– Нехорошо подслушивать, – назидательно сказал Благово и подбежал к окну слева. Красный от натуги, Тимофеев с трудом удерживал дверное полотно.
– Ручка… отрывается…
– Сейчас, Иван Фомич, – хладнокровно успокоил его коллежский асессор и разрядил остатки барабана в толпу на крыльце; с другой стороны его поддержал Титус. Крыльцо вмиг опустело, кто-то, бранясь, скатился по ступеням.
– На вылазку, пробиваемся к селу, где наш отряд.
И Благово первым выскочил наружу. Коротко стриженный верзила бросился на него с ножом. Тимофеев из-за спины сыщика вылетел ногой вперед, снес бандита, как рюху в городках, и побежал дальше. Огромный и страшный, он разбросал еще несколько человек и вдруг остановился – повсюду вокруг них уже оказались переодетые в форму конвойных войск чины нижегородской полиции.
– Продержались! – радостно хлопнул Благово Титуса по плечу.
– Да, как в романе, – подхватил невесть откуда взявшийся Всеволожский. – Слава богу! Вы все живы…
Действительно, сыщики были целы и невредимы, только у Тимофеева оказались сильно порезаны ладони – пришлось отбивать нож голыми руками.
– Где Мамин? – спохватился наконец Павел Афанасьевич и бросился в главный дом. Тихий и спокойный, там сидел управляющий и хладнокровно наблюдал за разгромом усадьбы.
– Говори, каналья, где твой хозяин?
– Уехал в Теплый Стан, ваше сиятельство. Точнее, господин Благово.
– Титус! Беги в конную команду, пусть немедля организуют погоню по тракту в сторону Казани.
– Бесполезно, – охладил его пыл вице-губернатор. – Наши лошади скакали всю ночь и все утро, нам его не догнать. Кажется, я лицезрел бричку князя, когда мы сворачивали с тракта на Чуварлей. Он как раз въехал в Скрыпино и, завидев нас, действительно ушел на Казань. Там такой рысак!
– Десять минут. Нам не хватило десяти минут… Что-то нас выдало. Эй, старик! Как вы догадались?
– Васька Чугунная Шишка вас опознал, господин Благово.
– А, Василий Анцыферов, налетчик. Он здесь?
– Здесь, здесь. Лежит у крыльца и, кажется, убит – я вижу его в окно.
– А где Гаврила с рваным ухом?
– Убег, если только ваши конники не перехватили его в поле.
– Ишь, какой разговорчивый. На следствии такой же будешь?
– Я старый человек, ваше благородие. О душе пора уже думать. Что знаю – расскажу.
– Тьфу! – плюнул в пол коллежский асессор. – Я уже вижу, что ты расскажешь, старый прохвост. На князя Мамина надеешься? Это зря… Он теперь далеко, и с деньгами; некогда ему будет тобой заниматься. Сдохнешь на каторге как собака – там и молодые долго не живут, а уж ты… Ну?
Но управляющий отвернулся и говорить дальше не пожелал. Полицейские продолжали обыск, Благово же утратил к происходящему всякий интерес. Безучастный, он сидел на веранде, пил пиво и смотрел на пруд. Павел Афанасьевич понимал, что сорвал растение, но упустил корень: князь Мамин на свободе. Это значит, что через год где-нибудь в России затеется новое большое и хитроумное преступное предприятие. Сибирь или Лифляндия, фальшивые деньги или махинации на поставках – князя выдаст масштаб. Не любит он мелочиться… А поскольку Мамин более не появится в Нижегородской губернии, значит, Благово его уже никогда не поймать. Вот так!
В Чуварлейском конном заводе было обнаружено и арестовано более двухсот лошадей. Следователи полгода разбирались, которые из них ворованные, а которые выращены законно; последних оказалось немного. Главная станция была разгромлена, имение отписано в казну. После уничтожения этого притона покражи лошадей во внутренних губерниях уменьшились в десятки раз.
Гаврила с рваным ухом был схвачен оцеплением и доставлен в Нижний Новгород. Свидетели опознали в нем убийцу извозчика Быткина, и офеня отправился на рудники. Помимо него, в Чуварлее было задержано еще несколько опасных, находящихся в розыске преступников.
Рубочкин тоже предстал перед судом и получил строгое наказание. Благово выступил с речью, в которой описал, как раскаявшийся извозопромышленник помогал следствию и спасал жизнь агента полиции. Скостили три года…
Старый управляющий никого не выдал и умер в тюрьме, не дождавшись приговора. Видимо, он очень любил своего хозяина. Говорили, что старик был дядькой Мамина с детских лет, и князь во всем доверял и слушался своего наставника.
Три недели спустя, ранним субботним утром Благово шел по Большой Покровской из дома на службу. Навстречу ему попался мужик с ведром и кистью, по виду маляр. Что-то в нем Павлу Афанасьевичу не понравилось… Оглянувшись, коллежский асессор обнаружил, что сзади его поджимает крепкий молодец в чуйке, с оловянными глазами. Недолго думая, Благово заскочил в ворота дома Кемарского, велел оторопевшему дворнику запереть их изнутри и послать служителя с запиской в управление полиции. Когда через четверть часа прибежал встревоженный Тимофеев и освободил начальника, ни маляра, ни чуйки поблизости уже не было.
Благово решил было, что ему померещилось, но на следующий день лошади дежурной пролетки, на которой он ехал в арестантские роты, неожиданно понесли. Обычно смирные и далеко не молодые, они вдруг ни с того ни с сего озверели и помчались по Благовещенской площади и той же Покровке, наводя ужас на пешеходов и встречные экипажи. Первым вылетел на мостовую возница и сильно расшибся. Павел Афанасьевич дотянул до Никольской церкви, где не удержался и тоже вывалился. Он сломал два ребра, ободрал руку и ногу, но в целом отделался легко. А лошади домчались до Лютеранской кирхи и стали, все в мыле, вновь сделавшись доживающими век клячами… Всеволожский, навестив Благово на его квартире, сказал:
– Я слышал о таких проделках. Именно скрыпинские коновалы умеют взбесить ненадолго самых кротких кобылок – знают такие способы. Значит, князь Мамин жив и мстит за разрушенное вами его доходное дело.
Месяц после этого Благово ходил везде пешком и только под охраной могучего Тимофеева, но потом дела закрутили его, и об опасности забылось.
В один из тех дней, что Павел Афанасьевич отлеживался дома после падения, курьер принес ему свежий приказ по Министерству внутренних дел. В нем были награждения за раскрытие гигантской преступной организации конокрадов в центральных губерниях. Орденов удостоились Косаговский, а также Путилин со всеми тремя своими агентами. Лукашевич «за примерную службу» был произведен не в очередь в следующий чин статского советника. Наибольшее отличие выгадал почему-то Каргер – его сделали генерал-майором; наименьшее – Всеволожский, тому объявили лишь особенную благодарность министра. Замыкал список Титус – он повышался в коллежские секретари. Не остался забыт даже подчасок, помогавший Благово отбиться от мазуриков в колодце двора по Вознесенскому проспекту: с разрешения военного министра он получил три рубля наградных. Ни слова не было только о самом Благово. Видимо, Тимашев с Маковым действительно запомнили эту фамилию…
В той же пачке документов обнаружился еще один приказ – по сыскному отделению. В нем Васенька объявлял выговор своему помощнику за излишне долгое раскрытие кражи в квартире ротмистра Галахова. Вторым пунктом Лукашевич приказывал удержать из жалования Благово перерасход прогонных в размере 4 рубля 12 копеек. Мелкая душонка поняла, что сейчас можно…
Вечером по очереди зашли проведать раненого Каргер и Всеволожский. Полицмейстер виновато прятал глаза, по-немецки заскорузло шутил и обходил неприятную тему молчанием. Вице-губернатор, наоборот, метал громы и молнии и, уходя, пообещал «предъявить им кузькину мать». Благово одинаково равнодушно слушал и того, и другого. Он осознавал свою вину за то, что упустил князя Мамина – какая же может быть тогда награда? Ну, а с Лукашевичем Бог разберется…
Последним в тот вечер заявился Титус. Ушлый лифляндец раздобыл где-то мороженой хурмы – любимой закуски Павла Афанасьевича под коньяк. Они изрядно выпили и закусили, обмыв новый чин Яана; кухарка Матрена еле выставила гостя уже за полночь.
Как вскоре выяснилось, Андрей Никитич Всеволожский слов на ветер не бросал. Воспользовавшись служебным вызовом в Петербург, он зашел там к Милютину и показал ему оба приказа. Генерал хмыкнул, извлек из стола перевязочное свидетельство о контузии, которое он ранее клещами вытянул из Благово, и сунул в папку с августейшим докладом. Туда же ушли и приказы. И через день грянул гром…
Именным повелением императора Павлу Благово была пожалована Анна 2-й степени.
Тимашев получил через флигель-адъютанта записку: «Неприятно удивлен отсутствием в приказе о награждении за поимку конокрадов коллежского асессора (зачеркнуто; сверху надписано «надворного советника») Благово. А ведь тебе известна его центральная роль в этом деле. Так-то ты отличаешь моих верных слуг? Немедля исправить. Александр». В тот же день злополучный приказ был дополнен – Благово не в очередь, «за особенное отличие», был произведен в надворные советники.
