У меня инсульт, вот что, подумала старуха. Всю жизнь занималась Федором Михайловичем, ничего удивительного, что мне такое привиделось.
Или это инфаркт? Как сердце болит!
— Что ты так удивилась? Ты же всегда знала, что этим закончится, старая чертовка.
— Ничего я не знала, — с трудом просипела Моргунова, которой с каждым мгновением делалось всё хуже.
— C'est charmant, «не знала». Всего Достоевского наизусть выучила — и не знала? — Химера поднялась со стула, но не приблизилась, осталась, где была. — Ты не волнуйся. Я, может быть, сейчас уйду и дам тебе покой. Ты мне только ответь на парочку вопросов, и уйду. Ей-богу, уйду. Хе-хе…
Под тихий, будто шипящий смех незваной гостьи… то есть гостя… то есть Гостя Элеонора Ивановна потянулась дрожащей рукой за лекарством и почувствовала: нет, не достать. Не хватит сил.
Ты говоришь: «Она не стоит свеч,
Игра судьбы. Темны ее сплетенья».
Но не бывает лишних встреч,
И неслучайны совпаденья.
«Автор-радио» успело пропеть одну строфу, прежде чем Николас въехал в арку, полуослеп от темноты и проглядел, как от стены отделилась узкая тень.
Тень покачнулась, всплеснула руками. Упала прямо под колеса.
Визг тормозов.
Панический удар сердца о грудную клетку. Удар грудью о руль. Удар бампером в мягкое.
— Oh, my God, no! — вырвалось у Ники по-английски, чего с ним уже лет пять не случалось.
Всю взрослую жизнь, с тех пор как впервые нажал на педаль газа, боишься именно этого: даже не столкновения с другой железной коробкой на колесах, а тошнотворно сочного звука, когда металл ударит в живое, и две судьбы полетят под откос — твоя и еще чья-то.
Кто, кто? — вот о чем думал Фандорин, открывая дверцу трясущейся рукой. Пьяный, старушка, шустрый мальчуган? Только бы не мальчуган, взмолился он, только бы не мальчуган!
Молитва его была услышана. Ах, сколько раз в детстве мама говорила: «Когда молишься о чем-нибудь, формулируй просьбу с предельной ясностью».
Глаза уже свыклись с полумраком, и Ника увидел, что под бампером его массивного англичанина лежит девочка.
— Ребенка сбили! — закричала женщина. Эхо обеспечило должный акустический эффект.
— Ты жива? — выдохнул Ника, опускаясь на колени рядом с телом.
В конце концов, с какой скоростью он ехал? Вряд ли больше десяти километров в час.
Девочка-подросток застонала и пошевелилась.
Под гулким сводом раскатывался шум вмиг собравшейся толпы.
— Жива не жива, а посидеть придется, — позлорадствовал бас.
— Надо его на алкоголь проверить, — деловито предложил надтреснутый тенор. — Гоняют по двору, а тут дети.
— Эти завсегда откупятся. Ишь, тачка заграничная, — высказался третий голос, старческий.
Еще кто-то (разумеется, не мужчина, а женщина):
— У кого мобильный есть? «Скорую» надо!
— Не надо «скорую», — сказала вдруг девочка, садясь. — Я ничего… Я сама виновата. Он тихо ехал. Это у меня голова закружилась. Вы извините, пожалуйста, — обратилась она к парализованному ужасом Нике и всхлипнула.
Теперь, когда девочка села, стало видно, что ей лет шестнадцать. Не девочка — девушка. В майке со стеклярусным попугаем на груди, в коротких светлых брючках и сандалиях.
— Молчи, дура! — посоветовал деловитый тенор. — Сама, не сама — какая разница. Ты чё, не видишь, мужик упакованный? Тут реальные бабки светят. Я свидетель буду, как он без фар въехал.
— Да вот же фары, горят! — возмутился Николас.
— После включил. А ты, девка, меня слушай, договоримся.
Но девушка советчика не слушала. Она стояла на четвереньках и шарила рукой по асфальту. Нашла что-то, охнула:
— Господи, разбились!
В руках у нее были солнечные очки. Очевидно, совсем новые, еще наклейка со стекла не снята.
— Так больно? — спросил Ника, наскоро ощупывая ее плечи и затылок. — А так?
— Хорош девку лапать! — крикнул из толпы всё тот же подлый голосишка.
— Нет, только локтем немножко ударилась. Со мной правда всё в порядке.
Но когда он помог девушке встать на ноги, оказалось, что она вся дрожит. Еще бы, нервный шок…
— Садитесь ко мне. Я отвезу вас в больницу.
Доброжелатель, плюгавый мужичонка с сетчатой сумкой, в которой позвякивали бутылки, строго сказал:
— Даже не думай! Сейчас ты — жертва наезда, у тебя все права, а потом иди, доказывай. Он тебя за угол отвезет и пинком под зад. Но ничё, я номер запомнил.
Толпа, увидев, что ничего особенно драматичного не произошло, уже рассосалась, остался лишь этот прагматик.
— А может, вставить можно? — спросила жертва наезда, надев очки.
Один глаз смотрел на Николаса сквозь сетку трещин, второй, незащищенный и широко раскрытый, был в пустой рамке.
— Я вам куплю другие такие же, — пролепетал Фандорин, всё еще не веря своему счастью. Жива, цела! И, кажется, не намерена вымогать деньги. — Только сначала все-таки съездим в травмопункт, проверимся. Мало ли что.
Он чуть не насильно усадил ее в машину, включил в салоне свет и теперь смог рассмотреть девушку как следует.
Худенькая, светлые волосы до плеч, такие же светлые ресницы и брови — не красится, у нынешних шестнадцатилеток это редкость. Хотя, возможно, ей было и больше. Или меньше. Миновав сорокапятилетний рубеж, Николас стал замечать, что разучился разбирать возраст молоденьких девушек, у которых лицо еще не оформилось, а лишь одна щенячья припухлость на щеках. То ли им шестнадцать, то ли двадцать шесть — не поймешь. Точно так же в юности он удивлялся, как это люди на взгляд определяют, кому пятьдесят пять, а кому семьдесят. Все пожилые дяди и тети тогда казались одного возраста.
— Вам сколько лет? — спросил он на правах пожилого дяди.
— Восемнадцать, — ответила незнакомка, уныло разглядывая очки. — И дужка погнулась…
Вроде хорошенькая, черты лица правильные, а не красавица, по природной мужской привычке (ничего с ней не сделаешь) определил Фандорин. Ведь что такое красавица? В чем тут фокус? В выражении лица, в особенном сиянии глаз, в посадке головы. А сбитая метрокэбом блондиночка была какая-то тусклая, жалкая. Тощие плечики приподняты, на шее сзади детский пушок, да еще носом шмыгает. Странная девчонка, слишком уж беззащитная. Разве нормальная московская девица восемнадцати лет сядет в машину к незнакомому мужчине, который к тому же ее только что сбил? Да нормальная прежде всего запросила бы с владельца липового «роллс-ройса» пару сотен, а то и тысяч. И заплатил бы, никуда не делся.
Николас включил передачу, хотел тронуть с места, но девушка встрепенулась.
— Ой, не надо в травмопункт. Я пойду лучше. Мне в этот дом нужно, по делу. Вы наверно тут живете? Не знаете, в каком подъезде 39-я квартира?
— Нет, я не здешний, — начал Фандорин и вдруг сообразил. — Тридцать девятая? Вы что, к Элеоноре Ивановне?
Вот так совпадение!
Девушка удивилась меньше, чем он. Это и понятно — она ведь решила, что он из этого двора.
— Вы ее знаете? А я нет. Она специалистка по рукописям Достоевского. — Голубые глаза смотрели на Нику ясно и доверчиво. — Мне у нее кое-что выяснить нужно, очень важное.
Вот тебе раз! Фандорину стало любопытно.
— Поразительно, — улыбнулся он. — Тогда давайте знакомиться. Николай Александрович Фандорин.
— Саша. Саша Морозова, — представилась она и протянула щуплую лапку.
— Представьте себе, Саша Морозова, я только что из 39-й квартиры. Тоже приезжал к Элеоноре Ивановне за консультацией.
— Ну и как она? Строгая? — боязливо спросила девочка, опять не сильно удивившись.
У вялых, малокровных созданий реакции и эмоции всегда какие-то пригашенные, подумал Ника. И здорово ошибся, потому что Саша вдруг закрыла лицо ладонями и горько, безутешно разрыдалась.
Это потрясение, последствие шока, объяснил себе он, осторожно поглаживая ее по плечу.
— Ну-ну, — шутливо сказал Николас. — Элеонора Ивановна, конечно, особа устрашающая, но не до такой степени. Не Баба-Яга, не съест.
Кажется, подействовало. Саша высморкалась, улыбнулась сквозь слезы — будто солнышко выглянуло из-за туч, но на одно мгновение, не долее.
— А хоть бы и Баба-Яга. — Острый подбородок решительно выпятился. — Мне деваться некуда. На нее вся надежда.
И так это было сказано, что Нике сразу шутить расхотелось.
— Что у вас стряслось? — серьезно спросил он. — И при чем тут Моргунова? Честно говоря, она мне совсем не понравилась. Малосимпатичная старушка.
Навстречу из переулка въехала машина, пришлось пятиться задом обратно во двор.
— Моргунова не при чем. Достоевский при чем, — непонятно объяснила девочка. — Горе у меня. Такое горе…
