– Да, за неделю до гибели случилась история. Яков не проявил твердости, ну да что теперь его за это винить…
И пристав рассказал следующее: как известно, мастеровым с инструментами запрещается ходить по тротуарам, они могут задеть обывателей за платье и вообще мешают прохожим топорами и пилами. Полиция обязана в таких случаях заставить их спуститься на мостовую и составить протокол, по итогам которого нарушители уплачивают штраф. Суммы эти бывают очень ощутимы, и бедные мастеровые стараются избежать наказания. Просят, суют мелочь на лапу, изредка скандалят. Так же случилось и с Одежкиным. Он увидел артель плотников, которая с инструментами нагло шла по тротуару. Это было напротив речного училища.
Постовой остановил их и хотел препроводить в часть для составления протокола. Артельщики оказались выпимши и начали скандалить. И даже угрожать! Какой-то особо нервный кинулся на городового с кулаками. Его оттащили, но очень советовали служивому забыть происшествие…
– И что Одежкин? Забыл?
– Да. Он сробел – там десяток пьяных мужиков, весьма дерзких. И решил с ними не ссориться. Дошло до меня. Я сделал Якову внушение, но полицмейстеру сообщать не стал. Иначе начет, а жалование у городовых и без того маленькое, двенадцать рублей в месяц. Пожалел, словом.
– Понятно. Могли эти люди затаить на городового обиду и подловить вечером?
Богородский задумался.
– М-м… Крайне маловероятно. До протокола не дошло, дело замяли. Зачем им будировать? Это же каторжное дело – на полицейского нападать!
Лыков не поддержал рассуждений пристава:
– С точки зрения здравого смысла так и есть. Но мы-то с вами знаем, какие бывают идиоты. То и дело таких встречаешь! Залудит косушку и ходит, ищет, к кому пристать. А тут и искать не надо. Обидел его городовой! Значит, пойти и отомстить.
Богородский не нашел, что возразить. Действительно, мало ли дураков на белом свете! Вон по весне в их части случай был: два красильщика подрались, и один второго зарезал. А до того пьянствовали вместе, песни пели, обнимались… И кончилось кровью. А тут артель, в которой имеется беспокойный. Полез с кулаками на городового при исполнении. Чем не версия?
Алексей решил поручить ее разработку Прозорову. Не хотелось ему искать каких-то плотников, не царское это дело. Но Владимир Алексеевич встретил его сетованиями:
– Вот же чертовщина! С выставки билетеры разбегаются!
– Какие еще билетеры?
– А которые в турникетах сидят. Сначала старший убег, а вчера еще трое!
– Старший – это который Лугвенев?
– Он самый. Сбежал еще, когда царь не уехал. Не иначе, с выручкой!
– Да уж, просто так билетеры не бегут, – согласился надворный советник. – Однако как же они воровали? Там в турникетах счетчики! Посетитель зашел, и колесико передвинулось. Много не сопрешь.
Прозоров махнул рукой:
– Наше жулье на выдумку богато. Не иначе что-нибудь придумали.
– Но Савича жалко, – продолжил надворный советник. – Он взял приятеля на должность, доверился ему, и вот… Теперь надо дознание проводить, сколько денег выставка не досчиталась.
– Об этом и речь, Алексей Николаевич, – расстроился Прозоров. – Вы ведь знаете, что и меня к этой чертовой выставке прикомандировали. Вот получил сейчас от полицмейстера указание – бросить все дела и искать сбежавших.
– Как так – бросить все дела? – удивился Лыков. – А кто станет убийство Одежкина дознавать? Сравнили аферу с убийством полицейского. Что там у Яковлева, совсем ум за разум зашел?
– Я человек маленький, делаю что приказано. Вы бы поговорили с их высокоблагородием, а? Иначе мне придется отозвать людей от вашего дознания.
Лыков пошел к полицмейстеру. Тот делал объезд ярмарки, и пришлось его долго ждать. Когда коллежский советник наконец появился у себя, состоялся довольно резкий разговор. Оказалось, что Тимирязев потребовал от Яковлева срочно найти беглецов. Особенно Лугвенева. Люди скрылись без видимых причин, сразу четверо! На первый взгляд недостачи за ними нет, поступление денег шло без нареканий. Но точный ответ может дать лишь ревизия. А скандал выставке сейчас совсем не нужен. Только что уехал государь, оказавший ей большую честь. Обошел все отделы! И тем привлек, безусловно, новые толпы посетителей. Самое время принимать гостей, демонстрировать успехи народного хозяйства. Значит, ревизию следует делать тихо. И вообще помалкивать насчет беглецов.
– Но люди Прозорова нужны сейчас для дознания убийства, – возразил Лыков. – Это важнее билетных афер.
– Тогда, им придется успевать везде, – ответил Яковлев. – Я не могу отказать генеральному комиссару выставки. Сыскное отделение с двадцать восьмого мая официально переподчинено, в том числе и Таубе. Прозоров на время выставки обязан исполнять приказы ее полицмейстера.
– Хорошо, я понимаю, что людей нет, но хотя бы отзовите свои слова. Что сыскные должны сейчас бросить все другие дела и заниматься только этим. Пусть тащат оба воза.
Так и решили. Яковлев вызвал Прозорова и велел ему не оставлять дознания о смерти Одежкина. Следует так распределить людей, сказал он, чтобы их хватило на все.
Два сыщика вышли на подъезд Главного дома. Владимир Алексеевич был обескуражен.
– Вот так всегда! Разорвись надвое, спросят: а почему не на четверо? Где ж я людей возьму для всех мазуриков? Штаты общей полиции на время ярмарки и выставки увеличили в четыре раза. А сыскное отделение, как имело восемь единиц, так с ними и осталось. Тут еще шлюху эту задавили!
– Что об этом говорить, – пожал плечами Алексей, – служба. Вы вот послушайте, что я узнал от пристава Богородского…
И он рассказал про стычку Одежкина с неизвестными плотниками, которая могла стать причиной убийства. Прозоров загорелся:
– Любопытная идея. Я пошлю в часть Пузыревского, пусть копнет.
Губернский секретарь Пузыревский был помощником начальника сыскного отделения. Алексею он не нравился. Надутый какой-то и вялый. Будучи в чине выше своего шефа, он был обижен, что не его назначили на отделение. И действовал всегда спустя рукава. Но ведь так по всей полиции! Вон пристав выставки Муханов всего-навсего губернский секретарь, а помощником у него – надворный советник Веснин. Подполковник – у поручика! И ничего. Служит Веснин и не жалуется…
– Вы вот что, Владимир Алексеевич. Пошлите лучше туда фон Бриггена. Он вам настоящий помощник, а не Пузыревский.
Коллежский секретарь смутился.
– А…
– А тот пусть займется билетерами.
Сам Лыков вызвал на беседу Ивана Одежкина. Брат погибшего служил в Рождественской части и был там на хорошем счету. Он пришел после дежурства – подтянутый, основательный.
– Скажите, Иван Степанович, были ли у Якова враги? – с ходу огорошил его сыщик.
Тот наморщил лоб и задумался. Вдруг лицо его дрогнуло.
– А ведь были!
– Кто?
– Антоха Рябзин, есть такой.
– Что за человек?
– Из наших бывший, из городовых. Смелый парень, но бесшабашный. Без царя в голове. Особенно когда водки нажрется…
– И что у них между собой вышло?
– А Иван его пьяного пытался усмирить. Когда Антоха буфетчику в «Стрельне» грозился морду начистить. Увел он тогда Рябзина и вечером доложил о том по команде, как полагается.
– Ого. И чем закончилось?
– Рябзина, понятно, пинком под зад. Он и раньше нарывался, на «губе» сидел, штрафовали его. А тут терпение у начальства кончилось, и – вчистую. Антоха обещал отомстить. Пришел в часть, напал на брата, изломал ему шашку… Как же я сам об том не вспомнил?
Лыков затребовал формуляр уволенного городового. Антон Рябзин, бляха номер 101. Из крестьян. Отставной бомбардир 24-го летучего артиллерийского парка. Ишь ты, у пушкарей тоже есть «летучие»! В полиции отслужил всего четыре месяца. Неприятности у него начались почти сразу. Не отдал установленной чести околоточному надзирателю Звездочетову; рапорт надзирателя прилагался. Был назначен на три дежурства не в очередь. Потом краткосрочный арест – за вторичное неотдание чести тому же Звездочетову и за дерзкое обращение с публикой. Наконец, после рапорта Одежкина за нетрезвое поведение и буйство уволен из кадра городовых. Это случилось 10 июля, за неделю до смерти Якова.
Сыщик стал расспрашивать сослуживцев и выяснил еще один важный факт. У Рябзина был товарищ, такой же пьяница, как и он. Адам Мацилионис, бляха номер 289. Сначала бедолага заснул на посту, за что был оштрафован на рубль. Потом вышла еще более неприятная история. Мацилионис подобрал на улице утерянную квитанцию ссудной кассы Трифоновой на имя купца Зотова. На сто сорок рублей, между прочим. Вместо того чтобы сдать находку начальству, городовой обратился к купцу и стал требовать у него награду. Купец вручил пятишницу, но сообщил об этом помощнику пристава. Дошло до полицмейстера, который и выгнал вымогателя из рядов полиции. Теперь, по слухам, двое бывших городовых жили в Катызах. Ремеслом они никаким не владели, но откуда-то доставали деньги на водку. Подозрительная парочка. Рябзин, уходя со службы, публично обещал наказать Якова Одежкина. Неужели он выследил его через сообщника и убил? Запросто.
