пуста, значит, скорее всего — да. Впрочем, сейф не взломан. Так что, думаю, убийца не был обыкновенным грабителем. Взял то, до чего смог быстро дотянуться. Если вообще в этой коробке были запонки. Может, и не было давно, просто коробку покойный оставил.
— Странно. Архипов кивнул.
— Да. Странный преступник. Зачем было убивать, если потом взял мало? — Спугнули?
— Нет. Покойный отпускал прислугу на ночь. Судя по письмам, которые мы нашли, он был… — Мужеложцем, — дополнил я.
— Именно. Поэтому мы сразу подумали об убийстве на почве ревности. Это вполне рабочая версия. Привычно отпустил прислугу, привел домой какого-нибудь… проститутку мужеского пола. А тот решил — раз никто не знает, что он тут — пристукнуть хозяина и обокрасть. Пристукнул и начал рыться в столе. А Ковалевский очнулся. Ну и получил кинжалом в спину. Кстати, в среде извращенцев такие преступления вовсе не редкость. Только в нынешнем году это уже третий похожий случай. Я вынул свою старую, еще дедовскую табакерку, наполненную хорошим табаком, который обычно покупал у одного бывшего пономаря возле Страстного, щелкнул по крышке, где вместо монограммы уже давно чернели три дырочки, и заправил по щепоти в обе ноздри. Чихнув пару раз, я, наконец, спросил:
— То есть будете искать студента, который сегодня станет продавать золотые запонки на Сухаревке?
Архипов прищурился.
— Владимир Алексеевич. Мне кажется, вы меня достаточно знаете, чтобы понять — я не такой уж и дурак. Не так ли? Я кивнул. Архипов и вправду был умен. Для Сыскного отделения того времени, еще до появления Кошко, Архипов был умен просто на удивление.
— Вся проблема в платье и маске. Зачем убийце было трудиться и одевать мертвеца в это платье? Зачем он надел на лицо маску? Ну, для меня это было совершенно понятно, однако я не собирался рассказывать сыщику все, что знал — в конце концов я был связан клятвой с Ламановой. И все же я решил подкинуть ему один факт:
— Вам доктор Зиновьев ничего не рассказывал про молодого человека Юрия Фигуркина, повешенного недавно в Палашевском?
— Нееет…
Конечно, Павел Семенович выполнил, что от него требовалось: то есть осмотрел покойника и составил свидетельство о смерти. Подавать идеи для расследования в его дела не входило.
— Там было кое-что схожее. Юношу сначала оглушили ударом по голове, а потом подвесили на балке, инсценируя самоубийство.
— Вот как?.. — задумчиво промолвил Архипов, взявшись за подбородок. — Но это может быть совпадением.
— Может. Тем более что убийца в Палашевском ничего не взял. Впрочем, там и брать было нечего.
— Однако вы это совпадением не считаете. Почему? Я подумал, что придется еще немного приоткрыть карты, тем более что рассказ Ани все равно был запротоколирован.
— Потому что этот убитый одет в платье. Потому что он — мужеложец. Поднимите записи следователя, который вел то дело. Вы и сами все поймете.
— Спасибо, — сказал Архипов. — Хотя вы мне ничего подробно и не рассказываете, однако хоть за такую подсказку спасибо.
Мне было достаточно того, что я увидел. Архипов не хотел меня отпускать, пока не возьмет своего обычного обещания — в случае если я нападу на след убийцы, я должен сообщить ему. Такое обещание я дал и спустился на улицу, где меня поджидал мой новый личный извозчик. Сев в пролетку, я приказал везти меня на Большую Дмитровку, 23, к ателье Ламановой. И всю дорогу думал — этот покойник появился неспроста.
Я был совершенно прав. К сожалению.
— Владимир Алексеевич, — с тихой тревогой сказала Надежда Петровна, как только я появился в ее кабинете за гостиной, куда меня провела уже знакомая девушка. — Беда!
И она положила передо мной листок бумаги.
— Снова письмо? — спросил я.
— Читайте.
Я крякнул и стал читать. Тон написанного изменился.
«Набитая дура! Ты не ответила мне. Думаешь, я шутки с тобой шутить собираюсь? Вечером ты получишь мой первый привет — читай газеты. А именно криминальную хронику. И не вздумай больше ломаться! В шесть вечера у твоей двери опять будет мальчишка. Передашь ему письмо с согласием выплатить двадцать тысяч. И завтра получишь указания, куда их отнести. Не впутывай полицию или пожалеешь, несчастная курица!»
— Владимир Алексеевич, — сказала бедная Ламанова. — Вы же репортер. Что такого может быть в вечерних газетах?
— Кажется, знаю, — ответил я. — На Петровке в квартире нашли мертвого мужчину. Он был одет в ваше платье. — Это точные сведения?
— Точнее некуда. Я сам там был. Только насчет репортеров — это враки. Не будет ничего в вечерних газетах. Следствие ведет один мой знакомый — он журналистов к делу ни за что не подпустит.
— Ах, беда! Я читала-читала и совершенно запуталась! Уж, казалось бы, строк немного, а все не пойму, что делать теперь?
— Собираетесь платить? Ламанова вскинулась:
— Платить? Ни за что! Впрочем, — она тут же поникла, — если не заплатить, он, мерзавец, действительно может опубликовать гадость в какой-нибудь газетенке. Тут у нее в глазах засветилась надежда:
— Владимир Алексеевич! Вы же всех газетных издателей знаете! Прошу вас, поговорите с ними, чтобы они не печатали этого. Вас они послушают! Надежда Петровна совсем расстроилась — она была похожа на механизм, который до сих пор работал совершенно четко, отточенно и мягко, но вдруг сломалась какая-то шестеренка, и механизм пошел вразнос — плюясь пружинками и болтами, раскачиваясь из стороны в сторону, совершенно ни к чему больше не пригодный. Мне стало так жаль эту прекрасную милую женщину, что захотелось тут же куда-нибудь рвануть, кого-то ударить, потребовать, защитить ее от этой совершенно неожиданной гадости.
— Да и не могу я заплатить — даже денег Станиславского у меня осталось… Утром отослала за ткани уплатить. В конце концов, подумал я, если Ламанову шантажируют, шантажируют совершенно бессовестно, то и мы вправе быть бессовестными.
— Вот что, — сказал я. — Напишите письмо, что вы согласны уплатить двадцать тысяч. Но сами передавать деньги боитесь и потому за вас деньги буду передавать я.
Ламанова нахмурилась.
— Я же говорю — у меня нет денег. А если и были бы — все равно я бы их не отдала.
— Надежда Петровна, милая моя, — сказал я как можно мягче. — Вы попали сейчас в совершенно патовую ситуацию. Денег у вас нет, но не отдать вы их тоже не можете. Значит, нужно отдать. Но… не деньги!
— А что же? — удивленно спросила Ламанова.
— «Куклу».
— Какую куклу? Вы шутите, Владимир Алексеевич? Я не совсем понимаю вашего веселья. Да вы просто сошли с ума! И что мне теперь делать? Единственный человек, на которого я могу сейчас положиться, сошел с ума!
— Надежда Петровна! — повысил я слегка голос. — Погодите! «Куклой» на воровском жаргоне называют пачку резаной бумаги — да хоть газет. Их режут по размерам денежной купюры. Сверху и снизу прикладывают настоящие купюры. Так что кажется, будто ты держишь в руках пачку ассигнаций. А на самом деле красная цена им — почти никакая. — А зачем?
— «Куклу» пойду передавать я. А пока шантажист будет разбираться, что да как, тут же его схвачу и потолкую. — В одиночку! — ужаснулась Ламанова.
— Не беспокойтесь, Надежда Петровна, я в турецкую пластуном служил. «Языков» брал. Мне не впервой!
Конечно, если говорить честь по чести, то все это проделывал я более двадцати лет назад. Но даже сейчас, когда до пятидесятилетнего юбилея оставалось всего ничего, чувствовал себя все еще в силе благодаря регулярным занятиям в Гимнастическом обществе.
— Вы уверены, Владимир Алексеевич?
— Уверен. Так что пишите. А «куклу» я сделаю сам, дома. Вам даже и тратиться не придется.
Ламанова написала письмо, и я взял его с собой.
До шести оставалось еще время, впрочем, немного. Я перекусил в кофейне неподалеку, немного побродил вокруг Страстного монастыря, не решаясь удаляться далеко.
Без десяти шесть уже подходил к ее ателье.
Мальчонку я заметил издали — он стоял, закутанный по брови в серые тряпки, опершись спиной к стене возле витрины, надвинув картуз с мятым матерчатым козырьком.
— Эй, малый, — позвал я его. — Письма ждешь?
Ознакомительная версия.
