Ознакомительная версия.
— Скипидаром? — сердито спросил я.
— Зачем? Есть и другие средства. А еще чаю тебе с малиновым вареньем сделаю.
— Это я от твоей стряпни слабею, — сказал я. — Лучше ты к чаю еще котлет нажарь да картошечки с сальцем. Да водочки мне налей или настоечки. Тогда я всю ночь буду спать аки младенец.
Она молча пожала плечами, вышла и только из коридора крикнула:
— И не надейся! Посмотри на себя в зеркало! После того как я за тебя взялась, ты стал выглядеть на пять лет моложе!
Я подошел к зеркалу и взглянул… Пожав плечами, я пошел обратно в кабинет. Там стояла старая печурка, вмазанная в стену и облицованная голландской плиткой. Правда, я давно ее не топил — после того как домохозяин установил во всех квартирах чугунные батареи и вывел их в общую котельную в подвале.
Я взял большой блокнот и выписал имена всех, кого можно было бы заподозрить в преступлении. Подумал и добавил имя певицы Глафиры Козорезовой. Она, конечно, ни в чем не виновата, подумал я, потому что не присутствовала в клубе в вечер убийства, но все четыре участника дуэли с «чашей Сократа» были в нее влюблены. Да и эконом Купеческого клуба намекал мне на то, что нужно искать романтический интерес в этом деле. Посидев еще немного, я вычеркнул имя Глаши и бросил блокнот на диван. Нет, ее впутывать в это дело, конечно, совершенно не надо.
Хотя… С виду Глафира Козорезова, конечно, не была похожа на остальных «кобылок», она не пыталась, как они, привлечь к себе внимание, жеманясь и строя глазки публике. Но, с другой стороны, ей это и не нужно было — она и так оказывалась в центре внимания. Мало того, ведь вполне могло быть, что кто-то из «моей» четверки купцов мог к ней подкатывать и не публично. А что, если покойный Столяров действительно сумел привлечь ее внимание, почему и стал жертвой ревности кого-то из своих дружков?
Или кого-то еще?
Шерше ля фам? Ревность — достаточно сильное чувство, чтобы убить человека. Причем именно так — не по пьяни зарезать, а, затаив злобу, подготовить месть, чтобы потом прийти невинной овечкой и занять место покойного. Разве такого не может быть?
Я выглянул в окно — мой верный Водовоз торчал на улице, накрывшись старым плащом от дождя и ожидая, когда я либо прикажу ему ехать по очередному делу, либо отпущу на вольные хлеба до следующего утра.
В прихожей я оделся, обул галоши и крикнул Маше, что отъеду на несколько часов.
Сначала мы отправились с Иваном на Остоженку, в контору «Ваш ангел-хранитель», хозяин которой, Петр Петрович Арцаков, бывший цирковой борец, не раз выручал меня в сложных ситуациях. Хотя законом и воспрещались частные охранные организации, в Москве действовало несколько подобных заведений, где ревнивый муж мог получить доказательства неверности своей жены, а приезжий коммерсант — нанять охрану для перевозки ценного груза или большой выручки. Эти же «специалисты» помогали кредиторам выбить долги, если должник вдруг отказывался платить по расписке. Сами находясь как бы за спиной закона, такие конторы, впрочем, старались не привлекать к себе внимания полиции и потому работали аккуратно — если и переступали они черту, то только в том случае, когда правосудие не могло этого заметить.
Я прибегал к помощи «ангелов», как правило, тогда, когда нужно было быстро раздобыть информацию или выследить интересующего меня человека. Такие услуги стоили недешево, но у меня была большая скидка. Впрочем, на этот раз от Арцакова не требовалось никаких особых усилий — разве что встать со своего продавленного кресла и сделать пару шагов к картотеке. Мне нужен был адрес, по которому проживала Софья Алексеевна Кобылина. Я полагал, что именно там и проходят репетиции ее хора. Вряд ли Кобылина была так щедра, что снимала особый репетиционный зал.
— А не староват ли ты, Владимир Алексеевич, для такого? — спросил Арцаков, когда я, миновав стол с пожилым «ангелом», вошел в его тесный кабинетик и изложил свою просьбу.
— В каком это смысле?
— Ну, — усмехнулся Петр Петрович, — известно, для чего эта дама свой хор держит. Это ж настоящий поющий бордель.
Он курил сигару своего любимого сорта — самого дешевого и вонючего. Я заметил, что от бывшего борца не осталось почти ничего — лицо оплыло и стало похожим на грушу, варенную в компоте. Руки, ранее налитые силой, он теперь держал под столом. Его редкие волосы слиплись на лбу — хотя в кабинете было не жарко, Арцаков постоянно потел.
— Мне для другого, — ответил я. — Мне по делу надо.
В дверях появился Митя Березкин — заместитель Арцакова. Высокий и молодой, он носил длинные волосы, которые скрывали отрезанное ухо. Его левый глаз был выколот тем же ножом, которым Митю лишили уха. Раньше он носил настоящую пиратскую повязку, но теперь заменил ее на очки с темными стеклами, — они делали его длинное лицо невыразительным и угрожающим. Когда-то я знал Митю как веселого и неунывающего паренька. К сожалению, в том, что его покалечили, была и моя вина. Хотя Митя никогда не намекал, что обижен на меня за это, я сам чувствовал перед ним огромную вину.
— Митяй, посмотри в картотеке на фамилию «Кобылина», — приказал ему Арцаков.
Березкин кивнул, открыл шкаф и почти сразу вынул карточку.
— Софья Алексеевна? — спросил он.
— Она.
— Большая Татарка.
Я протянул руку и взял карточку. Переписав адрес в блокнот, я вернул ее Мите, и тот, сняв очки, подмигнул мне единственным глазом:
— Что, Владимир Алексеевич…
— Нет! — отрезал я, не дожидаясь окончания фразы.
Попрощавшись с Арцаковым, я вышел в коридор, где Митя догнал меня, взял под руку и вывел на улицу.
— Как он? — спросил я Митю, кивая в сторону двери «ангела-хранителя».
— Ходит с трудом. Пьет больше прежнего. А от врачей отказывается. Говорит, врачи хороши, только если помереть собрался. Владимир Алексеевич, может, вы с ним потом как-нибудь поговорите?
Я покачал головой. Петр Петрович никогда никого не слушал — только себя. Митя вздохнул:
— Третьего дня вызвал меня. Говорит, принимай дела, а я помирать собрался. Слава богу, обошлось. Проспался.
Я влез в пролетку и посмотрел на Митю. Тот стоял под дождем, мокрые волосы лежали на воротнике его черного костюма, в каких ходили все «ангелы», и смотрел на меня круглыми темными стеклами. Меня вдруг снова пронзило чувство, что я вижу перед собой совсем другого человека, а не того, прежнего Митю Березкина. Изменились интонации его голоса, манера поведения, Митя стал строже… Может, он просто повзрослел, подумал я. Каково ему будет, если Арцаков не сможет больше руководить «ангелами» и действительно передаст контору своему заместителю?
— Куда поедем, Владимир Алексеевич? — спросил Водовоз.
Я назвал адрес, и он фыркнул:
— Это ж дом Кобылиной! Вы к «кобылицам», что ли?
— А ты откуда знаешь, что там? — спросил я.
— Так мы ж извозчики, как нам не знать? Ничего, я вас отвезу, а Марье Ивановне ничего не скажу.
— Тьфу ты! — сплюнул я с досады. — Иван! Ну хоть ты душу не трави! Что вы все заладили… По делу я!
— Знамо, что по делу! — кивнул Иван. — Без дела туда господа не ездят!
— Пошел! — скомандовал я, и пролетка рванула с места, разбрызгивая веера дождевых луж и подскакивая на мокром булыжнике.
Проехав по узкой Пятницкой, мимо двухэтажных купеческих особняков, этого основного ландшафта ближнего Замоскворечья, мы свернули в Татарки. Иван остановил пролетку перед старым, крашенным в синий цвет деревянным зданием с потрескавшимися от времени колоннами и указал кнутом на дверь:
— Вот оно, Владимир Алексеевич. Вас ждать или сами потом домой доберетесь?
— Жди, — ответил я. — Мне ненадолго.
— Дурное дело не хитрое, — пробормотал Водовоз.
Для начала я окинул взглядом окна — все они были плотно занавешены и забраны снаружи красивой, но уже проржавевшей решеткой. Зато справа от двери сиял новехонький медный звонок с блестящей кнопкой. Позвонив, я оглянулся на Ивана. Он глумливо улыбнулся мне и даже помахал рукой. Изнутри щелкнул замок, и дверь открыла маленького роста чернявая девушка. Не спрашивая ничего и не поднимая глаз, она приняла от меня бушлат и папаху, а потом сделала приглашающий знак рукой и повела меня через небольшую душную прихожую по коридору вправо. Остановившись перед большой деревянной дверью со вставками из желтого стекла, девушка тихо-тихо спросила:
— Как доложить?
— Доложи — Гиляровский Владимир Алексеевич.
Где-то в глубине дома послышались звуки рояля.
Чернявая девушка приоткрыла дверь и скользнула внутрь. Прошло несколько минут, за которые я толком не успел оглядеть коридор, как дверь открылась широко и девушка пригласила меня войти.
Это была небольшая, жарко натопленная гостиная, обитая темно-коричневыми обоями в мелкий цветочек. Освещали ее только тусклые бра на дальней стене, висевшие по бокам камина, в котором тлело несколько маленьких поленьев. Софья Алексеевна Кобылина сидела в большом старом кресле, чем-то смахивавшем на мое, только из почти черного дерева, покрытого искусной резьбой. Она была одета в темно-зеленое бархатное и, вероятно, тяжелое платье с красивым ожерельем из изумрудов, которые совершенно не сочетались с рыжим париком. Колени ее прикрывал большой платок из серого пуха — вероятно, старуха мерзла даже в такой духоте. В комнате стоял сильный запах духов, который, однако, не мог перебить старческого духа, обычного для любого жилища пожилого человека.
Ознакомительная версия.
