— «Так, послушаем, что это я там нашиздил?!».
А затем на короткое время включил только им одним слышимую трансляцию.
Вторник прошёл обыденно, но Платон выяснил у Людмилы Викторовны, что его анализы крови улучшились, но она его выпишет лишь через неделю. На просьбу Платона выписать его в пятницу, после окончания в четверг всех процедур, она ответила:
— «Ну, куда Вы торопитесь? У Вас же серьёзное заболевание! А Вы к нему так относитесь! Побудьте полный срок, как нам и предписано!».
И Платон успокоился. Конечно, поскорее хотелось домой, на дачу, на работу, к делам, компьютеру, даже к спорту, машине и кошкам, а тем более к жене Ксении и к своим многочисленным детям.
А пока он творил. Писал и писал.
Кончались ручки и бумага, а он всё сочинял и записывал.
Эти дни в больнице прошли для него, как писателя, весьма плодотворно.
Во вторник выписывался Станислав Семёнович Родин.
Вернувшегося с процедур Платона, он встретил сиротливо сидящим на стуле посреди палаты. Его место уже было занято новым пациентом, сидевшим на ещё не остывшей постели, молодым человеком, представившимся Николаем и первым подававшим руку для приветствия старшим его по возрасту.
Птицу видно по полёту, а человека по манерам! — про себя заключил верный приверженец культуры общения и этикета.
В присутствии всех Семёныч громогласно объявил, что передаёт свою корону пахана Платону Петровичу Кочету, как самому старшему и уважаемому.
Все приняли игру, затеянную ещё самим Платоном, ранее как раз и окрестившим Семёныча паханом, которому, кстати, это очевидно сразу понравилось.
Станислав Семёнович ожидал сына Дмитрия на машине, так как сам со своим грузным телом и больными ногами передвигался с трудом. Их встреча состоялась во время обеда и бывший пахан пришёл попрощаться со своими теперь уже тоже естественно бывшими друзьями по несчастью. Он подошёл к столу, за которым обедали остальные, и тепло попрощался с каждым рукопожатием. Те встали в знак уважения и искренне пожелали Станиславу Семёновичу здоровья и ещё раз здоровья. А тот сообщил Павлу, что в морозилке он оставил для него так ими двоими горячо любимый холодный гостинец: водку и мороженое.
Как обычно, вечером, около двадцати одного часа, в вестибюль к пишущему Платону подошла Людмила Ивановна и объявила, что читает теперь «Папирус». Ей очень понравились уже написанные главы из последней части романа Платона и его стихи за 2005–2007 годы.
Она объяснила, что его сочинения очень легко читаются, и при этом её душа просто поёт.
— «Тут явно чувствуется озарение свыше!» — восторженно заключила бывшая учительница.
А на извинение Платона за мат в тексте, она ответила просто:
— «Это жизнь! У нас в палате почти все учителя, и все используют мат! А как же без него?».
Ночь со вторника на среду стала первой спокойной ночью, без храпа и утренних зевот-стонов Семёныча, его слишком раннего шумного умывания, и старческих причитаний вслух, что он уже сделал, а что ещё ему предстоит.
Но и будить всех стало некому.
В этот день Платон взял реванш у попа. Тот слышал высказывание Людмилы Ивановны об озарении автора свыше, и стал ревностно и внимательно следить за ним, и даже, на всякий случай, присаживаться к нему поближе. И это сыграло с иноком злую шутку.
В попытках лучше разглядеть Платона, относительно молодой попик потерял бдительность перед бывалым пересмешником, и был за это наказан.
Платон в столовой всё же опустил на грешную землю, уже косящего под старца, ещё моложавого инока.
Вспомнив, что он видел на пустующей стойке временного не работающего медицинского поста стопку религиозных газет, Платон не удержался и спросил лохматого и неопрятного в подряснике.
— «Я тут видел стопку Ваших газет, а теперь их нет!».
— «Так разобрали верующие!» — гордо перебил тот.
— «Я, как писатель, хотел бы ознакомиться с ними. У Вас найдётся ещё экземплярчик?».
— «Попробую найти. Поспрошаю прихожан!» — довольный появившейся зависимостью Платона от него, радостно изрёк тот, вытирая руки о жалкое подобие подрясника.
Но тут же священник сморщил лоб, откровенно и участливо спрашивая:
— «А, кстати, как эта газета называлась?».
Но его вопрос совпал с вопросом Платона, потонув в его пафосе:
— «И почём у Вас сейчас опиум для народа?!».
Этим вопросом Платон, как раз встающий из-за стола, буквально пригвоздил попа к стулу. И не дав квази старцу опомниться и что-либо ответить, пожелал ему:
— «Приятного Вам аппетита!».
На что обомлевший сразу же и поперхнулся.
— «Одын одын!» — объявил Платон после завтрака временный счёт своим хохочущим в коридоре коллегам.
Его сеансы физиотерапии подходили к концу. На аппарате «Бегущая волна» поначалу Платона обслуживала рослая блондинка Наталия, внешне напоминавшая ему мать его сына Владимира.
Кстати такое же внешнее сходство лица и тела, и такое же сходство имени, было и у медсестры из их отделения Татьяны.
Более того, у неё и голос был похож на голос матери дочери Платона Екатерины.
Однако теперь, после Наталии, в её физ. кабинете стала работать Ольга. Платона сразу поразила её внешность. И не столько стройностью изящной фигурки, сколько лицом, особенно его выражением и многочисленными веснушками, покрывавшими не только его, но и видимую часть тела, и придававшими их обладательнице особый шарм.
Озорному Платону даже захотелось в первый момент спросить её, до каких мест на теле они распространяются.
В совокупности с густо-голубыми, широко открытыми, будто бы от удивления, глазами Ольга чем-то напоминала ему красивую, большую и живую куклу.
Он видел смятение в глазах девушки и понял, что она немного комплексует из-за своей внешности. Ему стало жаль скрытую красавицу, которая наверно и сама не знала, что она есть таковая, и он сочинил ей короткое стихотворение:
А ты была смешно красива
Разрезом удивлённых глаз.
Их синева меня пленила.
Скажу я честно, без прикрас.
И я чуть было не польстился
Слизнуть веснушку с алых губ.
Но вовремя остановился.
Возможно, я тебе не люб?!
На следующий день, на последней процедуре, автор подарил виновнице своё творение. Поблагодарив, Оля оценила его, как шедевр.
Ну, а в этот день, в среду, провожали теперь и Павла Александровича Бурьянова.
С утра Павел передал Платону уже свои гостинцы, которые не хотел везти домой: печенье, конфеты, сахар, лимон, и даже ветчину.
Платон искренне поблагодарил Пашу за его душевный порыв.
И опять, не успел Павел получить выписные документы, как на его место поселили уже немолодого мужчину Дмитрия, до этого временно, в течение двух дней, невольно пребывавшего в отдельной палате.
Но, в конце концов, документы были выданы. Прощание вылилось в простое, насколько позволяли больные руки, дружеское рукопожатие.
А после обеда Платон со своими рукописями засиделся в коридоре, и не зря. Подсевший в кресло и ждущий транспорта, очередной выпускник по просьбе Платона поведал ему правду об отце Митрофане, с коим он прожил бок обок почти три недели.
Он рассказал о том самом иноке, попе-раскольнике, коим по неведению и чужим наветам считал отца Митрофана Платон.
Он уже и сам обратил внимание, с какой любовью, теплотой и уважением отец Митрофан провожает своего бывшего сопалатника, пожилого инвалида на костылях.
Это и дало толчок расспросам Платона о священнике, в миру звавшемуся Валентином Валерьяновичем Дмитриевым.
В четверг уже провожали Николая Владимировича Матюшина, возвращавшегося домой и на работу в трест «Мосстроймеханизация», где он, будучи мастером, занимался подъёмными механизмами.
На прощание Платон подарил ему, с раннего утра пришедшее в голову и спровоцированное хорошей погодой, стихотворение:
Погода шепчет: «Уходи!»,
Иль даже шепчет что похуже?!
Проблемы те же у ноги.
Да и не стали они уже.
Но курс лечения прошёл.
И Николай домой вот едет.
Хоть бог погодой снизошёл,
И Коля наш о доме грезит.
Но, что поделаешь, ребята?
Такой теперь у нас удел.
Спина бы не была горбата,
И дольше жизненный предел.
В дорогу Коле пожелаю
Здоровья, счастья и тепла!
Ты победишь недуг. Я знаю!
На то надеюсь очень я!
А за ним, в пятницу, наступала очередь и Юрия Владимировича Кравцова. Вдохновение, полученное от сочинённого в четверг, утром, Николаю, позволило поэту сходу сочинить нечто аналогичное и для Юрия.
