— Может быть, может быть! Но я пытаюсь понять, как ты, некогда душой и телом преданный своему делу и служению Родине, мог оказаться в рядах бунтовщиков. Чем они взяли тебя? Ведь Дронов — вор в законе и ты был у него, вроде военного консультанта, и одним из основных организаторов мятежа, я хорошо знаком с материалами твоего дела.
— Ну, раз знаком, зачем же спрашиваешь, там все отражено. Капитан, я думаю, что нас с тобой разделяет глубокая пропасть, неужели ты не видишь, что творится у вас — работников исправительной системы под носом.
— Ты не прав, я многое вижу. А что ты имел в виду, почему так выражаешь свои мысли?
— Это мои взгляды, только в тоталитарном государстве человек лишен свободы слова и убеждений.
— Любопытно от бывшего офицера услышать подобные высказывания.
— А что мне теперь бояться, через месяц-два я буду свободен, як птица, а потому могу говорить все, что захочу.
— Не спеши, может для тебя еще не все потеряно. Ты от Дронова перенял подобные убеждения?
— В армии насмотрелся, людей разных повидал, послушал и сделал для себя ценный вывод: не верить тем, кто спрятался от народа за кирпичной стеной.
— У тебя крамольные мысли, чем же тебя так достала существующая власть?
— Фальсификацией, террором и оболваниваем своего народа.
— Ничего себе заявление! Сергей, судя по твоей фамилии, ты — украинец?
— Да, родом я из-под Львова, но родителей потерял в раннем возрасте и воспитывался в детдоме.
— Мне становятся понятны твои неприязненные взгляды в отношении Москвы, ты же жил в Западной Украине. А как ты оказался на Кавказе?
— Призвали в армию, затем окончил школу младших командиров и по распределению был направлен в СКВО.
— Ты сразу попал в армейскую разведку?
— Да. У меня хорошие показатели.
— Ты состоял в партии?
— Не успел и, слава Богу.
— Но ведь тогда ты так не думал, как сейчас?
— Ну и что, детство и юность не выкинешь из памяти, рассказы старых людей запомнились на всю жизнь.
— А что именно тебе запомнилось?
— Капитан, только не советую тебе кому-то рассказывать, что ты сейчас услышишь, тебя могут за это посадить рядом со мной.
— Я не собираюсь кому-то говорить.
— Тогда слушай: во Львове у меня жила тетушка, сейчас ее нет в живых, она мне рассказала одну историю, случившуюся в 1941 году. В июне арестовали ее мужа, якобы за контрреволюционные взгляды.
— Кто арестовал?
— НКВД, в народе их звали — энкаведистами. В конце июня к городу подходили немецкие войска, и оставшихся в тюрьмах политзаключенных не успели увезти. Их всех расстреляли, уничтожили и издевались, как последние выродки сатаны.
— Ты не преувеличиваешь?
— Нет, капитан, об этом знали многие, но вслух не говорили. Тетушка моя обошла две тюрьмы во Львове, и среди трупов так и не нашла своего мужа. Она обнаружила его труп в тюрьме в семидесяти километрах от Львова. Можно только себе представить, сколько расстрелянных она видела в трех тюрьмах.
— Может она неправду сказала и это немцы людей расстреляли. Лично мне без доказательств, трудно в это поверить.
— Тебе — да! Но мне, как родному племяннику, она бы не стала врать. Да разве она одна потеряла своего мужа?
— Как ты с этим жил все эти годы?
— Молча. В армии у меня был друг, его звали Иса, мы были настолько дружны, что могли доверить друг другу свои тайны. Его деда во время войны с немцами, наши же расстреляли только за то, что его брат отказался служить в Красной армии. От Исы я узнал, что его народ был депортирован в Среднюю Азию.
— Да, Ирощенко, пожалуй ты прав, такие вещи стоит держать за зубами, иначе можно оказаться в психлечебнице. Ты же понимаешь, все, что мне рассказал, можно считать сплошным бредом.
— Не веришь — прими за сказку.
— Почему не верю, ты сейчас предо мною, как перед священником исповедуешься, сам сказал, что терять тебе нечего.
— Вот это истина. Ну, что капитан, все узнал обо мне?
— Все, да не все, например, твое душевное состояние, твои исполнительские способности, факты, о которых ты умалчиваешь.
— Послушай, капитан, к чему ты клонишь? О каких способностях и фактах ты говоришь?
Брагин немного помолчал и возобновил разговор:
— А в какой мере ты можешь зайти далеко, если перед тобой будут совершать несправедливые действия, поступки?
— Раньше я мог просто, не думая долго, поставить человека на его истинное место. Конечно, я не дурак, и не привык лезть на рожон, я всегда задумывался о последствиях, а потому и лояльничал с блатными. Теперь, когда я ожидаю исполнения приговора и, по сути, терять-то мне нечего, я могу быть предельно откровенен. Ты уже в этом убедился.
— Я повторю свой вопрос: до какой степени ты можешь зайти далеко?
— Дай мне Господь вторую жизнь, я бы использовал ее в борьбе с несправедливостью. Армия, тюрьма, на многие вещи раскрыли мне глаза. Среди солдат и армейских командиров, заключенных и сотрудников исправительных учреждений, сплошь и рядом творится беззаконие, я бы правильно выразился — беспредельное отношение друг к другу. Где сила, там и власть, но если власть дана дураку, то жди беды. Никто и никогда не пытался разрешить вопросы по справедливости. У власти одна правда — позиция силы и диктата. В армии — кулак старослужащих, поддерживает порядок и дисциплину. У осужденных семеро одного не боятся, по крайней мере, я сужу об общем режиме.
— Но, тем не менее, ты принял сторону вора в законе.
— Да — это верно, я увидел в поступках Дронова отличительные черты его характера от основной массы людей. Его справедливое отношение к другим зэкам, его понятия, по которым он жил и делился с другими. Его взгляды на отношение власти к заключенным, которых довели до точки кипения.
— Значит, ты считаешь, что Дронов справедливо поднял осужденных на восстание?
— Да, в конкретной ситуации, иного выхода он не видел, администрация тупо отказывалась слушать общую массу взбунтовавшихся осужденных. Конфликт не разрешился по вине власти, она не захотела идти на поводу определенной группы заключенных. Что тут еще непонятного? Все предельно ясно, теперь мы расплачиваемся за недоработки власти.
— Ну, а что у тебя было в душе, когда ты чувствовал, что отомстил майору за поруганную честь медсестры? — резко сменил тему Брагин.
— Чувство облегчения, что такая тварь получила, чего долго заслуживала. И еще, наверно значимость поступка, высшее начальство не захотело «выметать сор из избы», а я не мог смотреть, как эта тварь безнаказанно продолжает задевать честь офицерского мундира.
Сергей внутренне поаплодировал бывшему воину, который, несмотря на невзгоды и беды, свалившиеся на его голову, продолжал оставаться непоколебимым в своих справедливых взглядах. Но, пока он не убедится, хотя бы на девяносто девять процентов, что Ирощенко, именно тот человек, который ему нужен, Брагин не задаст ему свой главный вопрос. «Если тебе Господь Бог, или еще кто-то предоставит возможность совершать в жизни справедливые поступки, готов ли ты отдать свою жизнь ради этого?».
— Меня интересует еще один вопрос, — обратился Брагин к Ирощенко, — допустим, существует насильник, надругавшийся над малолетним ребенком — девочкой и, заметая следы преступления, убил ее и сбросил в воду, как бы ты поступил с таким человеком?
— Ну, по определению — это уже не человек, и ему нет места среди людей. Могила! Иного исхода я бы не пожелал такому ублюдку.
— Значит ты за то, чтобы его лишили жизни?
— Однозначно! Но почему ты спрашиваешь? Ведь государство от таких подонков само избавляется, путем смертной казни.
— Есть случаи, когда закон бессилен вершить справедливое возмездие.
— Ну, уж нет, только не в нашей стране, по крайней мере, правовая система еще не настолько отупела, чтобы отбеливать таких подонков.
— Тем не менее, такие случаи в жизни встречаются, правда, очень редко, и только с теми, у кого есть влиятельные покровители.
— Капитан, ты хочешь сказать, что в твоей практике был такой случай.
— Был — был, он и сейчас имеет место. Так ты мне ответь, чтобы ты сделал с таким выродком?
— Если бы мои руки сейчас были свободны, я бы показал тебе ладони и пальцы. Они словно клещи, готовые перекрыть кислород такому гаду.
— То есть задушил бы его собственными руками?
— Капитан, ты что, пишешь диссертацию на эту тему?
Брагин не ответил на вопрос, а улыбнувшись, интригующе повел бровью.
— Так почему ты пытаешься узнать, что я с ним сделаю? Интересно, что ты сотворил бы с ним, если бы потерпевшей оказалась твоя дочь? — спросил Ирощенко.
Это и был тот момент, которого ждал Брагин.
— Он и есть мой ребенок — моя родная племянница.
Брагин не стал говорить, что истинного насильника приговорили всего к шести годам колонии, а речь идет о насильнике и убийце Пушакове.
