Я поклонилась ему и сделала несколько неуверенных шагов. Он кивнул, взглядом указал на лавку, что стояла по другую сторону стола, и спросил, на удивление звучным для его возраста, голосом:
– Ну, сказывай, что тебя привело. Что за дело такое важное, что за тебя так просили? – кивок на бумагу.
– Отец Никанор… – начала было я, но старик меня перебил.
– Ты, что же, стало быть, даже не знаешь, что не я настоятель сей обители? – грозно спросил он.
– Нет, – только и смогла я ответить.
– Архимандрит нынче занят, так вот, меня к тебе послал. Зови меня Пантелеймоном, – проговорил он. – А теперь сказывай.
Я решила, что оно, может, и к лучшему, что не с самим настоятелем беседу вести. Я присела на край скамьи и, набрав полную грудь воздуха, спросила, робея и понимая, что этот грозный старик имеет полное право выставить меня сейчас же, поскольку дело, с которым я к нему прибыла, было и для светского этикета довольно деликатным, а здесь и вовсе… Здесь свои законы и, насколько я знала, всякий, кто попал на территорию монастыря, пропадал для мира, а значит, начинал другую жизнь, о которой вспоминать, а уж тем более, расспрашивать, не полагалось. И, тем не менее, я задала свой вопрос:
– Скажите, батюшка, есть ли среди ваших послушников такие, что отбывали срок в Сибири?
Инок подозрительно прищурился и хмыкнул:
– Ты порядки-то наши знаешь? – также грозно спросил он.
Я подумала, что затеяла безнадежное дело.
– Полагаю, что в целом да, – тем не менее, ответила я, выдержав его недобрый взгляд.
– В целом! – снова хмыкнул старец. Затем бросил взгляд на лежащую перед ним бумагу и, как мне показалось, недовольно скривившись, тяжело вздохнул и сказал: – Ты вот что, сказывай, какое у тебя дело.
Я рассказала. А что я могла сделать еще? По крайней мере, в тот момент мне казалось, что иного выхода у меня просто нет. Как говорят в народе, назвался груздем – полезай в кузов. Это выражение, как нельзя более, соответствовало моему положению, ведь не могла же я себе позволить обманывать духовное лицо, даже, несмотря на то, что была я не на исповеди. Старец Пантелеймон выслушал меня, как и отец Сергий, ни разу не перебив. Правда, и рассказ мой теперь был куда как короче, поскольку я передала лишь ту его часть, что непосредственно касалась господина Аксенова, так, по крайней мере, звали интересующего меня человека, в миру. Договорив, я замолчала, ожидая приговора.
Инок вздохнул, покачал седой головой, потер переносицу, а затем начал говорить. И, чем дальше он говорил, тем больше я понимала, что и на этот раз я пошла по неверному следу.
– Думаю, – сказал он мне, нахмурившись, – что знаю, о ком ты толкуешь. Был у нас в обители такой человек. Пришел он к нам три года назад. Только вот что я тебе скажу, – бросил на меня грозный взгляд старец, – все твои подозрения сплошная напраслина! Мало ли, каким человек был! Все мы не без греха, и только Господь наш решает, кого миловать. А невозможное человеку, Богу возможно. Вспомни-ка сама, сколько грешников, впоследствии раскаявшихся и снискавших милость Божью. Мало ли их? Нет. Для человека всегда есть возможность покаяться, всегда есть возможность подвизаться на пути спасения. А мы для того и существуем, чтобы человеку этот путь сделать короче.
– Я понимаю… – начала было я.
– Понимаешь ты! – фыркнул он. – Много ты вот чего понимаешь, коли сюда прибыла! А брат Алексий, он, чтоб ты знала, представился, уж полгода как! – выпалил, наконец, инок.
Такого поворота событий я никак не ожидала, а потому даже не сразу поняла, что именно сказал мне старец Пантелеймон:
– Как представился? – ахнула я.
– Да так! – отрезал старец. – Видать, так каялся усердно, что прибрал его к себе Господь, – он перекрестился и я следом за ним.
– Но вы уверены, что это он? – попыталась уточнить я.
– Уверен, уверен, – твердо ответил мне инок. – Я про него все знаю, как-никак моим духовным чадом был… – добавил он и замолчал.
Я, признаюсь, почувствовала даже некоторое облегчение, когда свыклась с мыслью о том, что злоумышленник не Аксенов. Все же, не хотелось бы, чтобы монах имел отношение к похищению маленького мальчика. Мне подумалось, что и Валерий Никифорович, наверное, должен будет испытать сходное чувство, ведь брат Алексий долгое время был его другом, а Богу действительно возможно все…
Я поблагодарила старца и поднялась, собираясь удалиться.
– Иди с Богом, – сказал он мне. – А генералу своему передай, что брат Алексий больше всего в содеянном ему каялся, в том, что вот как и ты нынче, возвел на человека напраслину. Ступай. Бог в помощь, – он перекрестил меня дрожащей рукой и я, поклонившись, вышла из комнаты.
* * *
На обратном пути мои мысли были далеко. Я даже не смогла бы сказать, о чем точно я думала, скорее всего, это были какие-то обрывки мыслей, ничего конкретного, но все равно я испытывала нехорошее чувство тревоги. С одной стороны – я понимала, что это только к лучшему, что все повернулось именно так, но с другой стороны – я опять не знала, что делать. За прошедшие двое суток я ни на шаг не приблизилась к своей цели – найти хотя бы ниточку, ведущую к Нике. Как-то он там, бедный малыш?
Дома меня ждала записка от Селезневых, в которой они просили приехать к ним как можно скорее, поэтому я, несмотря на то, что изрядно проголодалась и замерзла, не стала задерживаться, а сразу же велела Степану ехать на Казачью, решив, что, стало быть, есть какие-то новости.
У Селезневых я застала Позднякова. Елизавета Михайловна так и не выходила из своей комнаты, поэтому мне и сегодня не удалось ее увидеть. Гвоздикин отсутствовал, пропадая второй уже день неизвестно где. Валерий же Никифорович сидели с Михаилом Дмитриевичем в кабинете и, судя по их напряженным лицам в момент моего появления, обсуждали что-то важное. Я вошла, и генерал буквально кинулся ко мне:
– Здравствуйте, Екатерина Алексеевна, наконец-то вы прибыли!
– Здравствуйте, – ответила я, – что-то случилось? – Мне уже успело передаться их беспокойство.
– Да, – кивнул головой Поздняков, – случилось.
– Присаживайтесь, – предложил генерал, показывая мне на диван. – Михаил Дмитриевич, дайте, пожалуйста, Екатерине Алексеевне письмо.
Поздняков снова кивнул, взял со стола распечатанный конверт и протянул мне. Селезнев принялся нервно расхаживать по комнате. Я открыла конверт и достала сначала лист бумаги, на котором было что-то написано по-французски. Однако, прежде чем читать, я вынула из конверта еще один лист, сложенный вчетверо и, развернув его, увидела каштановый локон, который, без сомнения, принадлежал Нике. Мои руки дрогнули и на глаза выступили слезы. Я поспешно смахнула их, завернула лист и принялась за чтение. Вот что я прочла:
«Господа Селезневы, – говорилось в письме, – если Вы хотите, чтобы Ваш сын был жив, то Вам следует приготовить сумму в семьдесят тысяч рублей. О том, в какое время и при каких условиях нужно передать деньги, Вы узнаете следующим письмом. А пока – отправляем Вам локон Вашего малютки, чтобы Вы не сомневались в том, что он у нас.»
Я закончила чтение и подняла глаза на генерала:
– Но здесь не сказано, что вы получите сына, если передадите им деньги.
– Но ведь именно это имеется в виду! – воскликнул Валерий Никифорович, остановившись передо мной. – Разве не так? Зачем же еще им понадобился Ника? Разве не только из-за денег?
– Возможно, – сказала я с некоторым сомнением. – Да, должно быть, вы правы. Семьдесят тысяч…
– Да, – подал голос Поздняков, – сумма немаленькая…
– Ерунда! – снова воскликнул генерал. – Я готов отдать им втрое больше, только бы они вернули Нику!
– Не волнуйтесь, Валерий Никифорович, – произнесла я, наблюдая за тем, как он мерит широкими шагами комнату. – Будем надеяться, что они вернут его, как только получат деньги.
– А что у вас? – спросил меня генерал. – Вы узнали о… – тут он бросил быстрый взгляд на Позднякова.
Михаил Дмитриевич, нисколько не обидевшись, понял ситуацию и деликатно отошел к окну. Селезнев приблизился ко мне, напряженно ожидая ответа. Я несколько понизила голос и сказала:
– Да, Валерий Никифорович, я была в монастыре. Должна вам сообщить, что ваш друг скончался полгода назад и что перед смертью он просил у вас прощения.
– Вот как? – тихо переспросил Валерий Никифорович и помолчал. Его лицо разгладилось, он задумался, затем перекрестился, – Царствие ему Небесное. Так он действительно был монахом?
– Последние два с половиной года, – подтвердила я.
– Ну, что ж… Оно и к лучшему, да простит меня Господь. Я его давно хотел простить… – он покосился на меня. – А теперь и вовсе… Однако, – Селезнев снова повысил голос и Поздняков вернулся к нам, – что нам делать с письмом? У вас двоих есть какие-нибудь мысли?
– Ну, во-первых, – начала я, глядя на Позднякова, – теперь уже не возникает сомнений, что человек, по крайней мере, участвовавший в похищении, принадлежит к сословию благородному. Его выдает владение французским…
