— Кто вы в своих мечтаниях, когда никого нет рядом? Что вы делаете в этом городе, убедив себя, будто он лишь сон? Скольким людям вы лжете сейчас?
Я свирепо уставился на него, и он засмеялся.
— Вы забываете, мой друг, что и я присутствую в ваших снах.
— Не понимаю, о чем вы говорите, — сказал я чопорно, обнаружив, что мне не удается отвечать ему, как следовало бы.
— Стоя у окна? Вы не поняли. Так почему вы не обернулись и не спросили? Я бы мог ответить, знаете ли. Я был там, вы знаете. Я мог бы сказать вам все.
— Откуда вам известно про это?
— Я же сказал вам. Я вижу все.
— Это был просто сон.
Он покачал головой.
— Снов не существует. Хотите узнать больше? Спросите, если желаете. Я могу спасти вас, но вы должны спросить. Иначе вы причините страшный вред другим.
— Нет! — сказал я настолько резко, что мой страх не мог не стать явным.
Он кивнул и мягко улыбнулся.
— Вы можете передумать, — сказал он ласково. — И благодаря доброму доктору вы будете знать, где меня можно найти — пока. Но поторопитесь, я недолго тут останусь.
Я встал, чтобы уйти, не сказав больше ни слова. А он расположился поудобнее в своем маленьком кресле и взял книгу. Закрыв дверь, я прислонился к ней спиной и закрыл глаза.
— Не в разговорчивом настроении? Или вы передумали? — спросил Мараньони, стоящий там же, где я его оставил.
— Что? Нет, мы долго разговаривали.
— Но вы же пробыли там минуту или две.
Я уставился на него.
Он указал на часы. Две минуты четвертого. Я пробыл в этой комнате немногим больше минуты.
Тем вечером у меня был первый настоящий разговор с Арнсли Дреннаном. Разумеется, я разговаривал с ним и прежде, но никогда с глазу на глаз, и говорил он очень мало. Странный человек! Казалось, он ни в ком не нуждался, однако часто обедал с нами. Быть может, и его самодостаточности порой требовалась передышка. Для меня в тот момент он был очевидным выбором. Мне необходимо было поговорить с кем-то нормальным, разумным и спокойным, кто подтвердил бы, что мое общение с синьором Казановой было полным вздором. Можно было положиться, что Дреннан, выглядевший воплощением солидности и здравого смысла, не станет потом сплетничать.
Я не планировал разговора с ним, произошло это случайно. Просто он и я были единственными, кто в этот вечер пришел пообедать. Лонгмену надо было написать один из его редких консульских отчетов, Корт, к счастью, теперь вообще практически не появлялся. Мараньони и Макинтайр также отсутствовали. Мы ели нашу рыбу (Макинтайр не преувеличивал: всегда рыба, и мне она порядком надоела) более или менее в молчании, затем он предложил выпить кофе в более располагающей обстановке.
— Вы давно видели Корта? — спросил я. — Я его что-то совсем не вижу.
— Я повстречал его вчера, беднягу. Он в скверном состоянии. Ему действительно следует вернуться в Англию. И ему было бы очень легко это сделать. Но боюсь, у него это стало манией. Он считает делом чести завершить свою работу здесь.
Затем мало-помалу, пока мы прихлебывали коньяк, я рассказал ему про синьора Казанову. Он заинтересовался, во всяком случае, мне так показалось. Дреннан принадлежал к тем людям, чьи лица хранят непроницаемое выражение, но слушал он внимательно.
— Не скажу, что я так уж много знаю о сумасшествии, — сказал он. — Мне доводилось видеть людей, помешавшихся от страха или в припадке ужаса. Но это иной вид безумия.
— Как так?
— Современные методы ведения войны, — ответил он. — Как вы, возможно, догадались, я был военным, солдатом. И видел много такого, чего не хотел видеть, и забыть то, что я видел, будет трудно.
— Вы сражались на стороне конфедератов?
— Да, и мы проиграли. — Он пожал плечами, отгоняя воспоминания.
— То есть вы изгнанник. Странный приют, если можно так выразиться.
Он взглянул на меня и чуть улыбнулся.
— Так было бы, окажись я здесь по этой причине. Ну, — продолжал он, — пожалуй, можно объяснить вам. Почему бы и нет? Теперь все это уже в прошлом. Вы слышали про «Алабаму»?
Я посмотрел на него.
— Военный корабль? Конечно, слышал… Имеет это какое-нибудь отношение к Макинтайру?
Теперь настал его черед удивиться.
— Откуда вы знаете?
— Навел справки.
— Это впечатляет. Нет, правда. Что еще вы знаете о мистере Макинтайре?
— Что в данный момент Англия для него заказана.
Он в изумлении уставился на меня. Я впервые увидел, как его лицо отразило какое-то сильное чувство. И поздравил себя.
— И кто еще знает об этом?
— В Венеции, имеете вы в виду? Никто. Синьор Амброзиан из «Банко ди Санто-Спирито», кажется, считает, что он здесь, поскольку украл кучу денег. А почему вы спрашиваете?
— Потому что моя работа — оберегать его.
— От кого?
— Главным образом от адвокатов янки. Он — живое доказательство виновности «Лэрда». Великобритания настаивает, что никак не могла контролировать переоборудование «Алабамы». Все знают, что это фикция, но пока нет доказательств, ее достаточно. А Макинтайр как раз доказательство, и есть много людей, которым очень бы хотелось побеседовать с ним. И подозреваю, они щедро заплатили бы за такую возможность. От него откупились, приказав ему затаиться, пока дело не будет улажено. А меня наняли следить, чтобы он это условие выполнял. Вот почему я здесь.
— А кто вас нанял?
— Ну, на это я ответить не могу. Ваше правительство, «Лэрд». «Ллойд» в Лондоне. Если иск будет выигран, это обойдется очень дорого в смысле и денег, и репутации. И поскольку я в тот момент был без работы…
— Не понимаю.
Он пожал плечами.
— У меня нет своей страны, и жить среди моих победителей я не хочу. Я же — вернее, был — солдат. Чем мне было заняться? Пасти коров в Техасе до конца моих дней? Нет. Когда все было потеряно, я приехал в Англию искать работы. И это то, что я нашел. Не самая лучшая, но пока сойдет и она.
— Понимаю. Вы очень интересный человек, мистер Дреннан.
— Нет. Но моя жизнь была интересной, если угодно.
— И Макинтайр не может вернуться в Англию?
— Нет, до тех пор, пока вопрос не будет решен. Я хотел, чтобы он уехал в Грецию, сменил бы имя. Но Венеция — его предел.
— Вы можете быть уверены, что я и мой лондонский друг будем абсолютно немы.
— Благодарю вас.
— И он не хочет покинуть Венецию?
— Пока еще нет.
— А если он все-таки решит вернуться в Англию?
— Тогда моим делом будет помешать ему.
— Каким способом?
Дреннан пожал плечами.
— Там видно будет. Пока же он как будто совершенно счастлив тут. Что очень приятно в отличие от Кортов.
— Неуравновешенная натура, — заметил я.
— Да. Но будь я женат на подобной женщине, то был бы не в лучшем состоянии.
— Прошу прощения? — Вопрос был беспричинно оскорбительным.
Я вперился в него гневным взглядом. Он ответил невозмутимым. Он точно знал, что говорит, и говорил это обдуманно.
— Я отправился прокатиться с ней на лодке, она меня пригласила. Мы поплыли на Лидо, хотя мне хотелось объехать внутреннюю лагуну. Я счел ее поведение неуместным.
— Да?
— Да. А теперь мне пора. Как вы знаете, мне предстоит получасовая прогулка до моего жилища. Позвольте пожелать вам доброго утра.
Расставшись с ним, я направился в мастерскую Макинтайра. Я мог бы дойти туда гораздо быстрее, если бы поторопился, но мне требовалось подумать о многом. Дреннан очень рассчитанно предостерег меня. Будь это кто-нибудь вроде Лонгмена или Мараньони, я бы просто отмахнулся, как от вульгарной сплетни. Но к Дреннану я относился серьезно. Он не принадлежал к сплетникам или к сочинителям сплетен. То, что он сказал, никак не могло быть правдой, в этом я был уверен. Но что им двигало? Очевидного ответа я не находил, но теперь у меня возникли другие вопросы.
В мастерской я застал только Бартоли и поздоровался с ним. Мы немного поговорили, и я выразил абсолютно неискреннее сожаление, что не застал Макинтайра.
— Он пошел покормить свою дочку, — объяснил Бартоли по-английски с сильнейшим акцентом.
— Вы хорошо говорите, — заметил я. — Где вы научились?
— Там и сям, — ответил он. — Некоторое время я жил в Англии, а потом познакомился с мистером Макинтайром в Тулоне. Я многому от него научился.
— Но это ведь редкость, вот так путешествовать, верно? Почему вы странствовали?
Он пожал плечами.
— Хотел учиться. А тут для этого никакой возможности нет.
— Вы венецианец?
— Нет, — сказал он презрительно. — Я из Падуи. Тут меня с души воротит.
— Почему?
— Они лентяи. И хотят только жить и умирать.
Говорил он короткими отрывистыми фразами. Сообщал, что считал нужным, и умолкал. В его словах не было ни малейшего украшательства, что освежало, но и слегка обескураживало.
