Непрерывный производственный процесс в больнице естественно давал необходимые результаты.
До этого мучившийся от ночных болей, пасмурный Николай, наконец, улыбнулся!
— «О! Николай засмеялся!» — первым обрадовался, невыдержанный на эмоции, Семёныч.
— «Довели парня!» — вторым прокомментировал Платон.
Тут же, увлекшийся Родин по ошибке позвонил себе на работу в неурочное время, позабыв, что его абонент работает в другую смену.
А Юрий сразу прокомментировал обидное для пенсионера:
— «Они подумают, что у тебя с головой не в порядке!».
— «Нет! Они подумают, какое же у него здесь окружение!» — возразил Платон, брызнув бальзамом в душу Семёныча.
— «Ну, ничего, скоро домой! А к Вам другого подселят!» — несколько мстительно и угрожающе подвёл он окончательную черту.
— «Да! Прям круговорот людей в природе!» — задумчиво и мечтательно изрёк Платон.
Утром, в субботу после завтрака, при посадке в автобус по пути из больницы в увольнение, аккуратная блондинка средних лет, хромая с палочкой, пыталась на вираже обойти Платона, и влезть в автобус без очереди. Но тот не стал толкать убогую. Бог с ней! Всем сидений хватит.
Опять выбившийся в увольнение с субботы на воскресенье, Платон вместе с Ксенией, выполнил все запланированные дачные дела, несмотря на редко прекращающийся дождь. Довольный и не уставший он вернулся в уже хорошо обжитую обитель, почти как в родной дом.
В воскресенье вечером, прибывших последними из увольнения Юрия и Платона, опять встречала поддающая парочка в лице Семёныча и Павла. Они были уже хороши, и заканчивали с трапезой.
— «Охренел с горя?!» — спросил Павла чем-то недовольный Семёныч.
— «Больной, что ребёнок. Ему же надо угождать!» — ответил тот пахану мудростью.
Увидев подстригшегося в увольнении Юрия, теперь уже неожиданно задрался и Павел:
— «Ну, ты подстригся уж совсем коротко, почти наголо, как хрен!».
На следующий день, в понедельник, как обычно, проснувшись третьим, Платон пошёл в вестибюль побриться и позаниматься зарядкой.
Вчера вечером в больнице, после всех выполненных планов на даче, после трудов праведных, Платон помылся и всю ночь проспал крепко. Наутро предстояли очередные, уже третьи, подколы в кисти рук.
Настро ение бы ло боевым. Но не тут-то было. Женщина средних лет и средних достоинств тоже вышла туда же, в вестибюль. Она попыталась было опередить Платона и сесть на его место у окна, мотивируя это тем, что ей нужно обработать ногти на ногах(?!).
Опешивший Платон поначалу сел, куда и планировал. Но почти тут же уступил ей, подойдя ближе к окну, к свету, и стоя бреясь. Однако женщина, почему-то не пересев на оставленное ей место, всё не унималась. Ей хотелось побыть в вестибюле вообще одной, и вскоре она высказала новый аргумент.
— «Вы со своей бритвой жужжите так, что слышно в соседней комнате!».
На что Платон нашёлся, что ответить:
— «Ну, ладно! В следующий раз я буду бриться около своих!».
— «Брейтесь в туалете!» — наверно по привычке, как своего мужа, снова поучала она Платона.
— «А в туалете курят, а я не курящий!» — объяснил он дурочке.
Удивительные существа эти женщины с активной жизненной позицией! И всё я бабам удивляюсь, их хамству, жадности, неуважению, и всё по отношению к мужчинам, причём к чужим, попыткам обхитрить мужика, чужого мужа. Что же тогда они вытворяют со своими?! — подумал Платон.
И надо же? Нашла место не в ванной, или в туалете, а в вестибюле, у телевизора? Никакого стеснения. Недавно видно из деревни, что ли она? Да и время уже полвосьмого, а подъём в семь! Какие могут быть ко мне претензии? У, стерва! — теперь уже чуть ли не вслух возмущался он.
До завтрака Николай решил поразгадывать очередной кроссворд. Но на этот раз он быстро облажался. Тут-то Платон окончательно понял, что никакой он не «профессор», а это звание было ему присвоено Семёнычем всуе.
После обеда, проходящий мимо Платона, как обычно пишущего в вестибюле, сектант-раскольник не удержался и озорно спросил:
— «Вы оперу пишите?».
— «Нет! Я в музыке не разбираюсь. А пишу роман!» — не ожидая плоской шутки от служителя культа, честно и наивно ответил Платон.
— «Не! Я не в том смысле! Я имею ввиду опера!» — начал инок неуклюже оправдываться, при этом потеряв всякую спесь и смысл шутки.
— «А я понял, к какому оперу!» — перебил его Платон и первым засмеялся.
Глядя вслед уходящему придурку, Платон подумал: надо же, удивительное, оказывается, рядом. Не знал я, что попы такие озорники. Вслух же он неожиданно произнёс:
— «Ну, ты, поп, даёшь! И ты тоже, касатик, нарвался на перо!».
А дело всё было в том, что поп-раскольник, он же инок-сектант, был конкурентом Платона за лучшее и удобное место в вестибюле, у окна под солнечным светом. Поп читал там и молился, а Платон, естественно, писал свой роман. К тому же поп видимо хотел отомстить, отыграться за столовую.
Следующую ночь после подколов Платон ожидал с любопытством. Повторяться, или нет, прошедшие ощущения? Утром он сообщил коллегам:
— «Что-то сегодня подколы не действуют, как в прошлые разы?! Мягкий палец на этот раз не прореагировал!» — чем вызвал неподдельно радостный смех коллег.
Вскоре к Платону подошла последний раз ставить капельницу медсестра Галина. Она была брюнеткой, возрастом лет под тридцать, обыкновенной внешности и с напускной строгостью, под которой опытный взгляд Платона разглядел и озорство девчонки-простушки, и злость обиженной мужчинами женщины. В больнице она специализировалась на внутривенных и внутримышечных инъекциях, а также ассистировала лечащему врачу Людмиле Викторовне при внутрисуставных введениях.
На этот раз, при пятом вливании кровезаменителя и лекарства для сосудов, у Галины произошёл сбой при введении иглы в вену Платона с внутренней стороны локтевого сгиба.
Из-за этого процесс пошёл медленнее обычного.
Лежащая рука Платона опиралась кистью на подушку, чтобы не напрягать не до конца разгибающийся больной локтевой сгиб. Первый раз он этого не сделал и получил ощутимые болевые ощущения после процедуры.
Теперь же, когда Галина пришла вынимать иглу, то она не удержалась от комментария:
— «Ой, ещё не всё?!».
А, посмотрев место укола, сделала пугающий вывод:
— «О! Тут уже припухло?! Хватит!».
И закончила процесс.
Теперь Платон вынужден был десять минут лежать с согнутой в локте рукой.
Через несколько минут он почувствовал подзабытый процесс в своём теле. Его тренировочные стали вдруг явственно оттопыриваться в интимном месте.
— «О! Я сглазил по поводу мягкого пальца!» — указал он глазами на своё восстающее достоинство проходящему мимо Семёнычу.
— «Сексуальный, ты, наш!» — ответил тот, не то с завистью, не то с участием.
Тут же переключившись на Павла, сегодня уезжающий Семёныч, недовольно спросил:
— «И что ты в своём углу шебуршишься, как мышка?!».
— «А ты-то, что? В наружке?!» — помог Платон отбиться Павлу.
Но не успели коллеги посмеяться, как Юрий сообщил, что по радио «Эхо Москвы» пришла новость о ночной смерти Солженицына.
Паша тут же зло, но философски прокомментировал:
— «А он всю жизнь жил за забором!».
После смеха всей палаты над удачным и точным словом, Павел возмутился, словно оправдываясь перед товарищами:
— «А что он хорошего сделал для народа?!».
Через несколько минут, увидев, что Платон держит в руке диктофон, Паша неожиданно вскипел:
— «Ты так нас всех прослушаешь, а потом будешь шантажировать! Это законом запрещено!».
Платон попытался объяснить неучу его и свои права, но было бесполезно. Павел Александрович посчитал его шпионом. А от дураков всегда лучше держаться подальше.
— «Когда он думает, то молчит. А когда болтает, то не думает!» — вскоре прокомментировал Платон Пашкин бред Юрию.
Но Юрий тут же всем объявил, что в новостях сообщили об обещании Ющенко всем потерявшим дома от наводнения в Западной Украине, построить новые. Платон сразу прокомментировал эту новость:
— «Шиздит! Не построит! Вы когда-нибудь видели, чтобы хохол хохлу дом построил? Только русские в деревнях строили дома всем скопом!».
Когда все сообщения и прения по ним закончились, Платон взял диктофон и объявил, обращаясь в основном к Юрию:
— «Так, послушаем, что это я там нашиздил?!».
А затем на короткое время включил только им одним слышимую трансляцию.
